Звездолет "Иосиф Сталин"

— Нет. На орбите Земли. Над нашими головами.

Со злым восхищением мистер Вандербильт покачал головой.

— Вот это наглость!

Летчик вопросительно поднял бровь.

— Еще даже не взлетев, они уже строят планы на будущее!

— Считайте, что это уверенность в своих силах. Они уверенны, что взлетят... — серьезно сказал Линдберг. — И, возможно очень скоро.

Покусав губу, добавил.

— Я не удивлюсь, если выяснится, что они уже побывали там.

Серьезность тона подействовала и на миллионера.

— Вы думаете...

— Я знаю, -кивнул Линдберг. -Если им не помешают, они своего добьются. Что ж вы хотите — большевики....

СССР. Свердловская пусковая площадка.

Сентябрь 1928 года.

Отношения, которые выстроились у чекистов с профессором, напоминали отношения учителя и учеников. Не смотря на то, что немца теперь окружало множество людей, с которыми можно поговорить о милых его сердцу научных проблемах, он все же находил время общаться с ними.

Ульрих Федорович понимал, что товарищи Деготь и Малюков сделали для него. Пока он не создал экспериментальную установку, его положение в стране большевиков держалось на честном слове его новых друзей, подтверждавших, что то, что он собирается строить, действительно летает.

Им верили, и ему предстояло подтвердить слова новой установкой, которую спешно собирали в лаборатории.

Горючую смесь для аппарата профессор готовил самостоятельно. Не то, чтоб он не доверял сотрудникам, но все-таки на кону стояла его голова, а не чья-то чужая. Дёготь сидел за его спиной и подавал немцу стеклянные банки с реактивами. Профессор взвешивал порошки и оправлял их в нутро тихонько гудевшей мельницы. Там порошки перетирались до состояния мельчайшей пудры и становились источником силы.

— И надолго того хватит? — поинтересовался Федосей, глядя, как из мельницы тонкой струйкой ссыпается в банку горючая смесь.

— Как сказать, — уклончиво отозвался профессор, поймав на палец несколько порошинок и пробуя их мягкость. — На несколько часов — как минимум.

— И это все вам на один раз?

— Нет, что вы... Сегодня нам понадобится граммов семьсот. Подняться — спуститься. На это многого не нужно.

Когда банка набралась, профессор вышел в соседнюю комнату, где стояло его детище.

То, что собрали под руководством профессора здешние мастеровые, сильно напоминало то самое яйцо, которое друзья уже видели в небе над Германией. Верхушка его, наполовину стеклянная, пересекалась полосами жаропрочной стали, делая его похожим на часть глобуса без изображения земель, но с меридианной сеткой. Федосей уже бывал внутри. Профессор не скрывал устройства. Оно было — проще не придумать. Невидимое отсюда, к одной из стенок крепилось легкое, вроде мотоциклетного, сидение, и приборная доска, на которой торчали полтора десятка кнопок, лампочек и тумблеров.

Через воронку профессор засыпал порошок в горловину двигателя, отряхнул ладони, обошел вокруг аппарата, словно искал в нем изъяны. Малюков с Дёгтем следили за всем этим с нарастающим вниманием. Сейчас, на их глазах Ульрих Федорович должен будет подняться в небо.

— Я готов...

Федосей протянул ему руку.

— Что ж, Ульрих Федорович... В старые времена сказал бы "с Богом", а теперь...

— Во славу труда... — нашелся Деготь. Он закрутил рукоятку ворота, и стеклянный потолок над головами стал разъезжаться.

Дождавшись, когда небо заполнило квадрат крыши, на глазах товарищей профессор поднырнул под обрез стеклянной скорлупы и защелкал переключателями.

— Всем отойти! Одеть очки!

Они отошли за перегородку жаростойкого стекла. Сквозь прозрачную часть профессорского аппарата видно было, как он широко перекрестился.

— Переволновался Ульрих Федорович, — тихонько заметил Деготь. — Лютеранин, а по православному крестится...

