Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

— Не отпускай меня, пожалуйста.

Девять. Десять. Одиннадцать... или уже двенадцать.

Изольда слабеет. Резать больше нельзя, а с жаром она не справляется.

О болезни говорят все. Шепотом. И этот шепот Кайя все равно слышит. В нем злорадство. И надежда, которая — Кайя запрещал себе думать о таком — возможно, исполнится.

Нет. Изольда не умрет.

Если крепко в это верить, то... что стоит вся его сила, если он не в состоянии спасти одного человека? Убить — да. Спасти — нет.

Безумие.

Она почти все время в забытьи, но так не легче. Изольда говорит с кем-то, а Кайя не способен разобрать слова. Ждет.

Рисует, заполняя угольными линиями белые листы.

Тринадцать.

Она приходит в сознание ненадолго, урывками и словно не замечая выпадений. Кайя не говорит. Он просто рад, что Изольда возвращается.

— Настя умерла. Из-за меня.

Была река, то самое место, где вода отступает за полосу песка. И старая ива все еще выгибается, цепляясь корнями за обрыв. Был замок и синее ведерко. Настька таскала воду, я — месила песок. Он вышел из леса, серый волк в человеческом обличье. Мы не испугались. Рядом — дачный поселок, и этот человек, наверное, оттуда.

— Здравствуйте, девочки, — сказал он.

Черные штаны. Старые туфли. Желтоватая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. И шляпа, тень которой падает на лицо. В руках — кожаный портфель с блестящим замочком.

— А вы не знаете, как пройти в Дмитровку?

— Знаем, — Настька ответила за двоих. Она всегда так делала, ведь она — старше и значит умнее.

— Я вот заблудился.

Она стала объяснять, длинно и путано, и человек кивал, но потом переспрашивал, отчего становилось понятно — он не дойдет.

— Проводите меня, пожалуйста, — попросил он, глядя на Настьку. — А я вам за это вот что дам...

В его портфеле скрывалась кукла Барби. Самая настоящая Барби с пышными белыми волосами, с руками и ногами, которые гнуться, как у всамделишного человека. С золотой короной на голове... и платье было чудесным.

— Я провожу! — Настька оттолкнула меня. — Я первая...

Мне тоже хотелось куклу, и я заплакала, а человек погладил меня и сказал:

— У меня и вторая найдется. Только спрятана далеко.

Наверное, если бы он просто сказал, я бы пошла с ним. Но это прикосновение... липкое, страшное какое-то, как будто рука его не была рукой живого.

— Настька! — я вывернулась и бросилась к кромке леса. — Настька, бежим...

Я бежала так быстро, как умела. Казалось, он гонится за мной. И вот-вот догонит. Но только оказавшись в лесу, я обернулась. Настьки не было.

Она ушла показывать дорогу.

Она получит куклу, а я...

— Я осталась живой, — мне тяжело дышать и говорить, как будто что-то мешает. Кольцо на горле. Корсет, сжимающий ребра. Но это — иллюзия, корсета нет, на мне вообще нет одежды, и я давно перестала стесняться наготы.

— Я вернулась домой. Я никому ничего не сказала — мне было очень страшно.

И сейчас сердце вот-вот остановится.

Я все-таки умру.

— И когда все стали искать Настьку, я соврала. Мы поссорились. Я так сказала. И Настька осталась у реки. Ее долго искали. До утра. И потом тоже. Мама меня увезла.

Она старательно делала вид, что ничего не случилось. Но я-то знала правду! И однажды нас вызвали на допрос. Со мной говорили мягко, и мамино присутствие придало смелости. Я повторила то, что уже говорила — мы поссорились.

Из-за замка.

И я убежала. Видела ли я кого-нибудь? Не помню... видела, кажется. Дяденьку в желтой рубашке. И со шляпой. Смогу ли узнать? Попробую.

— Я хотела показать на него. Честно. Но когда увидела... в клетке... и такой страшный... один взгляд. Только взгляд, и я поняла, что если расскажу, то и он обо мне расскажет. Что я была на берегу. Что разговаривала с ним. И промолчала. Если бы не промолчала... Настьку бы спасли... спасли бы.

