"Он заметно нервничает. Он все еще относится к тебе с почтением и не стал бы беспокоить по пустякам".
"Хорошо. Пусть приходит".
"Координаты переданы".
Соленый ветер налетает с моря, бросая в лицо пахнущие йодом брызги. Скользит невидимая тень, шелестит мембрана двери челнока. Из ниоткуда появляется еще одна человеческая фигура.
— Здравствуй, — напряженным тоном говорит стажер. — Я не вовремя?
— Сейчас момент ничем не хуже любого другого, — ободряюще улыбается ему Джао. — Что-то случилось?
— М-м... не знаю, — стажер отворачивается и тоже поставляет лицо морскому бризу.
Джао не торопит его.
— Фарлет, — наконец произносит Тилос.
— Он опять ведет себя странно, — понимающе кивает Джао.
— Да. Он просто сидит, уставившись в стену, и почти не реагирует на вопросы. А когда все же отвечает, то сквозь зубы. Джао, я что-то не так сделал? Обидел его? Почему он мне ничего не говорит? А откуда ты знаешь? — вдруг спохватывается парень.
— Ты ни при чем. У него... старые воспоминания. Обычно он старается контролировать себя, но иногда они вдруг подступают к горлу так, что блевать хочется. Он так говорит.
— Воспоминания?
— Он не рассказывал тебе о прошлом? Как стал Хранителем?
— Н-нет... Ну, то есть упоминал какую-то лабораторию...
— Двенадцать лет назад Джоэл Корунэ был военным химиком. Майором. Не просто офицером, а разработчиком боевых отравляющих веществ. Работал в номерном ящике в Каменном Поясе. Они испытывали газы на обезьянах и свиньях, но однажды им привезли людей. Преступников, приговоренных к смерти. Он отказался пустить газ в камеру, но мерзавец-начальник лаборатории открыл вентиль сам. А его заставил смотреть под дулом пистолета.
— Он еще жив? Начальник?
— Им следовало сразу арестовать Джоэла. Или немедленно уволить и выбросить с территории. Но они решили, что он сломался, и оставили его без пригляда. А он — очень хороший химик. Я не знаю точно, что он сделал, но в тот же день взорвалась цистерна с бензином. Огонь перекинулся на танки с горючими соединениями, те сдетонировали, и через час от всего лабораторного комплекса остались только дымящиеся руины. Погибло больше тридцати человек, включая начальника. К тому моменту Джоэл давно прошел через отборочные фильтры, и его намеревались сделать одним из нас, но задержались, чтобы проверить его поведение в такой вот ситуации. Проверили, как видишь.
— Он все еще переживает?
— Он винит себя в том, что не остановил начальника. И в том, что погибли его друзья. Он тащит на себе груз тридцати пяти смертей, и никакая психокоррекция не помогает. Как я уже сказал, обычно он держится, но иногда на него находит такое состояние, как сейчас.
— Вот как... — Тилос садится на камень, к подножию которого подкрадывается прибой, обхватывает себя руками, словно защищаясь от холода, и прикрывает глаза. — Джао, разве в Ростании проверяют химическое оружие на людях?
— Разумеется. И в Сахаре тоже.
— Почему мы не вмешиваемся?
— А почему мы вообще допускаем существование химического оружия? Биологического? Боеприпасов объемного взрыва, кассетных бомб? Армии? Войн? Семен, тебе же объясняли: свобода воли дана людям вовсе не для того, чтобы мы могли отобрать ее. А свобода подразумевает в том числе возможность ошибаться и творить зло.
— Но ведь людей убивают!
— В Ростании применяется смертная казнь, если ты еще не забыл. Не менее восьмидесяти раз за год. Какая разница, как убьют человека — пулей или ядом?
Тилос не отвечает.
— Хранитель — вовсе не синекура, — в голосе Джао слышится сочувствие. — В наших руках огромная сила, но мы не можем применять ее по желанию. Мы просто разрушим общество. Тебе придется привыкнуть постоянно идти против своей совести. Отворачиваться и проходить мимо там, где непременно бы вмешался, оставаясь простым человеком. Привыкнуть — или уйти. Начнешь заниматься самоедством, плохо кончишь.
