Приключения Звездного Волка

— Но... — заикнулся было я.

— Но где они, те близкие? Где те друзья?! — вдруг горестно всхлипнул он. — Иных уж нет, а остальные один чёрт знает где в данный момент находятся!.. При мне теперь почти постоянно, пожалуй, всего только двое — мой самый старый приятель Большая Рептилия и его сынишка, совсем еще, можно сказать, сопляк, но уже храбрый воин. Когда-то в молодости я помог его будущему отцу украсть его будущую мать, которую, в свою очередь, украли — очевидно, для похотливого удовлетворения самых животных и низменных инстинктов — мерзавцы-уроны, относящиеся к чирокезскому союзу семи племен, входящему в калганкинскую языковую семью. После того как мы ее украли, у Большой Рептилии вскоре и родился Пункас, в котором старик просто души не чает, — жена-то, увы, померла при родах, и мальчишка практически олицетворяет собой для отца и мать и себя одновременно...

Гм... да-а... Ну а теперь вот уроды-уроны умыкнули и у Пункаса почти что невесту, только не пиндианку, а белую, и мы все боимся, как бы ее там не слишком здорово запытали у какого-нибудь столба пыток. Парень этого не переживет, особенно если девушка тоже вскоре после освобождения умрет при родах, как и его мать. А самим выращивать малыша при той беспорядочной жизни, которую мы нынче ведем... — Он умолк и горестно махнул рукой, но тотчас же, точно опомнившись и застеснявшись своей секундной слабости, торопливо добавил: — Однако, сударь, надеюсь, вы понимаете, что все это должно остаться строго между нами: негоже если о скользких матримониальных проблемах последнего из великого некогда народа пагикан станет известно широкому кругу болтливых колонистов, пиндейцев и трипперов...

— Кого-о?! — озадаченно проговорил я.

— Трипперов, белых охотников за пушным зверем, — доброжелательно пояснил Замшевый Чувяк. — А то потом, знаете, позору не оберешься — и от них, и от собак-уронов, и от головаров, радушно и с открытым сердцем принявших в свое племя на племя последних из пагикан, позор от деяний которых обычно автоматически падает и на благородные головы головаров. Ну а вчера, значить, мы с Пункасом и Рептилией откопали свои матагавки и послали к вагвимам чирокезов пумвам, в котором я лично вкратце изложил наши основные претензии к уронам и убедительно пригласил негодяев к Одинокой скале вместе с бедной девушкой на расправу.

— И они придут? — вежливо усомнился я.

Добрые глаза его округлились.

— Придут?! Вы, уважаемый, сомневаетесь, придут ли презренные какуасы, ежели их зовет сам Скотобой — Пустельгиное Око — Следопут — Замшевый Чувяк?! На заднице приползут! Они же прекрасно знают, что когда заговорят мой длинный карабин Маралобой и быстрые ножи для пальпирования моих друзей пагикан, им придется хреново. Не знаю уж, как на вашей родине, а мы тут у себя дома убитых и раненых врагов обычно пальпируем — обрезаем на теле все пальцы, потом нанизываем их на веревочку, просушиваем на солнышке, вялим в тени и тщательно храним на память в глиняных горшочках в специально отведенных для воспитания молодежи на традициях боевой славы отцов и патриотизма дедов святилищах... Короче так, товарищ: сейчас я опростаю этого горемыку, — показал он прикладом на незадачливого рыцаря доньи Проперции Фуэнтедовехунской, — а после опять посажу его на дерево. Вы же берите своего марала и следуйте строго на север порядка ста пятидесяти метров: постороннему видеть такое не годится... А в ста пятидесяти метрах отсюда стоит привязанный к кусту мой верный понь. Ждите там, я скоро вернусь. Одному вам путешествовать по здешним краям опасно, а со мной... — Он опять простодушно погладил свой Маралобой. — Со мной вам бояться некого. Переночуете у меня в пипи, пипи у меня большая, места на всех хватит, а завтра, после встречи с чирокезами у Одинокой скалы, я с удовольствием провожу вас туда, куда вам нужно. Идет?