У меня не хватает сил, чтобы плакать. Наверное, потому что воды во мне не осталось. И крови тоже, только вот опять жарко. Это последняя волна, из-под которой мне не выбраться. И я должна дорассказать, чтобы хоть кто-то узнал правду.

— Я расплакалась. И меня увели.

— Того человека отпустили?

— Да.

— И ты считаешь себя виноватой?

Не думаю — знаю.

— Иза, — кольцо рук Кайя надежно, как крепость. И хочется думать, что если он меня не отпустит, то я выживу. — Сколько тебе было?

— Семь... почти семь.

— Ты была ребенком. И вела себя, как ребенок.

Слабое оправдание. Настька меня не отпустит. Я потеряла ее там, на берегу. Бросила. И больше у меня не было друзей. Разве что Машка, которая не друг, но я не хотела лишаться ее.

Это больно — терять друга. Особенно, если по твоей вине.

— Ты поступила очень плохо. Но ты не убивала, душа моя. Убивала не ты... — Кайя шептал на ухо, и его дыхание опаляло кожу. Скоро я вся сгорю. — Сбежать и убить — разные вещи. Я знаю. С того нашего похода многие смеялись. И Урфин не выдержал, начал отвечать. Он умел говорить обидные слова. И сейчас умеет.

Поругались никак? Но мне слишком плохо, чтобы спрашивать.

Они не должны ругаться, иначе их съедят.

— Он не учел, с кем говорит, и получил хлыстом по лицу. За дерзость. Я очень сильно разозлился и ударил... в полную силу ударил. То есть не своей силой. Тот парень был много старше и в броне. Кирасу смяло. Грудную клетку тоже. Вот это — убийство.

Которое он себе до сих пор не простил. Похоже, по нам обоим психиатрия плачет.

Хорошо, что ее здесь не изобрели.

— А сначала я не понял, что натворил.

Но нашлись добрые люди и объяснили? Мне хочется погладить его по щеке, но не дотянусь.

— Отец приказал готовить тело к погребению. Я все должен был сделать сам. В том числе объяснить родителям, за что я убил их сына.

Психиатрия плакала не только по нам. Начинаю думать, что весь этот мир — большая комната с мягкими стенами. Только пациенты не в курсе и смирительных рубашек не завезли.

— Йен ведь не сделал ничего противозаконного. Лишь ударил раба.

— Или друга?

— Магнус также спросил. Но Закон знает точный ответ.

— А ты?

— И я. Только мое знание ничего не решает. Год спустя мы попали во Фризию... я убедился, что нельзя нарушать закон. Никому.

Пятнадцать.

Еще один день на краю. Прорвавшееся некстати воспоминание.

Или кстати?

Не следует забывать о долге. А Кайя забыл. И Замок, предоставленный сам себе, гудит гневным ульем. Тайный Совет, небось, изошел на дерьмо.

А и плевать.

Нельзя бросать Изольду. Даже на минуту нельзя. Если отвернуться, выпустить из поля зрения, она умрет. Это безумная мысль, но сейчас Кайя она кажется совершенно логичной и единственно правильной. А чистые листы почти закончились.

Слова Кайя с трудом пробивались сквозь горячее солнце. И река отползала от меня, оставляя сухой раскаленный песок.

— Я вернулась, — сказала я, не оборачиваясь. Крепость. Настька. Солнце. — Я... мне так тебя не хватало.

— И мне тебя, — Настька держала в руках не ведерко — ту самую куклу с белыми волосами и короной. — Ты звала меня бежать, а я не послушала.

— Надо было позвать на помощь...

— Ты бы не успела.

Кукла очень холодная, и я прижимаю ее к груди, чтобы хоть как-то остудить раскаленное сердце. Дышать становится легче.

— Давай мириться, — предложила Настька, отставляя мизинец. — Цепляйся.

Мирись, мирись, мирись... и больше не дерись...

Мы никогда не дрались. Ругаться случалось, а драться — нет.

...а если будешь драться...

Кукольный лед плавится, вползая в сердце.