— Я понимаю...
— Нет, не понимаешь. Знаешь, но все еще не принял сердцем. Тилос, почему ты пришел именно ко мне?
— Ну... вы же с Фарлетом друзья, верно?
— У нас хорошие отношения, да. Но я не могу на него повлиять... в такой ситуации. Никто не может, если только ментоблоки третьего уровня не всаживать. Просто не трогай его какое-то время, он отойдет самостоятельно. Или хочешь формально сменить наставника?
— Нет, конечно! Просто я за него беспокоюсь.
— Понятно. Не волнуйся, Робин за ним приглядит. А Лестер и Торай обладают достаточной квалификацией психолога, чтобы снять остроту кризиса, если станет совсем плохо. А как у тебя-то дела? С экспертами-продвиженцами?
— Нормально. Ну, если не считать, что один на десять с лишним лет старше меня, — Тилос смущенно улыбается. — Кислицын, из Минтранса. Разыгрываю перед ним этакую важную птицу, а у самого ощущение, что он вот-вот засмеется, похлопает меня по плечу и скажет: гуляй, мол, отсюда, мальчик, и не приставай к взрослым.
— Ничего, привыкай, — Джао широко ухмыляется в ответ, белоснежная улыбка сверкает на угольно-черном лице. — Фарлет записи встреч просматривает?
— Конечно. И даже еще ни разу не отругал за глупость.
— Значит, все в порядке. Кислицын, хм. Ага, вспомнил. Которого нагрузили поиском маршрутов наркотрафика?
— Ты что, помнишь всех экспертов? — во взгляде Тилоса мелькает уважение.
— Всех — не всех, но кого-то помню.
— Мне бы такую память! Да, он самый. Неплохой дядька, в общем-то, хотя иногда из себя чуть ли не министра корчит. Или Народного Председателя.
— Народного Председателя... — внезапно взгляд Джао становится прищуренно-задумчивым. — Та-ак... Нет-нет, не обращай внимания. Я о своем.
— Джао, я пойду, — Тилос спрыгивает с камня. — Совсем из головы вылетело, что через час с ним встреча. Нужно роль освежить.
— Давай. Кстати, мы с тобой давненько на матах не кувыркались. Не хочешь сегодня-завтра позаниматься? А то я совсем закис на умственной работе.
— С удовольствием. Завтра. Или послезавтра.
— Договорились. У меня нет планов в поле, так что зови, когда время найдешь.
Тилос машет рукой, поворачивается — и пропадает в никуда. Невидимая тень скользит вдоль берега и, задрав нос, мгновенно прокалывает воздух, исчезая окончательно. Демиург задумчиво смотрит ему вслед.
"Робин!"
"Да?"
"Я понял свою ошибку. Не тех людей мы просчитывали".
"Кого ты предлагаешь?"
"Нужен кто-то со стороны. С минимальным опытом управления, без поддержки со стороны сильных групп, но в то же время не совсем чужой системе, чтобы понимал механику ее работы. А таких мы уже отбирали. Давай-ка пройдемся по всем подопечным, которые уже работают на нас. Сделай вот какой фильтр..."
25.04.1582, среда
Хмурым ранним утром в дверь позвонили.
Владимир уже работал. Наскоро позавтракав яйцом всмятку и бутербродом с вареной колбасой, он уселся за стол и положил перед собой не дописанную накануне статью. Статья предназначалась для килиманджарского "Муэтаро". Журнал в последнее время пристально следил за состоянием дел в Ростании и довольно неплохо платил в реалах за любой материал, который мог предоставить экономист уровня Куаро. Пусть даже три четверти гонорара приходилось отдавать родному государству, а остальное менять по официальному курсу, на полученное удавалось жить вполне терпимо. Правда, каждая статья в конечном итоге заканчивалась увольнением Владимира с очередной дворничьей должности и регулярными визитами участкового инспектора. Тот вежливо осведомлялся, нет ли у него, Владимира, проблем с трудоустройством и не нужно ли обеспечить его постоянной работой, на которой не возникнет возможности нарушать трудовую дисциплину и потворствовать врагам Родины.