За профессорской спиной взвыло. Огонь коснулся бетонного пола и аппарат, опираясь на огненный столб, поплыл в небо.

Лямки на плечах натянулись, подхватив изобретателя, и потащили его вверх.

Мелькнула и тут же пропала крыша. Линия горизонта быстро сползла вниз, открывая бескрайнее небо. Грохот работающего двигателя заполнял собой внутренность яйца. Профессор уменьшил тягу и повернул рукоять газового руля.

Земля под ногами завертелась, постройки хороводом полетели по кругу, и он стал смотреть на горизонт, где высилась громада завода с трубами и широкими дымными хвостами в половину неба.

Память отбросила его в прошлое, в тот день, когда он совершал первый полет.

В глазах словно раздвоилось. На мгновение ему показалось, что под ним другой город — блестящая гладь реки и остроконечные башни. Мгновение он видел их как наяву, но только мгновение... Река, башни, площади — все сгинуло. Он провел рукой по лицу.

Морок пробежал и сгинул, оставив после себя ощущение недоумения. Профессор точно знал, что то, что ему показалось, существовало на самом деле, что это вовсе не плод его воображения, но при этом он вполне верил собственным глазам.

Великобритания. Лондон.

Сентябрь 1928 года.

... Огонь за каминным стеклом горел ровно, точно и сам обладал изрядной долей самоуверенности, присущей хозяину кабинета. Шеф МИ-6 смотрел на языки пламени, слушал отчет заместителя. Когда тот окончил, хозяин поправил кусок торфа и повернулся к нему.

— Если о чем и стоит сожалеть, то только о том, что не все планы выполняются.

— Мы делаем что можем.

— А должны — то, что от вас требуется. Я не получил ответа на два самых важных вопроса. Где этот немецкий профессор? Возможно ли вытащить его из России?

— Теоретически...

— Практически.

— Видимо да. Но тут время играет против нас.

— Не понял.

— Прошло уже один Бог знает сколько времени с момента его появления в СССР. За это время он мог рассказать им достаточно для того, чтоб они далее смогли бы обойтись и без него.

— То есть вы хотите сказать, что он теперь для них выжатый лимон? Надеюсь, что он не настолько глуп.

— Нет. Я хочу сказать, что он мог рассказать им достаточно, чтоб проект пошел без него.

Шеф МИ-6 отрицательно покачал головой.

— Он не настолько глуп, — повторил он. — Занятие наукой, все же предполагает наличия некоторой доли житейского здравого смысла. Что-то он наверняка утаил. Где он сейчас?

— Мы обнаружили его всего неделю назад. В Екатеринбурге... Сейчас этот город называется Свердловск.

Лорд держал нож для бумаг между указательными пальцами и покачивал им взад-вперед.

— Я думаю, что в любом случае вы должны сделать так, чтоб знания профессора не принесли вреда Британской Империи...

— Я понял вас, сэр.

Финляндия. Окрестности Хельсинки.

Сентябрь 1928 года.

...Берег ручья, как он и опасался, оказался топким, заболоченным. По такому в хороших городских ботинках и двух шагов не сделать — извозишься. Раздраженно высматривая путь к месту встречи, мистер Смит сообразил, что добраться до мостков он может только одной дорогой — осторожно пройти по натоптанной тропинке до камней, а там, попрыгать по сухим серым глыбам, торчащим из черной, даже на вид вонючей грязи к хрупкому деревянному сооружению над водой. Там уже маячила чья-то спина.

Негромко поругиваясь, британец добрался до мостков и, обращаясь к незнакомцу, произнес пароль.

— Мистер Ливингстон, я полагаю?

Странный юмор у этих русских.

— А вы мистер Холмс?

— Я — Ватсон, — вернул положенный отзыв мистер Смит.

