Он видел, что люди Ангбанд мудры и сильны — они были достойны править всем Средиземьем. Их знания и умения были велики, но они не употребляли их во зло другим. Они сражались честно — Раэндиль это видел. Защищали свои границы. Он смог воочию убедиться, что не было здесь ни полчищ драконов, ни тьмы орков. Гарнизон Цитадели был невелик — не более шести тысяч человек, три четверти которых охраняли границы. Орки были — ими занимался Гортхауэр, но их редко использовали против Светлых, уж слишком они опасались эльфов, нападали только вдесятеро превышающим числом. Сами по себе орочьи поселения были неплохим заслоном — а большего от них редко требовали. Драконы оказались еще одной сказкой — красивой эльфийской легендой. Раэндиль был ужасно разочарован, узнав, что никаких драконов тут нет и не было никогда. Балрогов было всего трое, да и те командовали орками, не показываясь в Цитадели. Менестрель как-то увидел одного издалека — тот больше походил на чернокожего человека очень большого роста, нежели на что-нибудь более страшное. Верно, подумал тогда Раэндиль, они же Майар, управляют своим обличьем, так зачем им здесь принимать ужасающий вид? В бою это имеет смысл, здесь — едва ли.
Цитадель была — местом людей. И люди были ее основой. Люди, достойные большего, как ему казалось. Он хотел бы жить в мире, где все идет по здешним устоям — покой, порядок, дружелюбие, и лишь на заднем плане — сила. Оружия и магии. Сила, которой не тычут в нос, но и не боятся применить. И все же — этот мир не мог принадлежать Ангбанд, Раэндиль это понимал четко и ясно. Понимал он и страх Атани и Элдар перед Цитаделью — им она казалась страшным и чужим местом. Осиным гнездом. Потому что все здесь было немного не так. Устрашала именно это небольшая, едва уловимая и все же глубокая разница. Средиземье приняло бы подземную темницу Ангамандо, со всеми ее страхами и ужасами — она была бы пусть пугающим, но все же понятным местом. Частью бесконечной эльфийской баллады, в сетях которых запуталось Средиземье. Но взметнувшиеся ввысь гордые башни Цитадели — они были знаком чуждости, иномирности. И этого простить им не могли.
Здесь не плели черных замыслов и страшных козней, хоть и разрабатывали планы военных операций. Не сплетали гнусных заклинаний, хоть и пользовались магией. Здесь просто шли путями Тьмы. И это было бОльшим преступлением в глазах идущих путями Света, чем все остальное.
* * *
В ткацкой мастерской было светло и тихо — большие окна обеспечивали яркий свет. Женщины работали молча, сосредоточенно, почти не переговариваясь между собой. Раэндиль зашел сюда поболтать со своей новой знакомой Лаурэлен — они разговорились накануне вечером у камина. Разговор оказался настолько интересен обоим, что захотелось его продолжить поскорее. Раэндиль знал, что в Цитадели нет ни четко определенного рабочего времени, ни каких-то жестких правил — можно было приходить и уходить в любое время, отвлекаться от работы сколько угодно. Никто не наблюдал за работающими — и все же в дневные часы едва ли можно было встретить праздношатающегося человека или бездельничающего под видом работы. Раэндиля это забавляло и удивляло — он раньше и не думал, что человек будет работать на совесть, если его работу не контролировать.
Лаурэ была симпатичной и очень приятной в общении женщиной. Возраста ее Раэндиль не мог определить точно — с одной стороны, она выглядела совсем молодо, с другой — в разговоре она мимоходом указала ему на своего сына — подростка лет пятнадцати с взрослым мечом на поясе и вышивкой в виде головы волка — знаком Пограничников — на рукаве. Лаурэ была высокой, почти на пол-головы выше Раэндиля, статной и как-то по-особенному грациозной — движения ее всегда были плавными, ровными, без каких-либо мелких лишних жестов. У нее были пышные прямые волосы, темно-пепельного оттенка, обрезанные чуть ниже плеч и украшенные двумя серебряными гребнями на висках. Когда она шла, казалось — на голове ее драгоценная корона. Приятное лицо с правильными чертами и открытым уверенным взглядом. Глаза темно-карие с едва заметной прозеленью. Лаурэ не была похожа на коренных жителей Цитадели, скорее на одну из Трех племен. У нее была замечательная манера смотреть на собеседника чуть склонив набок голову и внимательно глядя на него — в этом было что-то от хищной птицы, может быть, скопы, но производило куда как более приятное впечатление.