Я, чуть помедлив, кивнул:

— Идет. — И, бросив прощальный взгляд на уже явно жмущегося поближе к кустикам печального рыцаря, взял за рога марала и поспешно углубился в лес.

Пройдя строго на север порядка ста пятидесяти метров, я действительно увидел поня. Понь был весь в яблоках, довольно крупный — нет, ну не с моего марала, конечно, но все-таки тоже и ничего.

Я осторожно приблизился к великолепному животному, сорвал пучок вкусной зеленой травы, чтобы сразу же завязать более тесное и близкое знакомство... как вдруг — страшный удар жуткой силы обрушился на мою, пустую, к сожалению, в тот момент голову, и я буквально потерял сознание.

Позже, правда, нашел, однако, сколь то ни прискорбно, уже совсем в другом месте...

Итак, я открыл глаза, но сперва никого не увидел. А когда потом увидел, то моментально снова закрыл, ибо надо мною вовсю так и этак склонялась молодая женщина невиданной красоты и наготы, — я же 'при исполнении' обычно бываю куда как более целомудренным и духовным, нежели я же в простом повседневном быту.

Однако эта шалунья, очевидно, находилась не 'при исполнении', потому что уже в следующую секунду очень больно стукнула меня щелбаном по носу и грубо сказала:

— Просыпайся, придурок!

И сквозь робкий прищур и выступившие из-за щелбана слезы я снова узрел эту женщину невиданной красоты и наготы, которая внезапно быстро подбежала к низкому отверстию в каменной стене, грациозно встала на четвереньки, просунув наружу маленькую златокудрую головку, а потом опять повернулась ко мне:

— Ну, проснулся?

Я пощупал громадную щишку на темени и с трудом приподнялся на жестком и малость вонючем ложе.

— Д-да... к-кажется, д-да...

А красавица вдруг окинула меня каким-то оценивающим, точно маралий барышник, взглядом, и результаты осмотра ее, похоже, не слишком удовлетворили: она вся сморщилась, как от клюквы, и высокомерно-презрительно харкнула прямо на пол.

Я судорожно сглотнул и, стараясь из вежливости (дабы не вводить зря прекрасную незнакомку в краску смущения и стыда) не сильно пялиться на ее высокие белопенные груди и такое же все остальное, открыл было рот, но тотчас закрыл: некое подспудное благоразумие вдруг подсказало, что чересчур откровенничать с этой местной аборигенкой не стоит, а не то не видать мне бравого штабс-капитана королевских аркебузиров Ливрета как собственных ушей.

Она же мрачно покачала головой:

— Вставай.

— Что-что? — не понял я.

Она повторила:

— Вставай, вот что!

Делать нечего, я подчинился.

— А теперь иди сюда, — поманила она пальцем, одновременно указывая перстом другой руки на некое подобие накрытой жидким матрасиком каменной кушетки в самом темном углу и без того сумрачной комнаты.

Голос мой дрогнул.

— З-зачем?..

— Затем! Иди, кому говорят. Место!

Честное слово, я интуитивно почуял, что меня, похоже, ожидает нечто загадочное... Но что именно?..

И тут неожиданно в дверь забарабанили увесистые кулаки. Потом раздался устрашающий хриплый рев:

— А ну отворяй!

Признаюсь, я смущенно замер на полдороге к кушетке, однако красавица, судя по всему, нимало не смутилась. Развязно и деловито она прошествовала к двери и, прислонив свои пухлые чувственные губы к щели, немножко визгливо прокричала в ответ:

— Чево надо, скотина?

За дверью помолчали. Потом снова забасили, но уже менее воинственно:

— Тебя, и немедля, богиня?

— А это видел? — Богиня сложила три пальца в дулю и просунула кончик дули в щель.

— Это видел... — совсем грустно донеслось из-за двери. — Видел... Но почему, о розовоперсяя моя?! Почему?..

Богиня была непреклонна.

— Потому! Сам знаешь, подлый фавн и сатир!

Дверь жалобно засипела:

— Это из-за той, да? Из-за той? Но клянусь Хераклом, у нас с нею почти ничего, можно сказать, и в помине не было!

