Путешествие с дикими гусями

— Ты как? — спросил студент, снова садясь на стул напротив.

— Ничо, — я рыгнул и смущенно откашлялся. — А ты?

— Ничо, — повторил за мной Ник и усмехнулся горько. — Мне придется задать тебе пару вопросов... Фак, если честно, не пару, а миллион. И кое-что придется записать. Чисто чтобы понять, как тебя вытащить из всего этого дерьма. Ты готов?

Я уверенно кивнул. Хотя уверен ни в чем совсем не был.

— Если тебе какие-то вопросы... — Ник замялся, мусоля в пальцах карандаш и потрёпанный блокнот. — В общем, ты не обязан на них отвечать. Я тут не как практикант и официальное лицо. У меня сейчас каникулы, как и у тебя. Так что я просто Ник и все. Но чтобы тебе помочь, мне нужно знать, столько же, сколько знаешь ты, — он глянул на мою морду и поправился. — Ну, может, не столько же, но чем больше, тем лучше.

Я снова кивнул. Справедливо.

— Ладно, начнем, — откашлялся практикант. — Твое полное имя?

Я сказал, проверил, правильно ли Ник записал в своем блокнотике.

— Сипиар номер?

— Чего? — выпучился я на студента.

— Так я и думал, — вздохнул тот. — Желтой карточки у тебя нет.

— Чо за хрень то, карточка эта?

— Ничо, проехали. Паспорта у тебя тоже, конечно, нет?

— Почему это нет, — оскорбился я. — Очень даже есть. Только он у Яна. И там фамилия не моя.

Студент вскинул на меня круглые глаза:

— То есть паспорт фальшивый?

Я задумался немного:

— Ну да. Выходит, фальшивый. По нему Ян мне отец.

Ник потеребил сережку в ухе:

— А он не отец? Так, а кто тогда твой отец? И где он?

Я пожал плечами:

— А ху... Сорри, хрен его знает. Мама говорила, он свалил, пока она еще беременная ходила. Мной.

— Тэк-с, — Ник снова подергал пирсинг. Блин, бедняга так скоро без уха останется. — Значит, мать у тебя все-таки есть. Как ее полное имя? И адрес?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами. — В смысле, адрес. Она мне его не оставила, когда у своего дружка на хате бросила.

— В смысле "бросила"? — воззрился на меня Ник.

— Ну как бросают? — я закатил глаза. — Ушла и дверь закрыла. С другой стороны. И заперла, чтоб я за ней не побежал.

Ник отложил карандаш:

— То есть ты хочешь сказать, мать оставила тебя со своим э-э... сожителем и исчезла? Когда?

Я прикинул в уме:

— Да почти три года тому. Мне тогда двенадцать еще не исполнилось.

Ник потемнел лицом:

— А Ян, который за тобой охотится, это ее бывший сожитель?

— Не, — мотнул я башкой. — Сожитель — это Игорь. Он меня Яну продал.

— Продал, — механически повторил студент, будто пытаясь определить, правильно ли понял значение этого слова.

— Ну да. — Чо тут непонятного то? — За тыщу евро.

Ник положил обе ладони на стол, будто боялся потерять равновесие и свалиться со стула. Покосился в сторону стойки. Нет, старик, выпивку тут не продают. Это через дорогу, если что. Там бар есть, я заметил, пока тебя ждал.

— Денис, ты не против, если мы прогуляемся? — наконец собрался с мыслями студент. — Не знаю, как тебе, а мне нужен свежий воздух. Ночью в Копенгагене красиво. Только давай сначала пистолет в машине оставим, она у меня тут рядом запаркована. И еще я сигарет куплю.

— Что, свои в Эсбьерге забыл?

— Нет. — Ник принялся собирать пустые стаканы на поднос. — Я бросил год назад. Девушка настояла.

Так я и думал.

Шпреепарк. Германия

Я валялся на кровати Бегемота, щелкая пультом в поисках чего бы посмотреть, когда на экране вдруг всплыл он. Кит.

