Венец Эпикоридов (1-14)

— Я слышал, меня должен допрашивать князь Калибнин, — сказал Луктар, с содроганием глядя, как Флакк любовно разглядывает дубинку со стальными шипами.

— У его светлости очень чувствительные уши, поэтому он поручил допрос мне.

— Я — патриций Румна, — сказал Луктар, не сумев скрыть дрожь в голосе. — Есть закон Двенадцати Щитов: патриция нельзя пытать.

Палач ухмыльнулся.

— Ты меня слышишь, живодёр? — возвысил голос Луктар. — Я — румейский патриций, а не раб и не простолюдин!

— Конечно, я не стану тебя пытать, если ты — настоящий патриций, — согласился Меллий Малютка. — Но сначала я должен удостовериться, что в твоих жилах — голубая кровь, патрицианская, а не красная, как у простонародья.

Луктар не успел придумать ответ. Свистнула дубинка. Боль оглушила, зверем впилась в тело, взорвала мозг. На какой-то миг зрение изменило, перед глазами поплыл белёсый туман. Накатила тошнота.

После десятка ударов у Луктара изо рта хлынула жёлчь. Задело палача. Аппий Малютка выругался, направился к бадье, отмываться.

Он уже собрался продолжать, но тут в пыточной камере появилось новое лицо.

— Какая потеха, а? Какие ощущения!

Голос был шутливый. Когда перед глазами развиднелось, Луктар увидел человека в темно-синей льняной хламиде, в плаще с рукавами.

Оливкового цвета плащ был украшен спереди и по рукавам серебряным витым орнаментом.

Придворный колдун.

Тоже будет пытать. Мало Генриетте палача, прислала и своего колдуна. И почему у трупа бедняги Уриена он не выкрикнул во всеуслышание, что Генриетта — убийца? Тогда бы его закололи на месте. Вот уж действительно, умный умирает по-умному, а дурак — в мучениях.

А ведь некогда они приятельствовали с колдуном. Клун Зевкирас, придворный чудодей, бывал на Тайгете и в Сирингии, им было, о чём поговорить за кубком вина и жареными сардинками.

На миг боль отступила, потесненная ненавистью.

— Кто такой, пузанок? — спросил недовольно Флакк.

— Колдун ее величества до вашей милости, — толстяк слегка наклонил голову. — А ты, должно быть, князь-претор этой камеры? А вот этот, узнаю, князь-претор опочивальни. Сними-ка его оттуда, девушки заждались. — Колдун засмеялся.

— Сниму. Вот только сначала сниму с него шкуру, — Флакк направился к Луктару, на ходу крутанул дубинкой в воздухе.

— Глупый ты, — колдун проворно загородил дорогу палачу. — Это — приказ императрицы, молодой ты осёл.

Палач остановился, задумался. Подмигнул колдуну:

— Но ты можешь задержаться с приказом, а? Старик — гнида ещё та, верно говорю. Вечером посидим в кабачке, угощаю.

Палач улыбался, поигрывал дубинкой. Давал понять: если понадобится, воспользуется ею легко, лишь бы добраться до старого знакомца Луктара.

Перед глазами Луктара то расплывалось, то развиднелось. И всё-таки он заметил: что-то мелькнуло, как искра или сгусток золота, и эта искра пронеслась по крепкому телу Мелия Малютки, от сандалии до плеча.

В следующее мгновение Луктар содрогнулся: шею палача обвивала змея. В горах Тайгета хватало змей, но ничего похожего он не видел. Змея была в золотистой чешуе с красными разводами, поверху — гребень с мелкими шипиками. Разве у змей бывают гребни?

Гадина изогнула голову так, что ее треугольная голова оказалась напротив курносого, веснушчатого лица палача.

Тварь зашипела. Змеиная голова выглядела небольшой, но когда змея раззявила пасть, можно было подумать, что эта пасть специально предназначалась для заглатывания людей. По углам змеиного рта развернулись кожаные "веера" с шипами. Из-за этих шипастых "жаберок" голова змеи казалась ещё больше, чем была.

