Витязи из Наркомпроса

— Да нет...,— растерянно развел руками чекист. — Вот и дерево приметное! Вроде здесь мои хлопцы с хабаром отбитым оставались, когда я за бандитами погнался... Куда же они тогда делись? Неужто, меня не дождавшись, решили на станцию вернуться? Ну, вот я им задам чертей-то...

Однако, чертей своим нерадивым подчиненным сержант ГБ так и не задал.

Потому что Филипп Кондратьевич вдруг встал на колени, потом опустился на четвереньки, понюхал траву возле дороги, точно розыскной пес Тузик ... (Звезда кинологической службы МУРа. Сто семьдесят задержаний! Чучело чёрного как ночь добермана Туза Треф и поныне экспонируется в Музее МВД на Новослободской).

Потом встал, аккуратно отряхнул свои домотканные портки от налипших на них хвоинок, сказал непонятно:

— Кви кварет, реперит! — и тут же перевел недоумевающему чекисту:— Кто ищет, тот всегда найдет! Приписывается Нерону.

— Что-то я не разобрал! Это ты, дед, что, никак по-мокшански выразился? — спросил его ещё не знакомый с некоторыми особенностями Филиной вербализации чекист.

— Да, на чистом Палатинском диалекте...— мягко улыбнулся мордвин.

— А где это, что-то я раньше такой деревни никогда не слыхал? — осторожно, как видно, боясь насмешки, переспросил чекист.

— Да это сразу за Шарингушами! В сторону Пичкиряева как лесом ехать, так сразу их всех и увидишь: Палатин, Квиринал, Авентин, Виминал, Целий, Эксквилин... Семихолмье, короче говоря. Нежилые они сейчас...

— А! Тогда понятно! Одно слово, Шарингуши! Там много чего странного есть...— удовлетворенно констатировал оперативный уполномоченный.

Тихо угорающий, чуть не хрюкающий от смеха Бекренев вместе с Филей и чекистом зашел за ближние кусты... И тут Валерию Ивановичу стало уже не до смеха.

На крохотной прогалине в зарослях черной ольхи на коленях стояли двое мужчин в синих милицейских шинелях. И лихорадочно-быстро, быстро-быстро разбирали красно-сизую, на вид сырую кучу, над которой поднимался лёгкий парок. В воздухе ощутимо пахло ужасом и свежим калом...

Присмотревшись, Бекренев увидел, что красноармейцы тщетно пытаются распутать собственные, выпущенные у них из животов внутренности и глухо ругаются, когда один из них хватает чужую кишку.

Услышав шаги, красноармейцы подняли к ним побледневшие испуганные, совсем еще мальчишечьи лица, озарившиеся напрасной надеждой... Потому что один из них уже хрипел, заваливаясь на бок... Второй не был так счастлив: он потерял сознание только ещё через пару бесконечно-мучительных минут.

Глава шестнадцатая. "Ревела буря, гром гремел..."

0.

— Ферфлюхтер люден! Товарищи! Кто-нибудь! Сообщите немедленно в Цэ-Ка! Творится что-то неслыханное! Это ужасный произвол! Да ответьте же мне, кто-нибудь, квач унд шайзе нохэмаль! Что же вы делаете, бармхейнзигер Готт?

Николай Иванович Сванидзе болезненно поморщился... Ну, зачем же так орать? Ори, не ори — ЦК тебе, геноссе, не господь бог, до него из подвала не докричишься... Тем более, из такого!

Действительно, этот подвал производил вполне определенное впечатление. Нависающие низко над головой сводчатые кирпичные арки, цвета запекшейся крови, уводящие куда-то в зловещий сумрак... Крохотные зарешеченные толстенными прутьями полукруглые окошки под самым потолком, сквозь которые пробивался какой-то болезненный, желтовато— гнойный свет... В подвале было, не смотря на летнее погожее время, как-то пронизывающе стыло... Так что из полуоткрытых от усердия ртов от двух конвоиров, рьяно волочивших куда-то в темные бездны человека в дорогой гимнастерке с сорванными петлицами, от тяжкого дыхания вырывались облачка пара...

Хотя на самом деле изначально в этих подвалах не было ничего зловещего: это были обычные подвалы городских торговых рядов, в которых местные саранские купцы хранили колбасу да домашнюю ветчину. Теперь в них содержалось мясо совсем иного сорта.