Не думая, как рядом с рыбаком в простецкой соломенной шляпе будет выглядеть человек в хорошем вечернем костюме и котелке, рыбак подвинулся и стукнул ладонью рядом с собой, приглашая гостя присесть. Мистер Смит вздохнул (мысленно разумеется) и не жалея брюк, уселся прямо в рыбную чешую. Распуганные его появлением комары вернулись и зазудели над головой.

— Слушаю вас, мистер Ватсон.

Англичанин закурил и, разогнав струёй пахучего дыма кровососов, глянул на поплавок. Там, то разворачивая, то складывая слюдяные крылышки сидела стрекоза. Присматриваясь к ней, у самого дна ворочала глазами какая-то рыбина.

"Мир во человецах и благоволение" — мелькнуло в голове. Захотелось уткнуться глазами в поплавок и спокойно посидеть рядом с русским, греясь на финском солнышке. Только вот некогда... Британец прокашлялся.

— Моя контора просит вас увеличить усилия в Свердловске.

— В Екатеринбурге, — поправил его рыболов. Стрекоза слетела с поплавка и от него пошли водяные кольца.

— На Екатеринбургской стартовой площадке, — согласился британец.

— Вашу контору по-прежнему интересует и немец и сам аппарат?

— Разумеется, и аппарат и изобретатель, — суховато отозвался мистер Смит.

Русский потянул удилище на себя, и из воды выскочила серебристая рыбёшка.

— Понимаете, мистер Ватсон единственный способ одновременно добыть и то и другое это нападение на площадку, а это шум. Большой шум. И жертвы. Боюсь, что после этого я уже не смогу оказывать вам услуги подобного рода.

Пока русский снимал с крючка свою добычу, британец сформулировал свою точку зрения.

— Мистер Ливингстон! Я понимаю всю сложность этого задания, но наше партнёрство, как вы, наверное, помните, как раз и основано на том, что мы помогаем друг другу решать сложные задачи. Мы помогаем вам с некоторыми вашими проблемами и вправе рассчитывать на адекватную реакцию с вашей стороны. Наша проблема этот немец. Решите её.

— Разумеется, я помню об этом. Однако существуют не зависящие от нашей воли обстоятельства. Возможно, у нас просто не хватит сил сделать всё. Мой вопрос — это вопрос о приоритетах.

Британец задумался. Этот русский прав. У него там не так много сил.

— Хорошо. Я облегчу вам задачу, — сказал британец. — Принимайте решение по обстоятельствам. Если сможете, добудьте аппарат и изобретателя. Если это вам не по силам — добудьте хотя бы аппарат, а немца — ликвидируйте.

СССР. Свердловская пусковая площадка.

Сентябрь 1928 года.

... По-хорошему тут нужен был пулемет — "максим" или, на худой конец "гочкис", но откуда? Оснастить "яйцо" пулеметом никому и в голову не приходило. Как впрочем, никому до сих пор не приходило в голову, что на одиннадцатом году Советской власти в самой середине Российской Советской Федеративной Социалистической Республики профессорский аппарат могут атаковать с земли какие-то бандиты.

Да и будь у него пулемет, что с того? Яйцо кувыркалось, словно взбесившийся от радости полета стриж — вверх, вниз, вправо, влево.... Поди, постреляй из такого, если врага на мушку не поймать.

Тем, внизу, куда как проще. Они стояли на твердой земле, и их не крутило, словно куски баранины на вертеле. Пользуясь этим, бандиты палили из винтовок и револьверов, хотя тоже, надо сказать без особого успеха.

Сквозь сетку трещин в стекле, когда его разворачивало лицом к земле, Федосей видел, как вспыхивают одиночные выстрелы. На его счастье там, внизу, пулемета тоже не нашлось...

Свинец летел мимо, но что с того? Рано или поздно аппарат должен будет приземлиться. Точнее, если все пойдет далее, так же как и шло, упасть.

Чем объяснялась вся эта воздушная акробатика, Федосей мог только догадываться. Видимо одна из пуль повредила газовый руль, и яйцо теперь описывало замысловатую спираль, начавшуюся в небе пару верст назад, и неизбежно долженствующую закончится на земле.

