— Ты чего дерешься, Миша? — почти ласково спросил я своего рынду.
— За дело, — насупился боярич.
— За какое дело? — продолжал я расспрос тем же тоном.
— Лаялся, собака, бесчестно, — отвечал мне Миша, немного подумав.
— О как! Ну так ты бы мне и пожаловался, он все-таки мой человек, я бы его и наказал.
Романов в ответ только насупился, всем своим видом показывая, что ничего более не скажет даже на дыбе.
— А ты чего в драку полез, Федя?
— Так на Мишку полезли с дубьем, а я вступился, — попробовал прикинуться дурачком Панин.
— Ну, это правильно, сам погибай, а товарища выручай! А в чем там дело, стало быть, не ведаешь?
— Истинно так, государь!
— И как холоп мой лаялся, не слышал?
— Как лаялся, слышал, а на кого, не ведаю.
Нехорошее предчувствие кольнуло меня, и я спросил:
— А где Лиза?
Легкая тень, мелькнувшая по лицам парней, подсказала мне, что я на верном пути. Фон Гершов тем временем шагнул к шатру и громко позвал маркитантку. Через минуту немного испуганная девушка вышла и склонилась в книксене.
— Что здесь произошло, дитя мое? — спросил я ее по-немецки.
— Я не совсем поняла, ваше величество, но, кажется, ваши телохранители повздорили со слугами.
— Вот как, из-за чего же?
— Я не могу быть уверена, но, возможно, из-за меня.
— Рассказывай.
— Я как обычно занималась делами, ваше величество, приводя в порядок ваше платье. Постирав белье, я развесила его, чтобы просушить, и в этот момент один из слуг что-то сказал, а остальные начали громко смеяться.
— Что он сказал?
— Не знаю, ведь я не понимаю этот язык.
— Хорошо, продолжай.
— Ну так вот, я не обратила внимания на эти слова — маркитанткам ведь часто кричат разные глупости, но один из ваших телохранителей подошел и ударил говорившего, а когда тот стал протестовать, к нему на помощь подошел другой.
— Что было дальше?
— Не знаю, я очень испугалась и спряталась в шатре.
— Это все?
— Да, ваше величество. Вы не сердитесь?
— Нет, дитя мое, ты можешь идти.
Лиза не заставила просить себя дважды и, сделав книксен, убежала.
Ситуация немного прояснилась, оставалось лишь уточнить детали. Но поскольку Мишка с Федором молчали, я велел пока подавать обед. Ели мы в полном молчании: я раздумывал, как поступить, а Михальский с фон Гершовом просто помалкивали. Пришедший вскоре Шемякин ничего нового не сообщил, дескать, молодой Романов ни за что ни про что напал на бедолагу Косого.
— Федьку позовите, — буркнул я и тут же добавил: — Только одного.
Когда Панин появился, я резко встал с кресла и бросил ему через плечо:
— Иди за мной.
Когда мы зашли в шатер, я развернулся и без прелюдий спросил:
— Что сказал Косой про девушку?
— Про которую? — попытался прикинуться дурнем Федор, но, наткнувшись на мой взгляд, сник и тихо выговорил: — Шлюхой он ее назвал, а Мишка не стерпел...
— Понятно, а что, сразу сказать нельзя было? Ладно-ладно, понимаю. Хорошо хоть не убили никого. Ступай да покличь Романова.
Если бы в моем шатре было молоко, то оно непременно скисло бы от насупленного вида моего рынды. Невольно улыбнувшись, я кивком показал Мише на лавку и присел рядом.
— Как тебе служится, друг ситный? — неожиданно вырвалось у меня.
Миша удивленно поднял глаза и, наткнувшись на мой ободряющий взгляд, несмело улыбнулся в ответ:
— Хорошо служится, Ваня... Ой, а ничего, что я тебя так называю?
— Ничего страшного, Миша, мы ведь друзья? Если рядом никого нет, то так и зови. При чужих не надо, а то позавидуют, а наедине зови, мне даже нравится. По матушке скучаешь?
— Скучаю.
