На протяжении его речи старик все более выпрямлял спину, поза его была напряженной, глаза нервно загорелись.
— Вы ошибаетесь, — сказал он сухо, — я действительно написал одну работу на эту тему. Но это была сырая работа. Выводы... возможно, ошибочные. Слишком мало экспериментального материала. Словом, я не могу ничего утверждать. Кроме того, если вы удосужились ознакомиться с проблематикой, вы не можете не знать официально принятой теории расовой дифференциации.
— Если я правильно понял, эта теория говорит о принципиальном расовом различии дейтринов и дарайцев. Оно заключается в том, что дейтрины находятся на промежуточной ступени эволюции и всю жизнь сохраняют некоторые качества, которые у человека... у дарайца проявляются только в детстве. Одно из этих качеств оказалось положительным, это способность к созданию медианных образов. Кроме этого — психологический рисунок подростка, иерархичное поведение, иной гормональный состав... я правильно излагаю?
— Да, совершенно верно, — Киба откинулся на спинку дивана.
— У этой теории есть слабые места, писали вы...
— Я не готов сейчас обсуждать это с вами, — тихо сказал Киба. Агент взглянул на него с непонятным выражением.
— Это неважно, — сказал он, — все это теория. Мне нужна практическая альтернатива. Я думаю хотя бы о том, нельзя ли... э... хотя бы часть людей сохранять на стадии развития дейтрина. Пока идет война, и это необходимо. Ведь производим же мы вангалов.
Киба пожал плечами.
— Очень может быть. Но видите ли, при современном состоянии науки все это прекраснодушные мечты. Реальное вмешательство в геном с целью создать творца — недостижимо. Вангала, знаете ли, создать значительно проще. Рушить — не творить. Мы пока даже приблизительно не представляем механизмы наследственности, проклятый меня раздери, мы даже не можем договориться о том, какие именно свойства фенотипа здесь работают. И потом — это к генетикам, не ко мне.
Дейтрин огорченно хмыкнул. Повертел в руках прихваченный журнал "Вопросы психофизиологии".
— Да и чем я могу вам помочь, я ведь не педагог, не психолог. Как ваших подростков заставить работать дольше — я не представляю. Даже если бы я и действительно как-то решил проблему различий облачных тел. У вас — обычные дарайские подростки.
— Жаль. Я рассчитывал получить от вас... просто какой-нибудь ответ. Ответ, который поможет мне приблизиться к пониманию.
— Ведь вы дейтрин. Вы и выросли в Дейтросе?
— Да.
— Вы должны что-то знать об этом. Может быть, даже больше нас.
— Ах, оставьте. Дейтрос — это пропаганда. Дарайцы прокляты Богом, отказались от Бога, поэтому не способны творить. Вот и все, что нам долбят. Это чушь несусветная — можно подумать, на той же Триме было мало отличных творцов-атеистов. Да и у нас в языческие времена... Наука здесь ни при чем. Свойств, которые обеспечивают нашим гэйнам — заметьте, это тоже лишь небольшая часть населения — способности творить, дейтрийская наука тоже не открыла.
— М-да, — протянул Киба, — но честно говоря, что ваша пропаганда, что наши представления об этом — недалеко друг от друга ушли. То, что у нас об этом говорится — тоже... в общем-то дремучие суеверия. Идеология... — он вдруг осекся.
— Как вам вообще здесь? — спросил агент, — Лечение идет успешно? Может быть, вам что-то нужно? Вас ведь не посещают...
— Спасибо. Лечение... шансов мало. Вероятно, здесь я и закончу свои дни.
— Как-то вы уж очень пессимистично.
— Ну что вы, я оптимист. Скоро вот очередной курс нейролептиков, тогда я вряд ли смогу с вами адекватно поговорить. Но спасибо за посещение, доставило удовольствие... спасибо.
— У меня к вам еще один небольшой вопрос.
Дейтрин протянул старику журнал.
— Здесь, на странице шестнадцать есть статья. Я прочитал, и мне показалось, что автор как раз выдвигает интересную идею. Что вы об этом скажете?