Рулить он не мог, отстреливаться тоже и тогда, закрыв глаза, он, изо всех сил упершись в рукоять руля, застывшую в среднем положении, начал толкать её вперёд. Ногой бы упереться — но тесно, не согнуть ногу. От напряжения Федосей закрыл глаза и представил, как кончик застрявшей пули сминается под острой стальной кромкой, сминается и, наконец...

В этот момент яйцо ударилось в стену деревьев и пилота, словно ненужную вещь, вышвырнуло наружу.

Боли он не почувствовал — только стремительное движение. Мир, из только что бело-голубого, стал коричнево-зеленым, взвыл и смолк ветер.

С мокрым хрустом, спиной, Малюков проломил что-то гибкое и хрустящее, зацепился плечом, перевернулся через голову и... остановился.

Несколько мгновений он ждал, что движение продолжится, но все уже кончилось.

Готовый к боли он шевельнулся, но к удивлению своему ничего не почувствовал. Одна рука двигалась, ноги двигались, шея вертелась... Воздух, сжатый в легких для стона, легко вышел наружу.

Как ему повезло, пилот по-настоящему понял только тогда, когда осторожно перевернувшись, и сползши на землю, огляделся.

На его счастье полет профессорского яйца остановил не могучий ствол, что мог помнить бредущих в Сибирь декабристов, и росший в двадцати шагах левее, а всего лишь несколько стоящих друг за другом худосочных стволиков, теперь покореженных и вывернутых с корнем.

Повезло. А если б не вторая рука — то и вовсе бы отлично...

Со второй рукой плохо.

Крови там не было, но о дерево он приложился со всей силы. Ключицу ломило так, что любое движение откликалось болью.

И все-таки он остался жив!

Он подумал, что Икару в такой же примерно ситуации в свое время пришлось гораздо хуже, и приободрился

Все еще живя последним мгновением падения, Федосей, счастливо улыбнувшись, полной грудью вздохнул. Жив!

Резкий запах сгоревшей смеси, слившись с запахом травы, деревьев и овражной сыростью привел его в себя. Все эти радости могли очень скоро кончиться. Жив-то, конечно, жив, но жив пока!

Он стоял на более-менее ровной площадке, а в десятке шагов от него склон холма уходил вниз. Густые кусты загораживали там все, что можно, не давая взгляду улететь дальше, чем на десять-двадцать метров.

Где-то там, за переплетением ветвей, непременно должны быть люди.

— "Бандиты", — сам себя поправил чекист.— "Только откуда они тут?"

В том, что это белобандиты сомнений не оставалось. Никому другому просто в голову не пришло бы начинать охоту за секретным аппаратом Советской республики.

"Получается, знали, где и когда... Получается враг где-то рядом с нами, чуть ли не в лаборатории..."

Неловко поводя плечом, он хлопнул по карману. Пулемета нет, зато наган на месте. Придется обходиться тем, что есть.

Кривясь от боли, откинул барабан, проверил патроны. Все гнезда масляно желтели латунью. В левом кармане галифе звякнула еще горсть, что держал там россыпью по военной привычке.

Ничего.

"Все не так плохо, — подбодрил он себя. — Наверняка кто-то наблюдал за полетом, а значит, к месту падения уже спешит отряд ЧОНа, и значит продержаться нужно совсем немного".

Поводя стволом, Федосей слушал, что происходит вокруг. В первую очередь следовало определиться с врагами. Стук тележных колес он уловил секунд через десять. Враги торопились доделать недоделанное. Эти про ЧОНовцев может и не знали, но догадывались. В гомоне отчетливо прозвучал командирский окрик:

— Немчика живым взять!

Это презрительно-гадкое "немчик" почему-то покоробило Федосея более всего. Бандиты явно не знали с кем связались.

— Немчика? — ядовито переспросил чекист, с облегчением ощущая, что злость нашла нужное русло. — Покажу я вам немчика!