Архивы Конгрегации

— Госпожа Цукерброт, — со всем терпением, на какое был способен, проговорил Кристиан, — расскажите подробнее, что произошло. Когда, как, где вы видели вашего мужа в последний раз?

— Третьего дня около полудня, — не задумавшись, ответила женщина. — Он с самого утра был точно пьяный, хотя не пил, я бы заметила — настроение приподнятое, глаза блестят, почти как в лихорадке, даже будто бы напевал что-то... Я спросила, что это с ним, а он на меня глянул так мутно, словно с трудом узнал, и отмахнулся, мол, не лезь с глупостями. А потом я к обедне пошла, Людвиг дома оставался, он... — она осеклась, но под пристальным взглядом инквизитора все же договорила, чуть понизив голос: — Он последнее время вообще в церковь почти не ходил, только по праздникам, когда уж вовсе неприлично было бы не явиться... А тут я одна пошла. А когда вернулась, его дома не было. Ни к вечеру не объявился, ни вчера, ни сегодня. Точно говорю, околдовали его и увели куда-то, — женщина посмотрела на следователя с отчаянием и мольбой.

— Верно ли я понял, что приподнятое настроение вашего супруга показалось вам странным? — уточнил Кристиан. — Почему?

— Ох, — она тяжело вздохнула и поерзала на табурете, готовясь к явно длинному и непростому рассказу. — Тут с самого начала придется... — замялась женщина.

— Рассказывайте, — подбодрил следователь, мысленно вздыхая. — Говорите все, что может показаться важным. Я вас выслушаю и постараюсь помочь. Если мне понадобится уточнить подробности, или что-то покажется непонятным, я вас прерву.

— У Людвига была сестра, Бригитта. Мать ее родами умерла, а отец сперва работал без продыху, а потом как-то заболел и тоже умер. Так и вышло, что сестру Людвиг, почитай, один растил. Души в ней не чаял, пылинки сдувал, заботился, как не всякая мать сумеет. Я, признаться, поначалу ревновала даже...

Кристиан вознамерился прервать поток не относящихся к делу излияний, но женщина уже и сама спохватилась.

— Так вот, как Людвиг на мне женился, задумал он и сестру замуж выдать. Сказал, негоже при чужой семье приживалкой. Ей как раз семнадцать минуло, самая пора девицу сговаривать. Ну, и сговорил. Да не просто так, а за рыцаря. Небогатого, конечно, но все же. Богатство-то что? Приданого бы мы за Бригиттой не пожалели, не бедствовала бы, зато положение. Вот только она заупрямилась. Не нравился ей жених. Дурной, говорит, человек. Грозит, дескать, всяким и непристойного до свадьбы требует. Боится она его. Людвиг сестру послушал, поговорил с будущим зятем. Тот ни сном ни духом. Не было, говорит, ничего такого. Я, мол, человек суровый, непослушания не потерплю, но чтоб за просто так руку поднять — не по мне это.

Женщина расправила юбку, которую незаметно для себя комкала, и продолжила:

— У нас о ту пору как раз Зигфрид, первенец наш, родился. Людвиг усталый ходил, хоть и счастливый. Сказал, ревнует девчонка, вот небылицы и выдумывает. Раньше-то все внимание ей было, а теперь я да малыш еще... В общем, отмахнулся он тогда от сестры и велел чушь не пороть. Как же он себя потом за это корил! — Женщина всхлипнула.

— За что именно? — с трудом скрывая скуку, уточнил Кристиан. Дело казалось ясным и простым. Сестра к тому времени давно полюбовника завела, с ним и сбежала, заодно, небось, и "приданое" прихватив. — И что все-таки случилось с девушкой?

— Да за все, — неопределенно повела рукой Матильда Цукерброт. — И за слова жестокие, и за недоверие, и за слепоту свою... А случилось вот что: в конце прошлой зимы отпросилась она с утра с подружками на карнавал. Людвиг неволить не стал, отпустил. А ближе к вечеру и мы с ним погулять выбрались. Вернулись усталые и не приметили, что Бригитты еще нет. Наутро ушли в гости к моим отцу с матерью, внука показать. Вернулись поздно, захожу на кухню — а там Бригитта на балке болтается, и холодная уже.