Она сидела за своим станком, и, не отрываясь ни на минуту от тканья, беседовала с менестрелем. Он наблюдал за размеренными движениями ее рук, за тем, как она тщательно проделывает каждую мелкую и привычную операцию — и удивлялся. Едва ли он смог бы с такой любовью, с таким вниманием проделывать изо дня в день такую скучную и однообразную работу. А теперь, глядя на Лаурэлен, ему хотелось самому заняться этой совершенно не мужской и вообще нудной работой.
В Цитадели не ткали обычных тканей — холстин и льнов. Их можно было легко приобрести в окрестных племенах. В Ангбанд ткали только дорогие ткани очень высокого качества — тонкую шерсть, толстую шерсть, из которой делались знаменитые здешние плащи, особо тонкий лен и другие, те, которые носили сами здешние и которые пользовались огромным спросом у всего ангбандского Севера. Раэндиль с уважением относился к добротным вещам — и теперь смотрел на ткачих с большим почтением. В комнате было около тридцати женщин разного возраста — от тринадцати до совсем пожилых лет. Все они с явным удовольствием выполняли свою работу. В комнате, залитой теплым солнечным светом и хорошо протопленной, стоял совершенно особенный запах — шерсти и пыли, дерева станков и травяных притираний, которыми пользовались женщины. Клевер и смородина, шалфей и малина — едва уловимые, может, только Раэндилю и заметные запахи. Они создавали особенный уют.
-... так вот, когда отец пришел сюда, мне было лет, должно быть, пять или шесть. Я едва помню это время. Мне тогда казалось странным жить в таком огромном доме, играть с таким количеством детей. Я их боялась, не выходила из комнаты — они всегда бегали, везде залезали, шумели. Мне это было странно — мы жили совсем по-другому...
Лаурэлен говорила совсем негромко, так, чтобы было слышно только менестрелю — но он видел, что другие женщины вовсе даже не пытаются прислушаться. Это ему не особенно нравилось — было в женском любопытстве что-то неотразимо милое. А эти женщины его совершенно не проявляли.
— ... отца почти никогда не было дома — он заново учился кузнечному делу. Я поневоле начала общаться со сверстниками. Потом был Выбор Пути. Я всегда хотела стать именно ткачихой. Вышла замуж за здешнего парня... А теперь я и не представляю, что могла бы жить где-то в другом месте. А вообще — лучше тебе поговорить с моим отцом. Я-то была совсем маленькой, когда мы сюда попали. Его всегда можно найти в главной кузнице — такой высокий старик с бородой.
— Суровый такой, да?
Неожиданно Лаурэ почти по-детски хихикнула. Глаза ее словно вспыхнули крошечными искорками.
— Да уж — отец, он такой... С ним и Наместник спорить опасается. Они раз поспорили из-за меча какого-то, мол, закаливать так или эдак. Спорили чуть не час. И вдруг отец как кулаком по наковальне стукнет, да как гаркнет на всю кузню: "Ты мне, щенок, еще указывать будешь?!"... А тот его учил лет еще тридцать назад...
Щеки Лаурэлен покрылись нежным розовым румянцем, она положила руки на колени и усиленно старалась не засмеяться в голос. Раэндиль подумал, что грозный дед нравится ему уже заранее — все, что касалось Наместника вызывало у него легкое злорадство.
