Кордон

Пальцы не слушались и потеряли чувствительность, каждое движение приходилось контролировать глазами, тщательно, чтобы не выронить предательски гладкий и скользкий цилиндр с зарядами. Геологи впустят, можно будет еще повоевать. Лучшие воины налетчиков превратились в рубленые котлеты на пару, остальные конечно постреляют и понабегают, но уже наверняка без прежней резвости. А помощь скоро придет, наверняка придет...

Крики и стук Яры отдалились, стуча в уши, словно через толстые подушки.

Ну почему так долго?!..

Барабан встал на место с приятным, звучным лязгом, как положено верному оружию, что готово разить врагов направо и налево. На краю зрения возник Байда, окровавленный и страшный, с револьвером в руке — живой, чертяка! Сзади громыхнул отпираемый засов, и то был самый приятный звук в жизни Подолянского — воистину, ангельские трубы. Теперь, с Байдой, у которого руки и ноги на месте, Анджей поверил — точно отобьются!

Коротко и громко взвизгнула Яра, как-то совсем не радостно. Будто заяц в силок угодил. Лицо Байды, без того перекошенное от боли, исказилось еще сильнее, он поднял руку с 'Марсом', не то указывая за спину Анджею, предупреждая, не то целясь.

Гром... Откуда гром зимой?.. И почему он никак не заканчивается?..

Подолянский понял, что не чувствует ног, а сила как будто потекла из пальцев. Револьвер налился холодом. Мгновение — и пограничник уже не мог сказать, держит ли он вообще что-либо в неверных руках. Все вокруг поднималось, будто Анджей становился очень маленьким, совсем как в сказке. Подолянский осознал, что падает, медленно-медленно, в тягучей жаркой тишине. Было горячо — спину будто окатили кипятком. И уши горели, как в детстве, после тяжелого отцовского вразумления. Отчего-то заболела левая рука. Вроде и не сильно, а не поднять, даже пальцами не шевельнуть.

Сознание Анджея потухло, как огонек в керосинке — рычажок повернули и все. Возвращалось оно существенно дольше и как тот же огонек — разгоралось слабо, рывками. Все тело жег колючий огонь, словно в сердце зажглась големная топка, и перегретый пар стремился наружу через поры. Подолянский не чувствовал ног, а грудь сдавило, будто камней навалили сверху. Анджей попробовал вздохнуть, но тяжесть не отпускала, и воздух лишь сочился тонкой струйкой в легкие.

'Я ранен'

Мысль пришла на ум сама собой. Даже не мысль, а знание тела, подсказка инстинкта.

'Я ранен. Тяжело'

Подолянский моргнул. Понял, что лежит. А прямо на него смотрит Байда, который прилег зачем-то рядом. Потребовалось мучительно долгое время, чтобы понять — нет, не смотрит. Поручик мертв, взгляд остекленел и устремлен в никуда.

— Почему так долго?

Голос показался знакомым, очень знакомым. Одновременно и далеким, и очень явственным, словно говорили прямо над ухом. Ответ же наоборот, вышел совершенно неразборчивым.

— И вы все равно не справлялись, — недовольно перебил первый, ровный и отчетливый голос. — Нам пришлось вмешаться.

Снова невнятные оправдания...

— Мы недовольны, — холодно сообщил невидимка. — И разочарованы.

Тишина. Тягостная, наполненная угрюмой злобой, когда и хотелось бы возразить наглому допросчику, а нечего.

Анджей узнал голос. А узнав, подумал, что его окончательно накрыло бредом от ранения. Потому что такого быть не могло. Пограничник аккуратно скосил глаза, стараясь не шевельнуть головой. Хоть мысли и разбегались от внутреннего жара, Анджей понимал, что его приняли за мертвеца. Немудрено, после выстрела в спину, едва не в упор. Интересно, что из важного задето? Если бы печень, уже помер бы, даже левой ногой не дрыгнув. Легкие? Но вроде дышится... Плевать, главное, что живой. Хотя, еще что-то с рукой, кажется, ее тоже зацепило, и крепко.