Чресла красавицы побледнели и от возмущения нервно задёргались ходуном.

— 'Можно сказать, не было'?! А можно сказать, и было, баран круторогий! Как только перед ребенком не стыдно, да и родителей бы, паразит, пожалел! Хорош сынок — на старости лет на весь город позорит! А я? Ты обо мне, сука, подумал? Мало, что сам по ухи в дерьме извалялся, так теперь и в мене каждая курва пальцем тычет и хихикает как тварь подзаборная... — Она воинственно стиснула кулачки. — Ну, погоди же, я те, собака, устрою!..

Дождавшись, когда поток богининого красноречия иссякнет, дверь, после некоторого дипломатичного молчания, осторожно спросила:

— Что это ты имеешь в виду, о прекраснозадая моя Каллипига?

Каллипига дёрнула и лебединой шейкой.

— Скоро узнаешь!

На той стороне опять помолчали. Потом опять попросили:

— Открой, а? Нет, я, конечно, всё еще покуда верю тебе как себе, но...

Богиня яростно хрюкнула:

— 'Как себе-е'?! Раньше надо было думать, скотина! Небось когда с шалавами тискаешься, обо мне, сволочь, и не вспоминаешь?..

Внезапно за дверью послышались торопливые тяжелые шаги, возбужденные голоса и — через какую-то паузу — снова рев:

— Твое счастье, о коварная, что нам пора начинать! Но подожди же, вернусь — потолкуем!

— Потолкуем-потолкуем, — усмехнулась богиня. — Гляди, дырки рогами в шлеме протрешь...

(Признаюсь, меня от таких ее слов всего в ужасе перекосило. Господи, неужели у мужа подобной красавицы на голове растут рога?! Представляю, что за урод, — а туда же, изменять супружеской неверности...)

А дверь свистящим шепотом пообещала:

— Вернусь — поушибаю обоих!

Богиня утомленно покачала плечами, однако когда шаги и голоса в коридоре затихли, снова уставилась на меня и удивленно вскинула свои тонкие брови:

— Как, ты еще здесь?!

Клянусь, я вскинул свои тонкие брови не менее удивленно.

— А где же мне уже следует быть, о говорящая такими загадками?

Каллипига опять ткнула унизанным перстнями пальчиком в каменную кушетку.

— Вон где, и чтоб через минуту был готов как меч медноострый?

Я побледнел.

— В смысле?

Она посмотрела на меня почти как на идиота и многозначительно кивнула на дверь.

— Видал, что у нас с супругом из-за тебя получилось? А он мужчина серьезный...

Я слегка похолодел.

— Из-за меня?!

— А из-за кого же, проказник? Раньше-то мы душа в душу жили.

Я боязливо потряс головой:

— Простите, но... Что-то, признаться, не соображу никак — что требуется конкретно от меня и что вы вообще сейчас собираетесь делать?

Ее взгляд стал тверд как скала.

— Мстить!

— Кому? — испугался я.

Она неопределенно тряхнула грудью. Потом, определенно, — другой.

— Ну-у-у... во-первых, наверное, мужу... А после — всем мужикам вообще, потому что все они, кажется, гады и сволочи!

Должно быть, я сделался совсем как полотно.

— Но прекраснозадая, при чем же здесь я?!

В ее горящих гневом глазах засверкали ледяные искорки стали.

— Да потому, что ты тоже мужчина, осёл, разве не ясно? Не могу же я в такой ответственный момент изменить супругу с женщиной. Ему это как мертвому припарки, ни черта не доходит!

— Но постой же, прекраснозадая, постой... — Я всё пытался потянуть на себя время. — А ты действительно уверена, что на сей раз дойдет?

Она хищно улыбнулась:

— Еще бы! Слышал ведь, как он обещался ушибить тебя, милый?

— Ну-у, слышал ведь... — уклончиво протянул я. — Однако ж он, кажется, обещался ушибить и тебя, о неадекватная?..

Богиня жалостливо погладила меня по головке как очень больного ребенка.