Кусок торта, от которого я как раз собрался откусить, выскользнул из пальцев. Жирный шоколадный крем шмякнулся на одеяло, и Бегемот запричитал над пятном. Мне было пофиг. Я пялился на портрет Кита — зернистый и не очень четкий, будто неумело нарисованный на компьютере. За время встреч с толстяком я нахватался немецкого, и теперь мог сносно понять, о чем говорили в новостях. Кто знает или видел этого мальчика, должен позвонить по такому-то номеру. В Берлинском зоопарке тигрица родила двух тигрят. Блин, чо за хрень?! Какие тигрята?!

Я судорожно защелкал каналами, надеясь поймать другой выпуск новостей, но, как назло, все уже закончилось. Теперь придется ждать целый час и надеяться, что эпизод про Кита покажут снова. Бегемот приплыл из кухни с тряпкой и стал терпеливо затирать пятно. Одеяло лежало у меня на бедрах, и он как бы невзначай тискал мою ляжку через ткань. Я отпихнул жирного и вскочил с кровати.

Блин, неужели Киту удалось сбежать?! Давно пора, братан! Не, я всегда знал, что у парня есть яйца. Послал своего садиста на три веселые буквы и... Стоп! А кто тогда пацана ищет-то?! Уж не новый же хозяин прям по телеку! Или, может, у него тоже бумажка есть, что он Китов родной папаша?

— Вас ист пассирт? — робко поинтересовался Бегемот, глядя, как я мечусь по комнате, будто тигр в клетке.

— Нихтс.

А может, Кит угрохал его, своего благодетеля-то? И теперь его полицаи за убийство разыскивают? Или, пока в бегах был, грабанул кого? Нет, на гоп-стопщика Кит мало был похож. А на убийцу еще меньше. Хотя, может, тут все зависит от того, насколько человека довести? Если бы, скажем, Ян меня порол жестко, связывал и всякие штуки в меня запихивал, мог бы я остеревенеть и в горло ему зубами вцепиться?

— Денис, — я наткнулся на необъятное пузо, мягкие пухлые руки обхватили меня за плечи. — Вас ист лос?

Я соврал что-то, чтобы Бегемот от меня отвязался, снова завалился в койку и включил какой-то тупой боевик. Не знаю, как дотянул до десяти пятнадцати. Может, жирдяй и удивился, что мне вдруг приспичило новости смотреть, но ничего не сказал. К этому времени я его неплохо выдрессировал.

Вот, наконец-то! Демонстрации против исламизации, акции против расизма, убийство в Дрездене, снова тигрята, в реке Шпрее недалеко от закрытого лунапарка найдено неопознанное тело подростка... Что?!

Я смотрю на зернистый портрет Кита и медленно понимаю, почему в телеке не показывают его фотографию. Труп пролежал в воде несколько недель. Может, у него вообще не осталось лица. Или осталось, но теперь его только в ужастиках снимать. А это фоторобот. Полиция надеется, что по нему кто-то сможет опознать жертву. Жертва... Ну да, не отправился же Кит поплавать в феврале? И навряд ли он упал в воду с моста голым. Мля-а... Пи...дец.

Я медленно выключаю ящик. Пялюсь в темный экран. Перед глазами еще скользят кадры-картинки: давно застывшие кабинки колеса обозрения, заросшие травой рельсы аттракционов, желтые ленты полицейского заграждения, темная вода, летящий с неба то ли дождь, то ли снег...

— Кенст ду дисен юнген? — Бегемот совсем загрустил. Он вообще очень чувствительный.

— Найн.

Я не знаю этого мальчика, я его знал. Настолько хорошо, что мы даже целовались. Настолько плохо, что не представляю, куда и кому сообщил бы о его смерти, если б смог. Были ли у него родители? Братья или сестры? Блин, я даже не знаю, как его звали на самом деле. Кит — это ведь кликуха. Вроде Манюни или Баптиста.

С темного экрана на меня глянули знакомые глаза. Пушистая челка вынуждала его смотреть исподлобья. У него были такие мягкие губы. Как у пацана могут быть такие мягкие губы? А теперь... там...