— Никаких пыток и насилия. Тела не трогать! — приказала Юлия.

Геологическая барышня говорила быстро, зло, резко. Светлые волосы растрепались и словно поседели из-за хлопьев сажи и пепла. Черты лица заострились, стали жестче — девушка сбросила маску юной девы и обернулась кавалерист-девицей из столичного водевиля. Только вот комичности в новом образе не было ни на грош. Новая Юлия выглядела и вела себя как человек, привыкший приказывать и точно знающий, что приказ будет исполнен. Немедленно.

Женщина держала револьвер с взведенным курком. Держала уверенно, как солдат, который не просто знает, за какой конец берут оружие, но и регулярно подкрепляет знание практикой. Другой прикрывала левый глаз, прижимала плотно, будто стыдясь полученной раны. Раны никакой не было, ни единого пятнышка крови не наблюдалось на лице. Лишь немного сажи, которую радостно растаскивал ветер от горящей заставы.

'Это она'

Подолянский понял, кто выстрелил ему в спину. Закрыл глаза, чувствуя, как жгут подступившие злые слезы, боясь выдать себя рыданием. Плакать хотелось от ярости, от понимания, что всех их обманули. И его персонально — тоже. Поймали на крючок как последнего дурня...

'Но зачем?..'

— Так не по местным обычаям. Будет выглядеть подозрительно. Словно не зеленые бесчинствовали, а гвардейцы куртуазили, — собеседник геологической барышни, высокий, смутно знакомый, ухмыльнулся на последних словах.

— Склонен согласиться с уважаемым... коллегой, — главный 'геолог' тоже преобразился. Гладко зачесал волосы, распрямился и будто плечи расправил. Теперь он походил на военного не только голосом и взглядом. От ученого не осталось ничего, кроме легкомысленной жилетки, перечеркнутой полосой сажи. — Набег банды дикарей без сопутствующих эксцессов будет смотреться в высшей степени подозрительно. Тем более, наши 'помощники' успели, так сказать, поработать над образом ранее.

— Это верно, но теперь работа, как вы выразились 'над образом' неуместна. Вырезанный хутор и несколько местных покойников без рода и связей, это в традиции, это нормально. Ни у кого не возникнет ни вопросов, ни тревог. Лишь подкрепит картину происшедшего.

Юлия говорила холодно и размеренно, было очевидно, что мертвецы для нее привычны и не вызывают никаких чувств. 'Секретарша' не убеждала и не призывала согласиться, а четко и внятно расписывала собеседникам, отчего приняла именно такое решение. И сразу становилось понятно, что возможность выбора не предусмотрена.

— Разгром заставы, это уже не гибель пары хуторян, — разъяснила диспозицию женщина с револьвером. — Это скандал, и дело дойдет до высшего руководства их ведомства. Кроме того, здесь у каждого есть какие-нибудь городские родственники, друзья, сослуживцы. Они станут живо интересоваться происшедшим. Нехорошая смерть, оскверненные трупы — это все вызовет ярость и желание отплатить. Кто знает, куда приведут поиски какого-нибудь мстителя? Совсем другое дело — честная героическая смерть в бою. За нее, конечно, тоже захотят отомстить, но уже не столь ретиво. Опять же, если протолкнуть по вашему департаменту поголовное посмертное награждение и пенсии.

— Хм... Да, склонен согласиться. Есть в этом определенный резон. Можно будет и в самом деле списать на торопливый отход...

— Добыча — зеленым, как договаривались. Но все помещения сжечь дотла, чтобы не возник вопрос, куда исчезли бумаги. И, повторюсь, никаких издевательств и глумления над телами! Орки просто не успели, потому что пришлось спешить, уходя от близкой подмоги, что спешила на выручку, — подвела итог Юлия. Снова не уговаривая, не призывая согласиться, а ставя в известность. И собеседник 'геологов' (Анджей его узнал — отчего стало еще хуже — вот кого не ожидал здесь увидеть) склонил голову — перед женщиной! — молча, признавая ее право командовать.