— Это всё ерунда! Я сделаю вид, что ты меня неожиданно изнасиловал. А коли так, то и отвечать тому, кто, а не кого, правда?

Я не на шутку взопрел.

— Но ты же сама говорила про какие-то дырки в шлеме!

Она ласково рассмеялась:

— Да мало ли, что сама. Может, это я пошутила так неудачно и несвоевременно, а ты, подлец, меня после этой моей такой неудачной и несвоевременной шутки взял да и действительно неожиданно изнасиловал.

— Но это же бред! — завопил я. — И кто в такую ахинею поверит?!

Она согласно кивнула:

— А никто и не поверит. Но всё равно притворятся, что поверили, — меньше позору и сплетен будет. Да и потом, я ведь, в конце-то концов, могу сказать, что ты неожиданно изнасиловал меня 'по обоюдному согласию' — один силен палач в эти юридические тонкости вдаваться не станет.

Я слабо пискнул:

— Палач?..

— Естественно. — Она осуждающе посмотрела мне прямо в глаза. — Преступление не должно остаться без наказания. — Потом как утица подплыла ко мне вплотную и нежно обняла руками за шею, а ногами за все остальное. — Ну ладно, болтун, кончай трепаться, давай...

Мои мениски мелко задребезжали.

— Ч-что — давай?..

— Давай овладевай мною, — радушно пояснила она и, капельку подумав, добавила: — Можно с элементами садомазохизма. А то закричу!

Я попытался вырваться.

— Да не хочется мне!

Но хватка ее была железной.

— Чего это тебе, интересно, не хочется?

— Овладевать... с элементами... — храбро простонал я. — У вас проблемы, а я отдувайся? Нашла козла отпущения, да?

Богиня пожала плечами:

— Ну да. Специально послала рабов, приволоките, говорю, козла какого-нибудь.

— И приволокли меня? — мужественно не взирая на крепко воткнувшиеся в грудь груди, возмутился я.

— Тебя. Слушай, кончай волынку. Последний раз спрашиваю — будешь овладевать или нет?

И, хотя мениски мои задребезжали еще звонче, а в висках и некоторых иных частях молодого, здорового организма вдруг бешено застучало, запульсировало, заклокотало что-то эдакое знакомое, я поистине титаническим усилием воли взял себя в руки.

— Н-н-нет...

— Ах так?! — Прекрасные глаза богини налились кровью. — Ну, ладно, гадёныш... — И она вдруг оглушительно заверещала: — Караул! Караул! Где караул?.. А то тут мною, можно сказать, неожиданно овладевают!..

Господи, я попытался вырваться, попробовал маленько придушить мерзавку за вроде бы хрупкое горло... Тщетно — истошные вопли, вибрируя и звеня, рвались из нежного рта, которым она, помимо прочего, ухитрилась еще и больно покусать все мои правые пальцы.

А в мозгу неистовой колотушкой билась одна только мысль — конец... это конец...

Но это был не конец. Это был, друзья мои, не конец, хотя в дверь снова вдруг постучали. Но постучали не как тогда, не громко, нахально и грубо, а — тихо, вежливо и деликатно. Потом еще раз. И еще, и еще...

Богиня моментально заткнулась. Подленькая змеиная ухмылка заскользила туда-сюда по чувственным, по-детски припухлым губам, и она погрозила мне кулаком:

— У-у-у, мразь! — А затем легким мотыльком порхнула к двери и жалобно-жалобно простонала: — Кто... там?..

— Я... Это я, госпожа, — донесся приглушенный женский шепот.

— Ах, это ты, дорогая, — кокетливо протянула проклятая госпожа и ловко пустила слезу. — А меня тут, знаешь ли, о ужас, как мы и предполагали, только что некоторым образом неожиданно изнасиловали...

— Госпожа, госпожа! — Голос за дверью стал громче. — Случилось несчастье!

— Несчастье-несчастье, — согласно закивала головкой чёртова госпожа. — Конечно же, милая, я понимаю и полностью разделяю твою неподдельную скорбь по части чести своей госпожи и знаю, что ты с превеликой радостью отдала бы кому-нибудь свою честь за мою, но...