...то я буду кусаться...

Настька вырывает руку и толкает меня в воду. Брызги летят. Холодно... просто замечательно холодно.

Шестнадцать.

Жар спал. И сыпь побелела.

Глава 26. Советы и советники

"Во мне проснулся дед с материнской стороны, а он был неженка... при малейшем несчастье замирал, ничего не предпринимал, надеялся на лучшее! Когда при нем душили его родную жену, любимую, он стоял возле и уговаривал: потерпи, может, обойдется! Хороший мальчик!"

Из трактата о роли наследственного фактора в формировании личности.

Изольда спала.

Больше не было ни жара, ни сыпи. Истончившаяся кожа и проклятый неправильный сон, который был настолько крепок, что походил вовсе не на сон. И Кайя боялся отойти от кровати, то и дело склонялся, но не позволял прикасаться, чтобы не разбудить. Он слушал дыхание, очень слабое, поверхностное. Ловил легкие, едва заметные, движения ресниц.

Он снова ничего не мог сделать, и чувство беспомощности оглушало.

В дверь постучали. Очень вежливо и очень тихо.

Урфин.

— Можно? — спросил он и получил разрешение.

Прежде разрешение ему не требовалось.

Когда все изменилось? И почему? Кайя по-прежнему готов убить за... друга? Раба? Изольда умеет задавать неудобные вопросы, прямо как дядя. Но дядя занят или скорее не способен подняться наверх. Он подарил Изольде браслет, а теперь она умирает.

И если умрет, то Кайя придется снова вытаскивать Магнуса, только вряд ли он сумеет, его самого бы вытащил кто.

— Тебе надо поесть, — Урфин принес хлеб, сыр и холодное мясо, которое он нарезал тонкими ломтями. Еще бы пожевал, заботливый. — Выпить тоже не мешало бы, но ты не согласишься.

— Что выяснили?

Вопрос, который задавался уже трижды и ответ вряд ли изменится. Кайя следовало самому заняться поисками, но как было оставить Изольду?

— Ничего. Все спали. Проснулись с головной болью. И большинство думает, что я причастен к этому сну...

Пауза.

— А ты причастен?

— Нет.

Ему можно верить, вернее нужно. Если не верить, то ничего не получится. Только откуда у Кайя ощущение, что он пытается склеить разбитый щит. Зачем? В бою такой не надежен.

— Садись, — Кайя указал на второе кресло. — Я знаю, что Хаот не подтвердил чужака. И если так, то ты — единственный маг здесь. Но я скорее поверю тебе, чем Хаоту. У них свои интересы.

Получилось грубо. И вроде бы по смыслу именно то, что надо было сказать, но Урфин отвернулся.

— У меня тоже, — сказал он, разливая вино по кубкам. Садиться не спешил, опять видит приказ там, где его нет. Интересы у него... в портовых борделях все его интересы, и Кайя даже знает, в каких именно. Остальное все, что смысл имело, забросил.

— Не представляю, зачем тебе освобождать Мюрича. Или убивать Изольду.

Мясо безвкусно, как хлеб и вино. В еде пока особой необходимости нет, Кайя способен голодать гораздо дольше, но отказ Урфин примет на свой счет. И с Кайя хватит ссор.

— Седьмой день пошел, — Урфин отвел взгляд, как делал всегда, когда не желал огорчать.

Друга? Хозяина?

— Я знаю.

— Ей не становится лучше.

— И это знаю.

— Но и хуже не становится.

Равновесие. И Урфин молчит, понимая, что сказанного достаточно. Он выглядит неважно. Похоже, не спал несколько дней. Или пытался искать своими способами, но потерпел неудачу. Он часто терпит неудачи. Не слишком ли часто?

И эмоции прячет. Раньше не закрывался.

Нельзя сомневаться.

— В городе убиты трое. Двое работали на Магнуса. Один — на меня, — Урфин переводит разговор на безопасную тему. Тон деловитый, где-то злой. Хорошо, если ему так хочется, то Кайя будет держаться именно такого тона. — Удар стилетом в сердце. У двоих в горле нашли золотой. Я думаю, был и у третьего, но изъяли... золото — это всегда золото.