— Я тоже по своей скучаю. Давно ее не видел и увижу ли когда — бог весть. А помнишь, ты у меня в остроге гостил, когда с матушкой разминулся?
— Помню, там еще....
— Что замолчал — Настю вспомнил?
— Да, и Ксению... А где она теперь?
— В монастыре, Миша.
— Отчего так?
— Не знаю, она сама так захотела, я ее не неволил.
— Грехи замаливает?
— Может, и так. Все мы грешны, только одни знают это и каются, а другие — нет.
— А какой грех? — осторожно спросил Романов.
— Не тот, что ты думаешь, Миша.
— Ничего я не думаю...
— Еще как думаешь! И на Косого ты от злости накинулся, потому как подумал, что он правду сказал, так ведь?
— Так. Он сказал... а потом... а кто она?
— Сирота, Миша. Родителей у нее лихие люди убили, а маркитантки пожалели ее и к себе взяли. Только жизнь у них трудная и тяжелая. Обидеть всякий может, а заступиться некому.
— Бедная...
— Уже нет. Она теперь мне служит, а потому, кто ее обидел, тот со мной дело иметь будет. Косого я сам накажу, а ты впредь в драку не лезь попусту, понял ли?
— Понял.
— Ну, ступай.
Романов с готовностью встал, потом было развернулся, но, так ничего и не сказав, вышел вон. Глядя в спину нескладному парню, я пытался понять, кинется он матушке в ноги по приезде в Москву, прося разрешения жениться, или нет...
— Вы позволите мне войти? — прервала мои размышления Лизхен.
— Да, конечно, входи, девочка. Ты что-то хотела?
— Нет, я пришла узнать, не будет ли у вашего величества распоряжений.
— Пожалуй, будет одно, но не сейчас.
— А когда?
— Когда мы окажемся в каком-нибудь мало-мальски крупном городе.
— И что будет угодно вашему величеству?
— Мое величество повелит сшить тебе красивое платье. Ты ведь служишь у русского царя и мекленбургского герцога, не так ли? Не годится тебе ходить замарашкой.
— О, вы так добры! Однако если это вам угодно, то нет необходимости ждать так долго. Маркитантка Грета прекрасно шьет, и стоит вам только приказать.... Вот только где взять ткани?
— Не волнуйся, милая, мы что-нибудь придумаем. Скажи Грете, чтобы она подошла завтра.
— Как прикажете, ваше величество. А будет ли позволено мне спросить?
— Отчего нет, спрашивай.
— О чем вы говорили с этим молодым дворянином, который заступился за меня?
— Я вижу, ты поняла, что случилось?
— Ну я ведь не дура, ваше величество — пусть я и не понимаю языка, догадаться совсем не трудно.
— Я поблагодарил его за рвение, но сказал ему, что раз ты служишь мне, то я сам о тебе позабочусь. Все, ступай.
Выйдя из шатра, я снова наткнулся на постельничего, ожидающего моего выхода с самым преданным видом.
— Хорошо, что ты тут, Матвей... как тебя по отцу-то?
— Иванов я сын, государь.
— Так вот, Матвей Иванович, вели Семку кликнуть.
Постельничий поклонился и тут же исполнил приказание. Когда слуга появился, я внимательно посмотрел на него и пришел к выводу, что Косой — это не фамилия. Один глаз его и впрямь косил, губу украшал кровоподтек, а лицо выражало полнейшее почтение.
— Какого ты рода, Сема?
— Так дворцовые слуги мы, государь — и отец и дед мой исстари царям да великим князьям служили.
— Эва как! Ну что же, служишь ты исправно, думаю, надо тебя пожаловать. Чего тебе тут объедки подбирать? Пожалуй, я тебя в стрельцы произведу, да сразу в начальные люди. А ты сегодня же ночью их в бой поведешь, а то застоялись мы тут, под Белой. Возьмешь крепость — и выше чином пожалую, а погибнешь с честью, так с честью и похороним!
Подбоченившийся при первых словах слуга тут же сник и, кинувшись в ноги, заревел белугой:
— Не губи, государь! Мы завсегда верой и правдой во дворце служили...