Женщина снова всхлипнула и перекрестилась.

— Вы хотите сказать, что вашу золовку убили прямо в вашем доме? — уточнил Кристиан уже с неподдельным интересом.

— Нет, — покачала головой посетительница. — Она сама, бедняжка, на себя руки наложила. Ох, грех-то какой...

— Отчего вы так решили? — уточнил Хальс.

— Так она записку оставила. "Не могу жить опороченной". А сама вся в крови да побоях. И платье порвано. Лекарь приходил, сказал, снасильничали ее. Да жестоко и... Не один, в общем... — женщина замялась. — Людвиг с тех пор так себе простить и не может. Не понял, говорит, не поверил, не уберег...

— Вы полагаете, виноват ее несостоявшийся жених?

— А кто ж еще?! В магистрате, конечно, сказали, дескать, не в те кварталы забрела, вот и... А только где карнавал и где трущобы? Да и видели их тем утром вместе.

— Понятно, — кивнул Кристиан. Аргументация была слабая, но светские преступления, да еще полуторагодичной давности — не дело Официума. Девицу жаль, но ей уже не помочь. — И вы хотите сказать, что с тех пор ваш муж так и погружен в свое горе?

Женщина быстро закивала:

— Истинно так. Я сперва терпела. Я ведь все понимаю, беда ужасная. Я и сама горевала. Никому такой участи не пожелаешь! А уж Бригитта-то наша на что умница была... Но вот сколько времени прошло, а он все убивается. Я уже и злиться начала. В конце концов, у него жена есть и сын. Сыну отец нужен. Сестру не уберег, так теперь еще и ребенка несчастным сделать удумал? Да только не слышал он меня будто. Все твердил про свою неизбывную вину. Под Рождество, наконец, немного оживать начал... Только стала я за ним странное замечать. Просыпаюсь как-то ночью, а Людвиг сидит у окна, на луну смотрит и бормочет что-то невнятное, будто бы с сестрой мертвой разговаривает. Я его за плечо потрясла, он вздрогнул, заморгал, в постель вернулся, как ни в чем не бывало. С тех пор вроде полегчало ему немного. Только иногда бормочет что-то и вот так на луну глядит. К весне и вовсе на лад дело пошло как будто. Все еще смурной, не улыбается почти, но словно решил для себя что-то важное и нашел силы двигаться вперед. Я обрадовалась, конечно, хоть иной раз и казалось, что Людвиг не в себе немного, но что поделать, если он так тяжело смерть сестры пережил... А третьего дня вот... ушел и не вернулся.

Кристиан кивнул посетительнице, показывая, что услышал, и задумался. История выходила мутная. По всей видимости, умом незадачливый братец тронулся знатно, вот только сам он это сделал или помог кто? И если помог, то какими средствами? Ad imperatum дом следовало обыскать. Едва ли там сразу же обнаружится полный набор колдовской атрибутики вроде воткнутых по углам булавок или запрятанных под порог поделок из трав и тряпок, но pro minimum[88] может найтись то, что характеризует пропавшего и его образ жизни в последнее время. А в процессе можно будет задать свидетельнице уточняющие вопросы.

Следователь с трудом подавил тяжкий вздох. Помощников, чтобы ускорить обыск, взять было негде, а дом у зажиточной купеческой семьи наверняка немаленький. В лучшем случае он провозится там до вечера. Тратить время впустую было жаль; отчего-то не верилось Кристиану Хальсу, что это дело по части Официума, но позволить себе пренебречь предписаниями он не мог.

— Мне будет необходимо осмотреть ваш дом, — сказал он. — Если вашего мужа в самом деле околдовали, могли остаться некоторые материальные свидетельства. Вам же придется рассказать мне подробно об образе жизни господина Цукерброта: где он проводил время, чем занимался, какие у него привычки...