Луктар знал, что у колдуна имелась ручная змея, но Зевкирас ни разу не показывал ее. Что касается разговоров, в замке всякое поговаривали. Одни болтали, будто змейка совсем безобидная, не страшнее ручного ужа. Другие уверяли, что если на кухне пропадал баран, нужно было идти к Зевкирасу.

Луктар начал склоняться ко второй точке зрения.

Меллий Малютка заорал дурным голосом. Он отшвырнул дубину, схватился обеими руками за блестящее змеиное тело. Такая бесцеремонность рассердила змею, — она стянула кольца... Палач рухнул навзничь с золотой удавкой на шее.

Лицо палача стало быстро синеть, его пальцы защемились между собственной шеей и змеиными кольцами.

— Да ладно тебе, не так уж он нам нагрубил, — сказал колдун. — Залка, довольно!

Змея с явной неохотой начала распускать кольца.

Колдун извлёк из ножен кинжал. "Сейчас..." _ мелькнуло в голове у Луктара. Но толстяк всего лишь перерезал веревки. Луктар не удержался на ногах, упал на колени. Он ненавидел себя, но трудно куражиться, когда перед глазами плывёт и мышцы отказываются слушаться.

— Много же весит эта старая мумия... Ну всё, старик, приходи в себя! Очнись же! Или попросить Залку, чтобы она пощекотала у тебя под мышками язычком?

Колдун поднял его, накинул на плечи плащ. Тонкая шерсть немедленно прилипла к разорванному мясу спины.

Не укладывалось в голове, что Генриетта могла простить его. Колдун зачем-то соврал палачу...

— Кто меня освободил? Джефрис? — Луктар шатался, кутаясь в плащ.

— Где ты видишь Джефриса? Моё имя — Клун Зевкирас. Надо бы отметить твоё освобождение. Чего шатаешься? (Он опять чуть не упал.) Не выспался, что ли? Давай, переставляй ноги, старина. Не хватало ещё застрять нам тут втроём.

— Втроём?

— Ты, я и Залка. Забыл, как зовут мою змею? А ведь она позаботилась о тебе. Эй, Залка! Только не становись на нее из благодарности, не советую...

У Луктара голова трещала, боль в ранах раздирала плоть, во рту — вкус крови. Он схватился за руку колдуна, чтобы не упасть на его проклятую змею. А ведь это Зевкирас приготовил яд для Уриена, без сомнения...

Он принимает помощь у предателя.

— Всё равно ненавижу, — проворчал Луктар, осторожно двигаясь по полутемному коридору.

Колдун как будто не расслышал его. Пройдя несколько шагов, Луктар пробормотал, не в силах сдержаться:

— Это ты отравил Уриена, ты... Твой яд... Не ври мне, что не ты...

— Ты тоже с самого начала мне не понравился, — сказал колдун. — Помнишь, в "Бешеной красотке"? Ты мало пил. Не верю людям, которые мало пьют. Это или умники, или хотят отравить. Да не наваливайся так. С виду — мешок с костями, а глянь, какой тяжёлый.

Луктар рассердился. Да не надо ему никакой опёки! Ишь, нянька выискалась! Он с гневом оттолкнул Зевкираса, и от этого толчка сам благополучно рухнул на склизкий пол.

Как сквозь вату, до него донеслись ругательства колдуна. Зевкирас взял его под мышки и потащил наверх волоком.

Тюремщики, стоявшие на постах, отворачивались, некоторые бранились полушепотом. Залка скользила впереди своего хозяина и любопытно поглядывала по сторонам, раздувая шипастые "жаберки".

глава тринадцатая

ГЕНРИЕТТА

Генриетта принимала трибунов претория.

В каждую провинцию, в каждый великокняжеский замок надо было послать гонца в индиговом плаще, с разящим драконом Эпикоридов на груди. Гонцы везли приказ для князей и патрициев, явиться на Большие Реналии в Румн, на коронацию.

А после коронации Великий Патрициат и легионы будут приведены к присяге.