Он напрягся внутренне. Киба быстро перелистнул журнал.
— Обратите внимание на синий шрифт. Темно-синий, — спокойно сказал дейтрин.
Статья действительно была на нужную тему, хотя никаких особых идей там не выдвигалось. И синий шрифт там был — правда, светлый, почти голубой, вставки голубого цвета. Для тех, кто смотрит с той стороны стекла. Но незаметно для них в тексте еще там и сям раскиданы буквы, выделенные темно-синим. Очень темным. Лишь обладая острым зрением, можно увидеть эти буквы и вблизи.
Темно-синими буквами, если читать только их, в тексте было выделено послание Кибе.
"Мэрфел я готов помочь вам в бегстве из атрайда и нашего мира на триму это ваш последний шанс от вас мне будет нужна определенная информация если вы согласны только произнесите слова в этой статье зерно истины ждите спокойно я выведу вас через пару дней это риск но у вас есть шанс на полноценную жизнь на триме"
Киба читал долго. Выражение его глаз менялось. Дейтрин спокойно откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди и наблюдал за ученым.
Прошла вечность.
Потом биофизик поднял голову и сказал.
— В этой статье есть зерно истины. Несомненно.
Дейтрин энергично кивнул.
— Я так и думал! Все-таки не зря я вас нашел.
— Не рассчитывайте на многое, — Киба протянул ему журнал, — идеи такого рода выдвигались и раньше. Мне это тоже приходило в голову. Но... не знаю, не знаю. Есть слабые места. Но вы этого не поймете. Представьте хотя бы уравнение Лода, описывающее нервный импульс... ах, о чем я, вы же не понимаете этих вещей. Нет, Холен. Видите ли, это все же — не для дилетантов. Похвально, что вы интересуетесь наукой. Но я советую вам делать свое дело...
Он встал. Дейтрин протянул руку и энергично пожал костлявую вялую ладонь ученого.
— Я и делаю свое дело, мэрфел. И стараюсь сделать его как можно лучше.
За широкими, залитыми тьмой окнами, двигалась гроза. Ветер и ливень хлестали по стеклам, и даже отсюда, из каминного уюта, ощущалось, как там, снаружи, холодно и промозгло. В такую погоду надо сидеть на диване, завернувшись в одеяло, пить глинтвейн или чай с настойкой, под ласковое бормотание телевизора. По экрану метались цветные пятна, Ивик лишь краем сознания воспринимала их. Она прижалась к Кельму, широкая и горячая рука обнимала ее плечи. Столик с подогретым чайником, со стаканчиками, чашками, бутылкой, печеньем, замер у ног, как собака. Кельм повернул голову и тихо перебирал губами ушко Ивик. Его происходящее на экране вовсе не интересовало. Там прыгало и искрилось очередное шоу. Ивик присмотрелась. Ведущая, почти голая, в серебристых блестках, орала что-то в микрофон. Разнокалиберные участники с лицами растерянных простофиль топтались на возвышении. Две бабы в бикини на импровизированном ринге что было сил лупили друг друга мешками. Кажется, одна участница должна была вытолкать другую...
— Слушай, а зачем у нас телек работает?
— Не знаю, — Кельм протянул руку, нащупал ленивчик. Гостиная погрузилась в целомудренный сумрак, в тишину, нарушаемую лишь барабанной дробью дождя по стеклу. Теперь Ивик и Кельм остались только вдвоем. Пропала иллюзия обыденности, суеты, чужого дневного присутствия.
— Плохо, что нет эйтрона, — сказал Кельм. Отпил немного чаю.
— Шела передала, что новое оборудование через три дня будет, — виновато сказала Ивик.
— Ну ладно, ты не напрягайся из-за этого. Ничего срочного нет. Маки передать мы всегда успеем. А так...
— У меня вообще пропадает понимание, что я здесь делаю. Ем, гуляю, встречаюсь с тобой, хожу на работу. Пишу.