— А если твои предки во дворце служили, то чего ж они тебя язык за зубами держать не научили? Запомни, пес: на тех людей, что со мною рядом, никому не позволено поносные слова говорить!
— Прости, государь, бес попутал! Не говорил я ничего поносного про ту немку! Бес попутал!
Шемякин, с интересом слушавший нас, кажется, сообразил, в чем дело, и, неожиданно схватив кающегося слугу за шиворот, вынул засапожник и, глядя на меня, спросил:
— А может, ему язык укоротить?
— Сам смотри, — отозвался я, — ты постельничий. На тебе порядок, с тебя и спрос! Ладно, не казни пока, но при следующей вине — вспомни и об этой.
Заполненный нежданными хлопотами день подходил к концу. В быстро наступающих сумерках казаки Михальского готовились к ночному поиску. В помощь им были приданы пушки и две роты стрельцов. Полк Гротте я пока не трогал, они хоть и мои люди все же, а жалованья пока не видали. Не стоит давать наемникам повод для беспокойства.
— Надеюсь, вы не собираетесь идти в первых рядах, мой кайзер? — спросил фон Гершов, подозрительно глядя на то, как я снаряжался к бою.
— Нет, дружище, но я не люблю сюрпризов, а потому хочу быть к ним готовым, — отвечал я, надевая шлем.
Трехчетвертной вороненый доспех, кавалерийская шпага на поясе. Верные допельфастеры в ольстрах и пара одноствольных пистолетов поменьше за поясом. С таким арсеналом я не боялся встретиться лицом к лицу с полудюжиной противников. Ну а что — стволов-то как раз шесть! Кароль и Никита снаряжены примерно так же, разве что пистолетов поменьше. Михальский уже ускакал со своими башибузуками вперед, оставив со мною Панина. Миша тоже крутится где-то неподалеку, в богатом панцире и украшенной чеканкой иерихонке. Зная о его "ловкости", я велел ему держаться сзади, дабы ничего не испортить.
Передовые наши отряды уже под стенами, и осаждающие не могут их не видеть, но огня по ним никто не открывает. Терпение — одна из главных добродетелей солдата, и я терпеливо жду известий от своих людей. Наконец прибегает нарочный от Корнилия с известием, что наши люди уже внутри. Как оказалось, поврежденные ворота были завалены всяким хламом, и солдаты Дугласа пустили казаков в ту же калитку, в которую ходили на вылазку. Вторые ворота охраняют сами поляки, так что там пока не пройти. Когда наконец казаков становится достаточно много внутри крепости, они внезапно атакуют жолнежей у вторых ворот. Те не ожидают нападения изнутри, и вскоре ворота широко распахиваются, пропуская внутрь осаждавших. В крепости поднимается шум, но вскоре все кончено. Убедившись, что сопротивление бесполезно, поляки и литвины бросают оружие. К тому же, как оказалось, многие из них были пьяны и проснулись уже пленными. Светало, когда их, связанных и безоружных, стали выводить под конвоем шотландцев и казаков и передавать стрельцам. Следом из крепости вышли и тут же построились для присяги наемники. Вышедший к ним Барни Дуглас развернул контракт и стал громко зачитывать своим людям, ловящим каждое его слово. Все приняты на русскую службу прежними чинами с сохранением жалованья. Отдельно оговорено, что расчет будет произведен сразу же по прибытии в Смоленск. Наемники дружно кивают и под пение капеллана присягают новому работодателю. Почти все переходят на другую сторону не в первый раз, так что процедура знакомая и даже почти рутинная.
Несколько отдельно стоят мои бывшие сослуживцы во главе с Карлом. Тот смотрит на меня немного настороженно: видимо, опасается.
— Здравствуй, Карл, — приветствую я его, — рад видеть тебя в добром здравии!
— Ваше величество, — склоняется тот в поклоне, — ваши слова — большая честь для бедного наемника.
— Здравствуйте, друзья, — обращаюсь я к рейтарам, знакомым по прежним временам, — а где этот старый мошенник Шмульке?
— Я здесь, мой кайзер, — тут же отозвался мой бывший капрал.
— Я скучал по тебе и твоей науке.