Однажды один из инспекторов, временно замещающий заболевшего коллегу, даже попытался выполнить свою угрозу, заведя дело по статье о тунеядстве. Но Владимир быстро нашел себе место вахтера в детской библиотеке. Затем он поимел небольшую, но содержательную беседу с ретивым полицейским, в котором намекнул, что отдать под суд ученого мирового масштаба означает мирового же масштаба скандал. Куаро, конечно, не являлся ученым мирового масштаба, но тот же "Муэтаро" был известен своей скандальностью, когда кто-то пытался грубо обойтись с его корреспондентами. Да и сам номер журнала, в котором фамилии авторов и заголовки их творений, прописанные вязью, дублировались на родном тароти, произвел на замещающего инспектора неизгладимое впечатление. Вскоре дело как-то смущенно скончалось с формулировкой "в связи с изменившимися обстоятельствам".
С беседами тихих, но ледяных людей из СОД, разумеется, дело обстояло хуже. На них вязь впечатления не производила. Однако пока что все ограничивалось предупреждениями, которые Владимир покаянно принимал близко к сердцу, усердно кивал, соглашался — и, вернувшись домой, приступал к очередной статье. Куаро не строил иллюзий: однажды для него все закончится очень плохо. Но пока что не заканчивалось. А в крайнем случае он предложит сделку: его вышвыривают из страны вместе с семьей, в обмен на что он не предъявляет претензий за незаконный арест и высылку.
В нынешней статье Владимир собирался проанализировать темпы роста народного хозяйства Ростании, а также некоторые тенденции ее развития. Отсутствие поводов для радости не могла скрыть даже "Народная статистика" несмотря на откровенное завышение цифр и неприкрытую подтасовку фактов. Зато для злобного очернения ростанийской действительности материала хватало. Экономист усмехнулся, представив себе брызгающую от возмущения слюной физиономию своего бывшего научного руководителя, в очередной раз распекаемого в вышних сферах Экономической Академии за недостаточно активный отпор клеветническим элементам в лице, например, блудного ученика и коллеги.
Владимир нацелился ручкой на чистый лист бумаги.
— А вот и наш папа сидит, — проворковал у него за спиной тихий голос Натальи. — Сидит и пишет на бумажке, весь день сидит и пишет...
Владимир через плечо улыбнулся жене, баюкающей на руках полусонно глазеющего на него трехлетнего сына. Спустя восемь лет после свадьбы он любил ее, пожалуй, даже больше, чем в первый день. Он влюбился в нее сходу, с первого взгляда, поразившись ее фигурой, походкой, манерой разговаривать, тем чувством такта, с которым она отшивала чересчур назойливых поклонников. Он, в общем, так и не понял, что нашла царица бала, прекраснейшая из всех девушек, в хилом очкастом кандидате наук, месяцами носящем один и тот же свитер. Но уже через неделю они оказались в одной постели, а через две — в загсе. Родители жениха и невесты неодобрительно качали головой по поводу подобной скоропоспешности. Однако остановить молодых не пытались, сойдясь на том, что пусть перебесятся, авось хуже не станет. В результате брак, которому полагали развалиться через год, максимум через три (Владимир слышал даже, что кое-кто бился об заклад), за прошедшее время только окреп, хотя у Владимира случилась пара романов на стороне. Да и у Натальи оставались, кажется, не до конца отвергнутые воздыхатели. Они молчаливо согласились с тем, что цепи их союза будут не столь жесткими, как того хотелось бы истовым блюстителям домашнего очага, а потому не обращали внимания на слухи о супруге, нет-нет да и долетающие до их ушей.
Владимир бросил ручку, встал из-за стола и подошел к Наталье, нежно приобняв ее и одновременно взяв сына на руки.
— Доброе утро, Ната, — он поцеловал ее в губы, — как спалось? Ну, привет, богатырь ты наш, — обратился он к куксившемуся сыну. — Как жизнь молодая?