Трибуны претория подводили к ней центурионов, выбранных для доставки письма. По правую руку от Генриетты стоял князь-претор почтовой службы, маленький, сгорбленный Аппий Валент. Он передавал Генриетте письмо, а она вручала его центуриону со словами напутствия.

Некоторые преторианцы хмурились, когда она говорила про империю и долг. Хмурясь, отдавали честь. Но уж вслух не ворчал никто.

У нее на груди висел золотой империй, поверх одежд, чтобы всем было видно.

Не будь драконьего империя, ещё неизвестно, как повела бы себя эта вольница.

Преторианцы были беззаветно преданы императору на поле боя. Там, в пылу сражения, они считали величайшей честью принять смерть на глазах императора. Среди них не было места робким, со слабиной в душе. Преторианцев, бежавших с поля боя, сами их товарищи казнили на военной сходке, а имена беглецов вымарывались из списков. И никогда не бывало, чтобы с поля боя бежала целая преторианская когорта, или хотя бы центурия.

Но, словно в уплату за удаль, эти отважные воины обожали встревать во всевозможные заговоры. Особенная опасность исходила от начальника гвардии — префекта претория, чьё слово для преторианцев подчас значило больше, чем слово самого императора. Стремясь обезопасить престол, отец Генриетты, подозрительный Кнорп Взять-За-Горло, упразднил должность префекта претория. С тех пор приказы отдавались непосредственно трибунам преторианских когорт, что и делала сейчас Генриетта.

Вестники с императорским знаменем и ее письмом должны будут побывать повсюду. Олифия, Тебургия, Вардея, Фессалия, Самний, Форингия... Она не забыла и про окраинные провинции, находившиеся за пределами Эттинеи, — специальные гонцы были отправлены в Дельту, Кирену и во Фракию.

Даже в Сервиполь она послала вестника.

Провинция Сервида со столицей, городом-крепостью Сервиполем, была основана более двух веков назад. Сервиполь встал на побережье Сирингии, неподалеку от места, где некогда стоял Гелинор Восходящий, город предков илийцев, золотой город-сон. Сохранилось несколько свитков тех времён с единственным рисунком. Фундаментом Гелинора была скала; семнадцатью террасами он поднимался в небо, возносясь над окрестными горами.

От Гелинора остались лишь руины фундаментов, от его основания-скалы — каменистый плоский холм.

Сервиполь был опорой румеев в Сирингии, постоянной занозой в теле заклятых врагов румеев — сумиров. Чтобы сохранить влияние Румна на востоке, нужно было, во что бы ни стало, удерживать Сервиполь. Братец Бренердин не хотел этого понимать. Для золота он находил лучшее применение. Бренердин собирался превратить окрестности Румна в портики с колоннами и статуями, чтобы можно было обойти все девять холмов Города по мрамору, не ступая на голую землю.

Царь сумиров предложил Бренердину "подарок", сто золотых талантов, с уговором, предоставить Сервиполь собственной участи. Бренердин взял золото. Сумиры не сомневались, что после этого крепость долго не продержится. Им в огорчение, князь Сервиды оказался на редкость толковым правителем и талантливым военачальником. Марк Цейон выиграл пять битв и сумел удержать Сервиполь.

Уриен, придя к власти, сделал жест, возвратил сумирам золото, взятое Бренердином. Тем самым, соглашение между ридгаром и царём сумиров как бы теряло силу. Все ожидали, что Уриен высадит легионы в Сервиде и попытается отодвинуть границы провинции до черты, обозначенной Кнорпом. Но не тут-то было. Уриен помог Цейону оружием и провиантом, и только. Уриен Скала с болезненным чувством относился к чужой славе, он совершенно не желал дальнейшего усиления Цейона, и без того — признанного героя румеев.

И вот, после всех этих перевёрток и уклончивой помощи, небесной колеснице понадобился Марк Цейон. В письме она приказывала Цейону непременно явиться на Большие Реналии в Румн — на коронацию и "для исполнения долга присяги государю и повелителю румеев".

Она напутствовала центуриона ровным голосом, а в душе всё переворачивалось от стыда.