— Я расскажу все, что знаю, майстер инквизитор, — заверила Матильда. — Только найдите его, пожалуйста!

— В таком случае приступим немедленно, — Хальс поднялся, и женщина поспешно вскочила, следом за инквизитором покинув его рабочую комнату.

* * *

Ночами я плакал и бил себя в грудь, чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком проникает все глубже отчаяние и боль. Я взывал к тебе, Господь, но ты был нем в ответ. Бог мой, это не ропот — кто вправе роптать? Слабой персти праха ли рядиться с Тобой? Но ты не дал, а я не принял дороги иной. Потому, должно быть, Она и избрала меня.

Долгие месяцы я ждал и готовился, чтобы исполнить свое предназначение, и наконец время пришло. В этом мире мне нечего больше терять, кроме мертвого чувства вины. Потому я иду к Ней. И с тех пор, как Она подарила мне взор ледяной зимней ночью, у меня появилась цель, до которой остались считанные шаги. Считанные дни до назначенного часа — время последних приготовлений и поиска сосредоточения.

* * *

Как и предполагал Кристиан, дом у семейства Цукерброт оказался внушительный, хоть и носил уже следы некоторого упадка. Все-таки когда хозяин больше года как забросил дела, достаток семьи страдает. Госпожа Цукерброт, по ее заверениям, продолжила дело мужа сама, наняв толкового приказчика, но ей недоставало знаний и деловой хватки, а приказчику — старания.

Под крыльцом, как и под порогом спальни, ничего предосудительного не обнаружилось, зато в рабочей комнате хозяина дома, где он, видимо, по привычке, проводил почти все время, нашлось немало интересного. За задней стенкой шкафа обнаружился тайник, в котором разместились жаровня, ступка с пестиком, несколько мешочков с сушеными травами, комок воска и неразборчивые записи, пестрящие восхвалениями некой "Ее" и содержащие размышления о вине и воздаянии, а также некую схему с малопонятными обозначениями.

Утроив усилия, следователь провозился в доме и лавке до самого вечера, однако более ничего необычного не обнаружил. По всему выходило, что из жертвы колдовства пропавший торговец тканями превращался в завзятого малефика или pro minimum сумасшедшего, возомнившего себя колдуном. И если его бессвязные записи предназначались возведенной им в ранг святой младшей сестре, то это еще полбеды, но что-то подсказывало инквизитору, что все отнюдь не так просто и благополучно. Если принять во внимание, что в церковь он перестал ходить как раз после Рождества, как сумела припомнить до смерти перепуганная открывшимися обстоятельствами жена пропавшего, картина выходила неприятная; по всей видимости, не обретя утешения в молитвах Господу, почтенный торговец нашел себе другую покровительницу. Была ли в его деяниях малефиция, еще следовало разобраться, а вот ересь вырисовывалась первостатейная.

Заплаканная женщина, разом возомнившая себя если не обвиняемой, то pro minimum подозреваемой, клялась и божилась, что знать не знала ни об увлечениях мужа, ни о тайнике, и даже подумать ни о чем таком не могла. Хальс склонен был ей верить; крайне неумно с ее стороны было бы явиться в отделение, не уничтожив для начала все следы ереси, если она о таковой знала. Признаться, по наблюдаемому поведению супруга что-то подобное уже следовало предположить, но женщина, по-видимому, не была обременена излишками ума, лишь сейчас осознав, что значили все эти странности.

Когда же Кристиан велел ей взять младенца и следовать за ним в Официум, та и вовсе едва не забилась в истерике. Пришлось терпеливо и многословно объяснять, что ее никто ни в чем не обвиняет, и она не арестована по подозрению, а берется под защиту. Ведь не хочет же она, чтобы ее несчастный спятивший муж, внезапно вернувшись домой, причинил вред ей или ребенку ради своей истинной или мнимой покровительницы.