— Кем были?

По-хорошему, надо бы спуститься. Наверняка тела все еще лежат в мертвецкой, прежде бывшей ледником. Помнится, поваров несколько расстраивала необходимость делить место между тушами и телами, которых порой скапливалось изрядно. Пришлось строить новый ледник.

— Ученик алхимика. Смышленый парень. Собирал на гильдийный взнос. Умел видеть. И слышать. Возможно, увидел что-то, чего не следовало бы...

Алхимические лавки и алхимические склады. Селитра. Сера. Уголь.

Порох?

Компоненты по отдельности не запрещены. Их незачем прятать. Разве что... не в качестве, а количестве? Поставки возросли, и это насторожило мальчишку. Решил узнать больше?

Надо бы проверить склады. Конечно, если там что и было, то уже исчезло.

— Склады чисты, — подтвердил догадку Урфин, он все-таки присел. — Контрабанды и той нет. А это — подозрительно. Второй мертвец — профессиональный нищий. Жил на пристани. Там и умер.

Пристань — корабли.

Грузы.

Люди. Встречи.

— Третья — повитуха...

Женщина? Кайя не любил, когда женщин убивали. Это было неправильным. Но странный выбор, что могла рассказать повитуха? И Урфин, отвечая на вопросительный взгляд, объяснил:

— Мужчины часто не обращают внимания на женщин. Женщины слушают разговоры и делятся с другими женщинами...

А повитуха, особенно хорошая, — знакомство полезное. И должно быть, слышала немало разговоров. Но кто-то догадался.

— Он умен, — Кайя неприятно было признавать это, как и то, что Тень выигрывал. Взятый замок? Ничего не значит. В Протекторате тысячи замков и голодной швали, которой сидеть бы на поводке, растрачивая пыл в приграничных стычках, хватает. У побережья — сотни островов, облюбованных контрабандистами. Этих Кайя не трогал.

Зря, выходит, не трогал.

Еще маг со свирелью и неясными намерениями. Точнее, некоторые намерения как раз-то ясны — в очередной раз натравить на Урфина Совет, чтобы Кайя было чем заняться.

Дядя прав. Нельзя ссориться. Но почему не получается жить в мире?

— С кем она работала? — Кайя выцепил-таки нужную мысль, но не выдержал-таки, подошел к кровати, чтобы убедиться — Изольда спит.

Все еще спит.

— С теми, кто живет в Замке.

Ожидаемый ответ. Где искать гниль, как не здесь?

— Эта женщина и сама жила в Замке, — Урфин отвернулся. Он умел не видеть того, что видеть не стоило. Например, не вовремя соскользнувшего одеяла. Изольда не шевелилась, но треклятое одеяло снова и снова падало на пол, как будто стягивал его кто-то.

— Знаешь, если она умрет, мне будет очень плохо, — лишь двоим Кайя мог признаться в этой слабости. — И не потому, что я не сумел ее защитить. Просто плохо. Без нее.

Себе в таком тоже непросто признаваться.

Мех укрывает Изольду до кончика носа. И длинные ворсинки шевелятся — это значит, что Изольда дышит. Но ее дыхание такое слабое. А сердце бьется слишком уж медленно. Кожа холодна, ладони — вовсе ледяные, и Кайя пытается согревать их собственным дыханием, понимая, что этого тепла хватает ненадолго.

— Прости, пожалуйста, — Урфин произносит это так, что становится понятно — ему действительно жаль. Он умеет обращаться с голосом и порой тон изменяет значения слов. Кайя тогда себя крайне глупо чувствует, не зная, чем верить — словам или тону. — Я сказал то, чего не следовало говорить.

— Как и я.

Непрочный мир. Осколки вновь срастаются, но щит, из них сделанный, не выдержит мало-мальски крепкого удара. Так стоит ли его таскать? Ненужная тяжесть...

Урфин — не щит.

— Она сильная. И от перехода оправилась быстрее, чем я. Ей нравится жить. И ты тоже. Значит, вернется.