— Брось, — сказал Кельм, — люди здесь чуть не годами без задания живут. Законсервированные. И ничего, а куда деваться. Живи себе спокойно, не напрягайся.
— Как же тут — и не напрягаться...
— А чего напрягаться? Скоро Рождество. Радоваться надо.
Ивик вспомнила отца Кира.
— Кир пригласил меня в гости... сказал, что отслужит даже для меня. Я даже не знаю...
— А почему нет? Что здесь такого? В Дейтросе же мы всегда...
— Да, но видишь ли, — сказала Ивик, — ведь мы с тобой...
— Мы вроде с тобой никому не мешаем, правда?
— Знаешь, — сказала Ивик несчастным голосом, — я об этом думала. Наверное, мы были неправы. Еще тогда, в Питере. Нам с тобой надо было быть... ну просто друзьями. Понимаешь? Друзьями. А мы все разрушили.
— А друзьями — это как? — спросил Кельм. Он поставил свою чашку на столик и снова обнял Ивик. Его рука всегда ложилась самым удобным образом, именно так, как ей, Ивик, было особенно приятно. И наверное, ему самому тоже.
— Ну... у нас же могла быть просто хорошая крепкая дружба.
— А мы с тобой и так друзья, разве нет? Товарищи. Мы с тобой работаем вместе. И вообще.
— Кель! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Не надо было нам с тобой... так. Телесно.
— А как именно нельзя? — поинтересовался он, — вот так, например, можно? — он чмокнул ее в щеку, — а вот так? — рука взлохматила ее волосы на затылке, — а вот так, — он крепко прижал ее к себе, — можно? Это же еще не нарушение.. чего там — заповедей, канонов?
— Нет, но...
— А вот так можно? — он поцеловал ее в уголок губ, — а так? — рука щекотно и нахально проникла под блузку. Ивик захихикала.
— Тьфу, какой ты хулиган!
— Нет, ты мне скажи, — не отставал Кельм, — вот покажи конкретный момент, где еще можно, а где уже нельзя, безобразие. А то — ну откуда мне знать?
Он стал целовать ее. Ивик ответила. Огонь в камине отбрасывал гигантские тени, качающиеся на стенах, пугающие — если смотреть на них, и дождь с неослабевающей силой барабанил в окно. Потом Ивик лежала в кольце его рук, притихшая, ощущая странную, лишь в последнее время знакомую ей наполненность, законченность, чувство окончательного и безмерного покоя.
— Страшно подумать идти сейчас куда-то, — выговорила она наконец, — но ведь придется.
— Хочешь, я отвезу тебя завтра на работу с утра, — Кельм тут же сообразил, что это будет неудобно, и Ивик сама ответила.
— Ну да, а потом опять к тебе — машина-то моя здесь, у тебя стоит... в общем, можно уже и переселиться.
— Как твои соседи — от зависти не лопнули?
— Хэла перестала здороваться.
— Да что ты!
— Ага. А вчера встретились в стиралке, она этак глаза прищурила и спрашивает — а что твой-то, жениться не собирается?
— А ты чего?
— А я: да вот еще, я еще подумаю, за старика такого замуж-то. А она фыркнула и пошла.
— Да-а, Ивик, как это ты — за такого старика? Себя не ценишь...
— Не приставай, — она выскользнула из-под одеяла, — ехать надо уже.
Потом нагнулась и поцеловала его в один зажмурившийся глаз, в другой.
— Ты моя радость.
Кельм накинул плащ и вышел ее проводить. Держал над головой Ивик большой зонт, пока она садилась в Рениту, а потом сунул зонт ей на заднее сиденье. Смотрел через тусклое темное стекло на белое плохо различимое пятно ее лица, руки, лежащие на полукруглом руле-штурвале. Каждый раз, когда она уходила от него, горестно сжималось сердце. Будто они никогда больше не увидятся. И ведь это вполне возможно.
Как люди живут — каждый день вместе, рядом... без опасности, без риска, без понимания, что другой может умереть в любой момент.
Но ведь на самом деле все смертны. Просто все предпочитают не думать об этом.