— Спасибо, солнышко, просто отлично, — улыбнулась Наталья в ответ. — Наш толстяк ночью дрых просто как убитый, совсем как ты. Весь в папочку. Да и сейчас, кажется, еще не прочь вздремнуть, — она взъерошила сыну волосы, и тот недовольно забурчал, отмахиваясь ручонкой.
Дверной звонок прорезал сонную утреннюю тишину, заставившим вздрогнуть обоих.
— Я открою, — сказал Владимир жене, бережно передав ей обратно мальчика. Аккуратно протиснувшись в узком коридорчике мимо семейной гордости — трехстворчатого трюмо — он подошел к двери.
— Кто там? — слегка недовольным тоном спросил он, мысленно перебирая приятелей, которых нелегкая могла занести к нему в гости в такое время.
— Служба Общественных Дел! — заявили с лестничной клетки тоном, не допускающим возражений. — Откройте!
Слегка удивленный, Владимир накинул цепочку и приоткрыл дверь.
— А удостоверение у вас есть? — поинтересовался он в образовавшуюся щель. — И ордер на обыск, если не возражаете...
От сильного пинка шурупы цепочки вырвало из косяка. Дверь протестующе хрустнула и распахнулась внутрь, сбив Владимира с ног и отбросив его к стене прихожей. В дверной проем вошли трое. Двое сразу по-хозяйски прошли в комнаты, третий, видимо, главный, наклонился над Владимиром, мельком сунув ему под нос какие-то красные корочки.
— Вот тебе и ордер, и удостоверение. Ну-ка, встать! — он рывком поднял полуоглушенного Владимира с пола. Из комнаты раздался вскрик Натальи. — Начнешь дергаться — мы твою женушку разлюбезную... успокоим своими средствами. Понял?
Не дожидаясь ответа, он втолкнул Владимира в кабинет, он же по совместительству и гостиная. Наталья, забившись в дальний угол дивана и крепко прижав к себе ребенка, с ужасом смотрела на незваных гостей. Главный пихнул Владимира на стул.
— Итак, гражданин хороший, чистосердечное признание облегчает вину, — заявил он. — Служба Общественных Дел располагает сведениями о том, что вы сотрудничаете с разведкой Сахары, за что и получаете от нее негласно суммы в реалах в качестве оплаты вашей предательской деятельности. Так что вы, во-первых, арестованы, а во-вторых, вам предлагается добровольно сдать доказательства вашей вины в виде твердой валюты.
Один из пришедших, пристально рассматривающий книжные полки, неожиданно ухмыльнулся. Второй, прислонившийся к дверному косяку, казалось, никак не прореагировал на заявление.
Владимир непонимающе посмотрел на главаря, машинально вытерев струйку крови, вытекающей из рассеченной дверью скулы.
— Какая валюта? — недоуменно спросил он. — Мы все переводы, как и положено, получаем в форинтах, из банка, по курсу. И потом, предъявите ваш ордер, вы обязаны это сделать!
Он попытался привстать со стула, но главарь толкнул его обратно.
— Сидеть! — прошипел он. — Я тебя еще раз спрашиваю, где валюта? Колись, сука, живо, или...
Он кивнул на Наталью, и тут же бандит от полок метнулся к ней, выдернул с дивана, схватив за волосы. В его руке блеснул нож.
— Ну, так где бабки держишь? — неожиданно главарь широко улыбнулся. — Слушай, ты человек умный, статейки вон пописываешь вроде бы, и платят тебе за них неплохо. Ты ведь не хочешь, чтобы из-за каких-то денег твоя женушка разлюбезная всю жизнь оставшуюся с порченной мордой проходила, а? И нам лишнего творить не с руки. Одно дело — за грабеж сесть, и совсем другое — вышак за тяжкие телесные поймать. Давай, ты нам пальцем в нужное место ткнешь, и через минуту нас уже здесь не будет. И все целы останутся. За фингал ты уж нас прости, работа такая, — он улыбнулся еще шире, и неожиданно Владимир почувствовал к нему даже некоторое доверие. — Ну, не томи!