Я скатился с кровати и бросился в ванную. Запер дверь на задвижку. В зеркале метнулось белое перекошенное лицо с черной полосой вместо глаз. Полетела в раковину из шкафчика всякая требуха. Мля, что за зверь Бегемот?! Никаких таблеток, электробритва и даже стаканчик для зубной щетки — пластиковый. Я забился в кафельной клетке, грохнулся на пол и стал колотиться о стенку ванны, пока на светлой плитке не появились красные брызги. Этого было мало. Я заслужил худшего. Ведь это все из-за меня. Кит же ясно сказал, что хотел бы быть рядом со мной. Если бы я его тогда не отшил... не обозвал пидором... Может, он бы остался. Послал бы своего спонсора, и сейчас еще спал бы на соседнем матрасе. И ничего этого не случилось бы.

Так нет же, мля. Денис такой белый и пушистый. Всякие старые козлы имеют его и в хвост, и в гриву, а целоваться с единственным парнем, который к нему нормально относился — ни-ни. Поговорить с этим парнем по человечески — а хули, мы ж для этого слишком гордые. Зато вот ушат говна на пацана вылить — это да, это мы можем. Натурал гребаный, мля. Чтоб у тебя мозги пустые по кафелю размазались...

Не знаю, может, я слишком сильно саданулся лбом об плитку, может, просто отключился, а вмазался мордой в пол уже потом. Только прочухался, когда меня уже вытаскивал из ванной Бегемот. Как он туда попал, не знаю. Наверное вынес своей тушей дверь, в которую давно стучался.

Я принялся вырываться, орал на него, месил жир кулаками. Но тот бормотал только что-то успокоительное, да прижимал к груди, чтоб мне было не размахнуться. Таким макаром доволок меня до кровати, заполз на нее, все еще со мной в охапке, и держал крепко, пока у меня не осталось больше ни сил, ни злости. Я лежал на мягком Бегемотовом пузе, заключенный в ракушку из его огромных рук, с сухими глазами и разрывающимся от боли, распухшим горлом.

Может быть, это была случайность. Может, хозяин Кита просто не рассчитал и слишком сильно затянул веревку. А может, он сделал это нарочно. Бил и мучил парня до самого конца, и снимал все на камеру. Да еще ржал и едко комментировал. Неужели этому уроду все сойдет с рук? Неужели никто за это не заплатит?

А что, если позвонить в полицию? Стянуть у Бегемота телефон и... Ага, а как я им все объясню, по телефону-то? Это понимаю по-немецки я хорошо, а вот чтоб самому сказать... И потом. Сопру мобильник, Бегемот сразу поймет, кто вор. Стукнет Яну, и все. Хозяин же ясно предупредил — одна жалоба от клиента, и... поплыву я по Шпрее вслед за Китом. С телефоном в жопе для лучшей навигации.

М-м, может, тогда просто попросить мобильник? Позвонить маме, ага. Бегемот, конечно, жиром зарос, но котелок у него варит. Ясно же, чего я психанул. Вон, уже почуял, небось, что пахнет жареным. Ему лишние проблемы точно не нужны. Особенно с копами. Нет, отсюда помощи ждать нечего. Знаем мы таких добрых клиентов, видали уже.

Тогда что, Денис? Как тогда жить?

"Да так, — ответил я, морщась от отвращения к самому себе. — Как раньше. Как продажная тварь".

И я жил. И никому не сказал о том, что видел в новостях. А несколько дней спустя Баптист притаранил нам газету. Бык, которого парень ублажал, любил почитывать криминальную хронику. Газета лежала на столе фоткой Кита вверх. Ясно, что Баптист просто не мог пройти мимо.

Взволнованные ребята разбирали статью по слогам с помощью Диди. Подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Тело все еще не опознано. Следы физического и сексуального насилия. Имеющих информацию о мальчике просят звонить по телефону...

Я сидел с каменной мордой. А эти придурки стали обсуждать, сильно ли Кита пожрали рыбы, и почему всплыл труп — разве обычно к ногам не привязывают бетонную плиту? Пи...дец, в общем. Один только Диди помалкивал — то ли потому, что не понимал, о чем речь; то ли слишком хорошо помнил собственную могилу.

Больше газет Баптист не таскал. Я смотрел новости у Бегемота еще несколько месяцев, но интерес к бесхозному трупу постепенно сошел на нет. Правда, в Шпреепарке, рядом с которым нашли тело, в марте кто-то устроил пожар — полиция быстро выяснила, что это был поджог. Но мало ли какие гопники развлекаются, паля заброшенные "Дом ужасов" и шапито? Кита-то к этому времени, небось, давно похоронили. В безымянной могиле.