Он и не заметил, как просидел в мастерской до самого вечера, когда начинало садиться солнце. При свечах здесь не ткали, не желая утомлять ткачих. Он сходил вместе с Лаурэ на ужин, где встретился с ее мужем, тот оказался ему почти знаком — он был не то конюхом, не то коновалом. В общем — каждый день на конюшне он неизменно шутил над менестрелем, что его кобылка от конюшни до ворот будет скакать до обеда и предлагал кого-нибудь из наместниковых монстров. Приятный человек лет что-то около сорока, очень высокий, тонковатый в кости, обманчиво хрупкий. Раэндиль уже знал цену этому впечатлению, и поэтому когда тонкие и длинные пальцы коновала стиснули ему руку с силой, которую трудно было предположить, нисколько не удивился. У него были мелковатые черты лица, но глаза были типично ангбандскими — на пол-лица, зеленые, с расширенными зрачками.
Раэндиль удивился его спокойствию и дружелюбию — вот незнакомый человек сопровождает куда-то твою супругу, они весело болтают и смеются. А ему совершенно все равно — он легко включился в их беседу, и не проявляет никакой ревности. Это было странным, таким же странным, как и то, что мужчины и женщины здесь общались совершенно на равных, без всякого стеснения или смущения. Так было только у эльфов — у Эдайн девушкам, а, тем более, замужним женщинам, не дозволялось оставаться наедине с посторонними.
Раэндиль заметил, что вообще многие здешние обычаи напоминают ему эльфийские. Различие между людьми Ангбанд и Эдайн было куда больше, чем между ними и эльфами. Он еще не видел всех здешних обычаев, но те, которые успел уже заметить, напоминали ему именно эльфийские, виданные у синдар. Одна работа и для мужчин, и для женщин — никто не разделял ее. Никто не считал, что воинское искусство — не для женщин. Хотя, как сказала Лаххи, среди пограничников женщин не было — строгим приказом Владыки. "А раньше, — добавила девочка, — были. По крайней мере, целительницы..." По ее исключительно обиженной на тот момент мордашке было нетрудно прочесть, что ей непременно бы хотелось быть целительницей именно на границе. Раэндиль подозревал, что не от особой любви к походной жизни, а оттого, что там было бы больше работы. Маленькой ученице хотелось заниматься своим делом с раннего утра до поздней ночи. И желательно ночью — тоже, шутил Раэндиль.
Это было общей чертой всех здешних жителей — любую работу они выполняли с таким искренним удовольствием, какой бы тяжелой и грязной она не была, что им можно было только завидовать. По крайней мере, завидовать начинал Раэндиль, глядя, как кто-нибудь из мастеров-ювелиров выделывает очередную сказочно прекрасную вещь или как под пальцами кружевницы рождается белопенное воздушное кружево. Нельзя было удержаться от того, чтобы тут же не схватить любой кусок проволоки, любой обрывок нитки и не попытаться сделать ну хоть что-нибудь самому, своими руками. Однажды так, под бдительным надзором молодого кузнеца, он собственноручно отковал аж целую пряжку для пояса. Изделие получилось не таким уж шедевром, скорее уж, тем самым первым блином, но гордился ей Раэндиль до невозможности. Тут же нацепил на пояс и снимал его только ночью.
* * *
Здесь, в Цитадели, у человека было три ступени возраста. Сначала — ребенок, который только посещает классы. Потом — ученик кого-либо из взрослых. Затем, уже после обряда Выбора Пути, взрослый, равноправный член общества. Прошедшие Выбор жили, как правило, отдельно от родителей, но не обзаводились семьями еще лет десять. Женились здесь обычно достаточно поздно, лет около тридцати, хотя не существовало ни правил, ни негласных обычаев на это, и совсем молодые пары тоже не были исключением. Раэндиль подметил, что почти всегда супруги были одного возраста, одногодки или около того.
Свадьбы не были пышными. Короткий красивый обряд в Свадебном зале, веселый пир — с песнями, танцами, вот и все, пожалуй. Подарки дарились не из хозяйственных предметов, а, в основном, книги, украшения, милые безделушки. Принято было дарить нечто, сделанное своими руками. Но, если гость не являлся близким другом новобрачных, подарка от него и не ожидали, он был, скорее, приятным сюрпризом.