— Пограничники четвертой заставы героически бились и пали в бою, — вынесла окончательное решение Юлия. — Думаю, начальник блиц-шквадрона не последний человек в пограничной полосе, и вам, пан Побережник, не составит труда убедить всех в правильной версии этого печального, трагического события. И проверьте, чтобы никто не смог опровергнуть ваши слова.

— Один из первых, смею вас заверить.

— Вот и прекрасно. Продемонстрируете. На этот раз постарайтесь нас не разочаровать.

Подолянский чувствовал, как сознание снова утекает, будто ручеек в землю уходит капля за каплей. Анджей понял, что умирает. Глупо, бесславно. Горячие слезы бессильной ярости сочились сквозь плотно сомкнутые веки, а вместе с ними из прапорщика уходила сама жизнь.

Глава 16

Шаман сидел у самого уреза реки, прислонившись к валуну. Из простого орка, черная глыбища с прожилками красно-желтых нитей выпила бы жизнь за полночи. Но шаману было тепло. Его грела злость, не положенная мудрому. И от этой неправильности, во рту горчило еще сильнее.

Старик злился на глупых детей Ворона и Волка. Они увидели новые ружья и забыли обо всем! И в первую очередь о том, что надо смотреть назад — чтобы помнить. И смотреть вперед — чтобы предвидеть...

Сначала люди. Смешно ведь, правда? Люди на стойбище — и не как еда, и не как торговцы. Если бы люди Черных Орлов, еще ладно — в их бога верят многие. И они приходят как друзья.

Но эти... Плохие люди. Пришли как хозяева, и сказали, что делать и как делать. И дали новые ружья. Много ружей. Чтобы оркам легче было выполнять приказы...

Глупцы не умеют думать. Глупцы верят, что если у них появится новое — прямо с кузниц Стального Города — оружие, жизнь разом переменится к лучшему. Они заплатят за глупость. Но к сожалению, платить придется не только им.

Шаман сплюнул скупую горькую слюну, вытер запястьем рот.

Предпоследние времена настали...

А ведь жизнь только-только наладилась. Да, конечно по понятиям Изначальных — не жизнь, а жалкое прозябание. Орки ныне ютились на скудных землях, сжимаемых соседями, как соленый мокрый сыр в кулаке. Занимались презренным обменом вместо того, чтобы по-хозяйски забирать свое. Иногда, по старой памяти, ходили в набеги, но строго следили, чтобы никого не зашибить до смерти, а не то... В общем, плохо, неправильно жили, и предки на том свете наверняка качали головами с немым укором, глядя, в какое умаление пришли дети Волка и Ворона.

Но все-таки то была жизнь, а не бесконечная, заранее проигранная война с теми, кто для порядка молился каким-то своим богам, но по-настоящему верил лишь в огненную сталь и потому всегда побеждал.

А теперь все закончилось. Гномы вновь открыли горные проходы, и кто-то щедро одарил диких с востока новым оружием. Вернутся времена кровавых набегов. Но придет неизбежный ответ, ведь, сколько бы не полегло людей, их всегда остается больше...

Налетел порыв ветра, охладил разгоряченное лицо. Закружились в неловком танце листья, уцелевшие с осени — сюда, в его убежище, где по бокам громоздились камни, а сверху сцепилось ветвями три могучие пихты, снег не попадал. Разве что горсть-другая пробирались со стороны реки.

Листья... Шаман осторожно подул. Листья взмыли вверх...

На листьях уходят к Ворону души погибших. Их за последний месяц очень много. Больше, чем стоило бы...

Ушедшие с Рыжим, ушедшие к гномам... И сейчас, ушедшие убивать людей Границы. Пусть глупым и обещали, что они будут лишь проводниками для восточных. Но так ли важно, убивал ты сам или всего лишь привел смерть за собой? Никто не станет разделять местных и пришлых. Для людей они все — орки, и не более, и не менее того. И никто не захочет узнать, откуда появились дурные люди, что платили за войну новыми ружьями...