А потом в один день все изменилось.

No hay nada imposible. Дания

Мы бродили по городу до глубокой ночи, а я все рассказывал, рассказывал. Ник умел слушать. Может, это было профессиональное, а может, такой особый талант. Он не перебивал, не вставлял тупые комментарии, не закатывал глаза и не хватался за голову. Не говорил: "Как я тебя понимаю" и "Бедный мальчик". В его взгляде я ни разу не заметил ни осуждения, ни брезгливости, ни унизительной жалости. Наверное поэтому говорить с ним было так легко. Если я путался или зависал на каком-нибудь тяжелом месте, Ник помогал мне выплыть уточняющими вопросами. Часто он переспрашивал имена, даты и адреса, помечая что-то в своем блокноте, подсвеченном экраном мобильника. Я даже сам удивлялся, какие детали иногда всплывали в памяти. И хотя не помнил или не знал названия улиц, где мне приходилось жить или часто бывать, мог вполне сносно описать эти места и был почти уверен, что смогу найти их на карте.

Когда я наконец иссяк и совсем осип от непривычно долгого трепа, мы оказались на набережной какого-то канала, красиво подсвеченной гирляндами и фонарями. Вокруг было тихо и пустынно — только бормотала моторами где-то за домами оживленная улица, да иногда отзывалась эхом голосов подворотня. На горбатом мостике неподалеку обжималась парочка: парень, совершенно нас не стесняясь, сосался с девчонкой в смешной шапке с огромным помпоном. Конечно, романтика, все дела. Так оно бывает у нормальных людей.

Я отвел глаза и принялся рассматривать стоящие на приколе вдоль набережной лодки и яхты. Внимание привлекла одна из них, больше похожая на плавучий деревянный дом: двухэтажный, с плоской крышей и елочкой, увитой разноцветными фонариками. Я присел на ограждение, ноги у меня к этому времени уже отваливались, и спросил:

— А это что за прикольный корабль?

— Это... — Ник замялся, будто подыскивая слова, — плавучий дом. Такая лодка, на которой живут люди.

Я задумался:

— Живут — это типа как в автокемпере? Только на воде?

— Ну да.

— Круто, — вздохнул я. — Сегодня ночуешь в одном месте, завтра в другом, и всегда есть крыша над головой. И никаких пробок. А летом всегда есть, где купаться. И рыбу ловить.

— Примерно так, — рассмеялся Ник.

— Я бы хотел жить на лодке, — внезапно вылетело из меня. — Когда-нибудь. Когда стану взрослым.

— Классная мечта, — серьезно кивнул студент.

— Ага. Только невыполнимая, — я сплюнул в воду.

— Почему невыполнимая? — Ник облокотился на ограждение рядом со мной.

Вот наивный!

— Так этот дом плавучий небось туеву хучу бабосов стоит.

— Да, он не из дешевых, — согласился студент. — Так что тебе мешает заработать?

Как насчет геморроя и недержания? Но я, блин, конечно, этого не сказал. А сказал вот что:

— И кем же я, по-твоему, работать буду? Адвокатом? Или, может, директором банка? Ты вот много видел адвокатов из детдома? Меня ведь туда отправят, как только все закончится, да? В Россию, в какой-нибудь занюханный интернат?

— А ты хочешь вернуться? — Ник попытался поймать мой взгляд, но я отвернулся.

Парочке на мосту наконец надоело сосаться, и они в обнимку двинули дальше, покачивая помпоном.

— Я не хочу в детдом, — тихо ответил я. Мне уже гребаного скова этого хватило. — Хочу жить нормально, как все. В школу ходить. Зависать с друзьями. И чтоб никто ничего не знал... ну, о том, что со мной случилось.

— За это мы можем побороться.

Я повернул голову и недоверчиво уставился на Ника. Он пояснил:

— Если нам удастся добиться, чтобы ты остался в Дании, ты сможешь жить в приемной семье. Как самый обычный мальчишка. Закончишь здесь школу, получишь образование. Все дороги будут для тебя открыты. Ты сможешь стать тем, кем хочешь.