Ещё худшей задачей было, послать гонца к Гаркагану Шестипалому, правителю Этрарии, самой восточной провинции Румна на материке.

Смолоду она не любила этого человека, словно сердцем чуяла: предаст.

Гаркаган Илигрет по прозвищу Шестипалый наследовал отцу десять лет назад. Шестипалым его прозвали за то, что, помимо трёх сыновей и двух дочерей, рождённых в законном браке, у него в замке жил внебрачный сын. Этот бастард, третий сын Гаркагана, поговаривали, умел колдовать, — это и был "шестой палец" этрарского правителя...

С Уриеном они были побратимами. Уриен обмолвился как-то: Гаркаган дважды спасал ему жизнь. Придя к власти, Уриен сделал Гаркагана префектом легионов, "мечом у трона", первым в войске после себя самого. При Бренердине префектом легионов был Феодор Саммонид, поставленный ещё Кнорпом. Но старику Саммониду, князю Вардеи, перевалило за девяносто, в бой его несли на носилках. Уриен вручил князю Феодору меч киренской стали с золотой рукоятью, назвал отцом, — и, к великой обиде старика, лишил его золотой цепи со звеньями-мечами.

Где ещё отыскать такого олуха, каковым был ее покойный муж?

Этрары никогда не считали себя румеями. Покоренные Максимином Железным, они получили для заселения восточный склон Тарглифа, одного из девяти холмов Румна Стовратного. Но ни одно этрарское семейство не поселилось на восточном склоне Тарглифа... Правда, царскую дань этрары платили исправно. Платили до битвы у Медвейского озера.

У Медвейского озера Гаркаган отвел свои войска, как только Уриен бежал с поля боя. А ведь ещё был шанс всё изменить, на своем фланге этрары теснили врага... Гаркаган Шестипалый не стал выигрывать битву для своего друга и императора Уриена.

Возвратившись в Румн, Уриен послал гонца к Гаркагану. Он называл его братом, умолял прибыть в Румн, ему так необходима поддержка... Не получив ответа на первое письмо, он стал слать гонцов одного за другим. Генриетта читала эти письма, в которых Уриен то молил Гаркагана понять его, то осыпал упрёками, а то и грозился казнить.

Седьмой гонец привез-таки ответ князя Гаркагана.

"Орлу и зайцу не быть братьями, этрару и трусу не быть побратимами", — писал Гаркаган Шестипалый, намекая на свой герб, чёрного орла. После этого-то Уриену стали мерещиться предатели в каждой пурпурной кайме. Взялся за ум простофиля, да поздно.

О словах Гаркагана Шестипалого в тот же день стало известно в Румне. Толпа таскала по улицам и терзала куриные тушки, вымазанные дёгтем для пущей схожести с гербовой птицей этрарских князей. Мимы разыгрывали представление: один надевал шутовскую бумажную корону, другой гонялся за ним, кудахча и махая руками как крыльями.

С десяток мимов, изображавших Уриена, было арестовано. Генриетта потребовала для них смертной казни: грош цена власти, которую не уважают. Уриен, когда к нему подошли за рескриптом, пожелал увидеть представление. Из темницы доставили двух комедиантов. Глядя на их кривляние, император дико хохотал и хлопал в ладоши. После представления он подарил каждому по золотому и велел всех мимов отпустить, пусть дураки дурачатся.

А главным дураком-то был он, Уриен.

Сейчас люди Кальпурния доносили: Гаркаган только выжидает удобного случая, чтобы провозгласить себя независимым властителем, царём Этрарии. На коронацию он, конечно, не явится. Так что же, совсем не посылать к нему гонца? Но это было бы признанием бессилия трона, свидетельством для всех: ридгары румейские не в состоянии держать провинции в кулаке, они даже и не пытаются. Что последует за этим? Кирена и Дельта отпадут сразу. В Самнии, после казни Скавров, Эпикоридов ненавидят. Малейшее ослабление трона, и Самний не удержать. Но Румн получает хлеб из Самния и из Дельты. Если эти провинции отпадут, не избежать голодных бунтов в столице.