Раэндилю довелось побывать на свадьбе старшей сестры Лаххи, Линнэле. Это был как раз тот случай, когда новобрачным было едва около двадцати. Линнэле, тихоня-кружевница, из-под пальцев которой выходили сказочные, невообразимо тонкие кружева, выходила замуж за младшего брата Тониона, Мортона. Смотрелись они забавно — маленькая хрупкая Линнэле и очень высокий и широкоплечий пограничник, уже, несмотря на молодость, со шрамом на скуле, впрочем, придававшим его еще мальчишескому лицу неотразимую мужественность. Парень выглядел совершенно на седьмом небе от счастья, Линнэле же была как всегда тихой и скромной, хотя можно было разглядеть на ее лице некое более чем радостное выражение. Раэндиль знал, что этот брак — дело рук неугомонной Лаххи, "помеси сороки с ящерицей", как высказался однажды Тонион, которая познакомила сестру с лечившимся у них пограничником и усиленно убеждала их в прелестях совместного бытия.
Новобрачные были одеты в ярко желтые одежды — символ Солнца, знак плодородия и жизненной силы. Короткая церемония — сегодня ее вел сам Гортхауэр, по особой просьбе все той же младшей сестры невесты, имевшей теплые дружеские отношения абсолютно со всей Цитаделью. Взаимные клятвы, обмен кольцами. Тут был исключительно забавный и милый обычай — обручальные кольца каждый должен был изготовить сам, только своими руками. Не было никакого обычая, каким должно быть кольцо — оттого и встречались они и серебряные, и железные, и резные деревянные, и — редко — золотые. Обручальным считалось любое кольцо, носимое на указательном пальце правой руки.
Потом Наместник подал им чашу с настоянным на горьких травах вином. Ритуальные слова звучали в полной тишине. Негромко, как бы только для новобрачных, но слушали их все.
— В жизни, как в этом вине, есть и горечь и сладость, но те, кто любят друг друга, выпивают их до дна, не загадывая, что будет.
Чашу полагалось выпивать поровну, но друзья молодых всегда внимательно отсчитывали, кто выпьет больше — тому и быть главой семьи. На этот раз в том, что главой будет Мортон, сомневаться не приходилось — за резную деревянную чашу, украшенную непонятными Раэндилю рунами, он взялся весьма крепко.
Вечером был пир — достаточно скромный, по меркам тех же Трех племен. Столы были полны вкусной еды, но отнюдь не ломились от нее, вина было совсем немного — да его и почти не пили, пару кубков за новобрачных, вот и все. Раэндилю постепенно начинала нравится такая умеренность даже в праздниках — люди собирались не ради еды или выпивки, а, в основном, для того, чтобы побыть вместе, побеседовать, потанцевать и пожелать здоровья и счастья супругам. Это было совсем не так, как в прочем Средиземье — там свадебные пиры гуляли по многу дней, особенно в эльфийских племенах.
Раэндиль танцевал с девушками, больше всего с Лаххи, которая с первого дня знакомства отнеслась к менестрелю с исключительной заботой и считала своим долгом обеспечивать его досуг. Танцевала она необыкновенно хорошо — легкая, гибкая, превосходно владеющая каждой мышцей своего гармонично развитого тела. Только после этих танцев Раэндиль впервые обратил внимание на то, что она отнюдь не такая уж маленькая девочка, какой он ее до сих пор считал. У нее была красивая девичья фигура — упругая грудь, длинные ноги, тонкая талия, подчеркнутая поясом из нескольких тонких звенящих обручей. Девушка умела одеваться — ее любимый темно-синий цвет был ей необыкновенно к лицу, платье с кружевным воротником и манжетами шло ей до того, что Раэндиль уже начал подбирать в уме эпитеты для будущей баллады.