Шаман устало вздохнул. Тоска прижимала к земле надежнее камня.

— Я не смог заползти к вам в головы, чтобы вы стали хоть немного умнее. Что ж, сейчас ты будешь моими глазами, Холчан. И моими руками.

Огромный, похожий на каменную глыбу воин замедленно кивнул. На лицо начала наползать серость испуга. Ослушаться нельзя. Но быть его глазами и руками...

Но ослушаться нельзя.

Смотреть чужими глазами неудобно. Да и вообще видеть — непривычно.

Шаман никогда не был в городах. Но знал, что дома людей куда больше самого большого дома орков. Люди, вообще похожи на муравьев. Живут тесно-тесно. Оттого и сами сходят с ума, и других тянут в безумие.

За невысоким забором, сложенным из дикого камня, длинное здание заставы. Первый этаж каменный, второй — деревянный. Застава горела. С той яростной страстью, когда выпущенный на волю огонь утоляет первый голод, без разбору вгрызаясь и в сухое дерево, и в тела. Полыхала крыша, целиком объятая пламенем — местами уже прогорела, и зияли провалы, подсвеченные горящим чердаком.

Горел и второй этаж — вырывались из окон яркие языки, облизывали стены. На первом то ли все уже сгорело, то ли еще толком не занялось — лишь копоть тянулась по камню.

Орк переступил через тело пограничника, убитого несколькими ударами копья в спину. Пошел дальше.

Двор перед заставой был завален убитыми налетчиками. Смерть собрала здесь богатую жатву. Сердце перестукнуло с замедлением. Шаман выдохнул, немым приказом толкнул Холчана вперед. Орк шел через поле боя, отмечая все новых и новых погибших. В окружении чуть ли не трех рук воинов, на снегу, перемешанном с кровью, маслом и землей, лежала обгорелая груда исковерканных железных листов и медных труб. Еще больше обломков расшвыряло вокруг, некоторые глубоко ушли в бревна пылающих строений. От человека внутри машины мало что осталось, но перед собой, он отправил на тот свет не одного врага. Хорошая смерть. Достойная.

Орк обошел здание, стараясь держаться подальше от жара, которым дышала горящая застава. Снег у стен растаял, и пепел падал на землю, заваливая невесомым ковром.

С задней стороны заставы картина была та же — множество убитых орков, с пару дюжин, может и больше. Меньше, чем спереди, но тоже немало. Среди восточных Куниц немало вдов совсем скоро оплачут своих мужей. Дорого, очень дорого обошелся им набег.

У маленького домика сгрудились люди в егерской одежде. Но одежда плохо прячет нутро. Совсем не они... Не тот запах, не те глаза. О, шаман знает егерей. Страшнее зимних волков! Когда был моложе на полсотни зим, они славно сражались в здешних лесах! А эти только одеты как егеря. Но у них глаза хорьков...

Пройдя еще немного, шаман увидел вторую кучку людей. Женщина, молодой человек, снова в егерской одежде, еще один, постарше, в нелепых одеждах — словно граничар на свадьбу вырядился. Они стояли кольцом, спорили и казались недовольными. Орк прислушался. Остановился, прислонился к стене сарая, из которого несло угольной пылью и смертью — внутри кого-то убили. Он ждал.

Ожидание не затянулось. Взлетел и оборвался тонкий крик.

Солдаты начали расходиться. Вместе с ними ушел и командир. Старый — вся голова в седине. Но спина прямая и шаг ровный — шаман даже мимолетно позавидовал — ему бы столько здоровья... На куске обгоревшего полотна осталась лежать девушка.

Шаман подошел поближе. Совсем молодая... Орк наклонился, подобрал валяющийся рядом нож, вытер о полотно, спрятал за пазуху. Не стоит разбрасываться оружием племени. Еще раз взглянул на покойную. Снова наклонился, закрыл ей глаза. Шаман знал многие обычаи граничаров — трудно жить бок о бок, и не знать главного — как рождаются, и как умирают. Щека была еще теплой, не успела застыть на пронизывающем ветру.