— А я рад, что мне удалось вас чему-то научить. Вы были хорошим рейтаром, ваше величество, и надеюсь, будете не худшим командиром.
— Даже не сомневайся, старый разбойник. Ну что, рейтары, пойдете служить к герцогу-страннику, ставшему русским царем?
— Да, ваше величество.
— А со мной ты не поздороваешься, Карл? — раздался совсем рядом громовой голос полковника Гротте, подъехавшего за мной вместе со свитой.
— Хайнц?! — удивленно воскликнул капитан рейтар.
— Не просто Хайнц, а полковник! — внушительно ответил ему командир мекленбургской пехоты, — я давно на службе у нашего славного герцога и, как видишь, преуспел. А вот какого черта ты ждал, мне не очень понятно.
— С вашего позволения, герр оберст — наш контракт закончился только сегодня ночью, — с достоинством отвечал тот.
— О, тогда конечно, порядок превыше всего! Дядя Вилли гордился бы тобой, парень.
— Черт, все собирался узнать, не родственники ли вы, да так и не собрался, — засмеялся я, наблюдая их встречу и услышав про дядю.
— Мы кузены, — был мне ответ, — и не виделись уже лет десять.
— Весьма отрадно наблюдать за встречей родственников, но я тоже хотел бы кое-кого увидеть... — проговорил я, вглядываясь в рейтарский строй.
— Мы здесь! — закричала, махая рукой, Анна, держащаяся позади и, очевидно, заметившая мой ищущий взгляд.
Рядом с ней, опираясь на палку, стоял старый слуга моего отца и мой наставник Фридрих. Увидев их, я тронул Волчка шпорами и через несколько секунд уже спрыгивал с коня и обнимал старого ландскнехта.
— Как же я рад видеть тебя, старина!
— Я знал, что вы меня найдете, мой господин!.. — почти плакал в ответ он.
Наконец, вдоволь наобнимавшись, я снова вскочил в седло.
— Эй, Мишка, Федька, — обратился я к своим рындам, — отведите этого человека к моему шатру. Он служил еще моему отцу, так что предупредите, чтобы к нему отнеслись со всем уважением. Да еще передайте, что сегодня мы будем праздновать, а уже завтра двинемся в путь, пусть готовятся!
— Ваше величество, — обратилась ко мне Анна, — простите, что спрашиваю, просто вспомнилось: а куда делся ваш приятель Мартин?
Я внимательно посмотрел на маркитантку, потом усмехнулся и, склонившись к ней с седла, прошептал:
— Марта родила мне чудесную девочку и живет сейчас у моей матушки...
Анна какое-то время потрясенно смотрела на меня, а потом, уперев руки в бока, звонко расхохоталась:
— Клянусь всеми святыми, ваше величество, вы станете легендой среди наемников! Начать службу простым рейтаром, а потом вернуть себе корону и жениться на дочери короля, само по себе — подвиг! Но спрятать подружку в эскадроне рейтар под видом горниста, да так, чтобы об этом никто не узнал!.. Нет, такого пройдохи еще свет не видывал!
После того как были улажены все дела с наемниами, я встретился с бывшим комендантом Храповицким. Пан Якуб не сумел из-за ранения помешать сдаче крепости и лежал в постели, страдая от унижения.
— Как вы себя чувствуете, друг мой? — обратился я к нему.
— Не говорите мне так, вы мне совсем не друг, — скрипнул зубами в ответ раненый, — вы уничтожили мою честь и мою жизнь!
— Вы несправедливы, пан Якуб, и прежде всего к себе. Нет ничего постыдного в том, чтобы, будучи раненным, попасть в плен. Что же касается прочего, то не стоит себя казнить. Я собираюсь устроить Речи Посполитой некоторые территориальные потери, так что можете не беспокоиться. Когда эта война закончится, никто не вспомнит о ничтожной крепостице, настолько впечатляющими будут прочие неприятности. Так что ваша честь останется с вами, а пока выздоравливайте. Вам еще понадобятся силы, чтобы жить долго и счастливо с прекрасной пани Марысей, а я, в свою очередь, приложу все силы, чтобы с ней ничего не случилось во время осады.