Он стоял под дождем, без зонта, в одном только плаще, уже промокающем на плечах, провожая взглядом задние ярко-зеленые огни Рениты. Потом развернулся резко, будто в строю, пошел в дом.
Сбросил плащ, набрал номер на пульте мобильника. К завтрашнему дню все подготовлено — нужна лишь контрольная проверка.
В операции участвуют шестеро агентов. Шехин иль Лэрен проник вчера в атрайд под именем Холена. Очень хороший оперативник, но главное — внешне похож на иль Ната. Тот же рост, телосложение, да и черты лица тоже; правда, пришлось сделать пластику, чтобы внешность стала неотличимой для видеокамер. Что поделаешь, это очень важно. Холена Кельм вчера отвлек — на всякий случай, чтобы и алиби у того не оказалось. Карточку пришлось не просто украсть — но тут же заменить на новую, чтобы и Холен ничего не заметил. Метод отвлечения Кельм выбрал простой — выпили в кабинете по стаканчику крейса, в крейс Кельм кинул легкое снотворное средство, так что пообщавшись с коллегой, Холен немедленно отправился домой, спать.
Таким образом разведчик рассчитывал убить двух зайцев. Не только освободить Кибу, но и восстановить безопасность своей работы в лиаре. Дарайцы, если они не совсем идиоты, быстро арестуют Холена и сочтут именно его дейтрийским агентом, который передавал маки.
Холена было жаль, но Кельм не видел другого выхода.
Еще одного агента Кельм послал для контроля — посетить снова старого ученого в атрайде. Под видом дальнего родственника. Бросить след — не такой, чтобы уже вызвать подозрения, но такой, чтобы ухватились за него после побега Кибы.
Побег организуют четверо. Перевербованный охранник из атрайда; дейтрийская женщина-врач; двое нелегалов-бойцов. Кельм позвонил врачу.
— Рета? Добрый вечер. Это Тилл, мы с вами разговаривали по поводу приема. Да, желудок. А нельзя ли мне подойти к вам на полчаса раньше? У меня, видите ли, в это время совещание. Хорошо. Большое спасибо. Как поживает ваша семья?
Глуховатый голос Реты сообщил, что семья в полном порядке, дети наконец оправились от очередной волны вируса. Это означало, что Рета произвела контрольные звонки, и все идет по плану. Кельм попрощался и отключился. Постоял немного у окна, глядя в промозглую темень.
Завтра намечался очень важный день, решающий для успеха в выполнении той задачи, которую поставило перед Кельмом родное командование.
— Тебе нравится тут, в интернате?
Келиан дернула одним плечиком.
— Конечно. Кайф!
Особенно ей нравились завтраки. Бутерброды, булочки, сыр, колбаса, фруктовые смеси, хлопья с молоком. Кели до сих пор ни разу не видела так много продуктов, собранных вместе. Можно выбирать, комбинировать.
На обед и ужин тоже кормили очень хорошо. Кроме того, на территории лиара был свой собственный магазинчик. Кели уже перевели на счет первый аванс — 200 донов. В день она съедала по шоколадке. Могла бы и больше, но вдруг испугалась, что растолстеет — этого еще не хватало. Но хотя она уже вторую декаду ела от пуза, ни грамма жира на ребрах не прибавлялось. Видно, удачная конституция. А может, сказалось то, что в раннем детстве Келиан не очень-то хорошо ела, если не сказать — совсем плохо. В садик она ходила недолго, да и там не кормили, а дома... дома с едой всегда было как-то не очень. За школьные завтраки предки, конечно, тоже не платили — с чего бы.
Да что там говорить, ведь не только жратва — все, просто что ни возьми, все тут замечательно. Комната. Мягкая уютная кровать с чистым бельем. Собственный комп со всеми примочками. В школе — никаких домашних заданий, да и всего три-четыре урока в день. Правда, еще четыре часа работы в лиаре... Но какая это работа — развлечение, можно сказать. В общем, с момента, как Кели переступила порог интерната, ее не оставляло приподнято-эйфорическое состояние.