* * *

Собрать недостающие травы и найти правильное место несложно. Явившийся из ниоткуда подсказал имена трав, а Она направляла меня, и нужные ростки я находил безошибочно. Поиском же подходящего места я озаботился еще летом, да и тогда это заняло немного времени. С тех пор, как леденящие вихри вошли в мои сны, я не раз видел обрыв, костер и мой танец в Ее сиянии. Я видел, как крут берег и как вьется серебряной лентой река из-за дальних гор. Я едва ли смог бы забыть или не найти повторно избранное место, но даже на такой невероятный случай я отметил его в своих записях. Они мне, впрочем, не понадобились.

И вот я сижу у костра на крутом берегу реки. Ждать осталось совсем немного, но эти последние часы — самые томительные. К утру будет готов священный настой, и тогда останется лишь дождаться Знака.

* * *

На чтение путаных, обрывочных и малоинформативных записей сумасшедшего еретика (теперь сомнений ни в первом, ни во втором не осталось) ушел не один час, и, что самое прискорбное, яснее от изучения сих манускриптов не стало. Бесконечные славословия некой Ей, обратившей свой взор на недостойного (судя по контексту, какой-то из богинь луны), многословные излияния на тему собственной предельной вины, радость по поводу обладания неким тайным знанием, недоступным обделенным Ее вниманием людям (последнее могло оказаться свидетельством взаимодействия с потусторонними сущностями, но для полноценного обвинения не хватало подробностей), какие-то заметки о свойствах трав, сами по себе ни ересью, ни малефицией не являющиеся, — и никаких намеков на то, куда и зачем отправился пропавший торговец.

Лишь ближе к полуночи, когда сонно трущий усталые глаза следователь поднялся из-за стола, сдавшись на сегодня и решив осмыслить все еще раз утром, он заметил на полу одинокий листок, по-видимому, выскользнувший из общей пачки.

С тяжелым вздохом Кристиан наклонился, поднял бумагу и поднес поближе к свету. На закапанном воском листке был криво набросан план местности: текущая по долине река вблизи гор. На левом берегу был схематично изображен костер, вокруг него — стрелка противусолонь и на ней на равном расстоянии друг от друга шесть точек.

Не сдержавшись, Хальс выругался. Ну надо же было уронить именно этот листок! Разумеется, он в любом случае прочел бы все записи, но без ощущения бесцельности и бесконечности выполняемой работы инквизитор вполне смог бы прожить.

Что ж, по крайней мере теперь становилось понятно, куда и зачем ушел Цукерброт. Новоиспеченный язычник затеял провести некий ритуал неведомого назначения. По всей видимости, наметил он его на ночь новолуния, то есть завтрашнюю, что по-своему удивительно: почитателю Луны следовало бы дождаться ее явления во всей красе, а не творить нечто, пока она "не видит". Но мысли сумасшедшего неисповедимее путей Господних. Река в Бамберге одна, горы находятся на юге; едва ли Цукерброт собрался преодолеть половину Империи в поисках идеального алтаря, значит, искать его стоит где-то поблизости. Хорошо бы уточнить у старожилов, нет ли где-то к югу от города заброшенного капища... Но это утром. Для начала необходимо поспать хотя бы несколько часов. Если рвануть в погоню верхом, до ночи они успеют прочесать весь берег.

* * *

Этой ночью я так и не сомкнул глаз, глядя в звездное небо. Ее светлого лика видно не было, но это ничего не значило. Скоро, совсем скоро явится миру Ее темный лик, в небесах вспыхнет огонь, и тогда я уйду к Ней — и если Она будет милостива, встречусь и с тобой. Ты не простишь меня, за такое и нельзя простить, но мы снова будем вместе. Порой я гоню от себя ужасную мысль, ужасную, с какой стороны ни посмотри: сложись все иначе, ты бы, конечно, осталась со мной, но я никогда не обрел бы Ее, не обрел бы себя. Я когда-то был молод — так же, как ты. Я ходил путем Солнца — так же, как ты. Но теперь все изменилось, и только Она могла дать мне то, что есть у меня ныне — Путь.