Сванидзе проводил взглядом упирающегося бывшего человека (Термин времен Великой Французской Революции. Кандидат на знакомство с "национальной бритвой" доброго доктора Гильонтэна... Доброжелательный мордовский Читатель пишет: Общепринятая русская транслитерация имени Joseph-Ignace Guillotin — Гильотен. Более точно произносить как нечто среднее между Гийотэн и Гийотан. Вопреки распространенному мнению, изобретателем гильотины он не был. По иронии судьбы, Гильотен был противником смертной казни. В то время применялись жестокие методы казни: сожжение на костре, повешение, четвертование. Только аристократов и богатых людей казнили более "гуманным" способом — обезглавливание мечом или топором. Только как временную меру, пока сохраняется смертная казнь, 10 октября 1789 года на заседании Учредительного собрания Гильотен предложил использовать для обезглавливания механизм, который, как он считал, не будет причинять боли. Саму машину для этой цели изобрели другие. Национальное собрание обратилось к постоянному секретарю Хирургической академии (с 1764 года) доктору Антуану Луи (Louis, 1723 — 1792), известному своими научными трудами по хирургии. Предполагалось, что если он умеет "резать" человека с целью сохранить ему жизнь, то, весьма вероятно, сможет придумать и нечто, быстро её отнимающее. Профессор Луи обратился к немецкому механику и фортепьянному мастеру Тобиасу Шмидту, который по его чертежам построил гильотину. Принимал участие в создании гильотины и парижский палач Шарль Анри Сансон. ), и обернулся к своему спутнику — выбритому налысо, с отвратительно торчащими над худой иезуитской физиономией петлястыми ушами, лейтенанту Госбезопасности :

— Что? Вот это и было — Ванд?

— Так точно! Ванд, Вальтер Мартинович. Уроженец города Ганновер, девяносто шестого года рождения, происхождение — буржуазное, отец его был главным правительственным советником местного королька...

— Ишь ты, скажите, пожалуйста, аж целым сове-е-етником... (у самого Николая Ивановича батюшка служил до Октябрьского Переворота кантором в Гомельской синагоге, и кстати, прославился изобретением напитка гоголь-моголь, из взбитых яиц, для улучшения голоса) Как же этот деятель пролез в Наркомы Внутренних Дел пусть и автономной, но ведь целой республики?

Новый министр пожал узкими плечами...

— Интернационалист! В Органах с января двадцатого, членом Партии был аж с весны 1919, кооптирован туда как направленный ... э-э-э... нашими немецкими партнерами... Звание старший лейтенант ГБ получил в прошлом году. Саран-Ошское УНКВД принял в начале 1932-го, за свои успехи был отмечен знаком "Почетный Чекист". Арестован только вчера ...

— А вы? — остро посмотрел на собеседника Николай Иванович. Ему ОЧЕНЬ не понравилось упоминание собеседником... э-э-э... наших немецких партнеров... Некоторые вещи в ЭТОЙ стране лучше вслух не произносить, даже среди своих. Нет, особенно среди своих. Потому что предают только свои...

— Что, я? — не понял его собеседник.

— Вы что, тоже, интернационалист?— ядовито улыбаясь, спросил Николай Иванович.

— О, нет! Нет, я просто еврей... Родился, правда, в культурной и цивилизованной Риге, а не в этой поганой Срано-Рашке, в девятьсот втором... Фатер мой— золотарь, самый что ни на есть пролетарий. В Партии я с двадцатого, служил в комендатуре Ревтрибунала, "исполнял" черносотенское русское дерьмо, в Органах с января двадцать первого...

— Так какого же... — в сердцах аж задохнулся Сванидзе.— Зачем?! Вы, еврей, а значит, умный человек, зачем же вы сами полезли сейчас... именно сейчас! На эти галеры? Вы что, не понимаете, КАКОЕ сейчас время настает?

— Отлично понимаю! — с радостной готовностью отвечал сын золотых дел мастера. — Наше время настаёт! Я уже своих людей везде расставил, от Зуб-Поляны до Нижнего Ломова! Теперь-то мы их зажмём!

— Кого это, их?

— Ну, этих... антисемитов...

— А что, у вас ... в Мордовии! действительно есть антисемиты?— не поверил Сванидзе.

— Будут! — убежденно заверил новый республиканский нарком.

Николай Иванович молча, долго и печально посмотрел на собеседника...

"Вот из-за таких, как ты, Сёма Вейзагер, шлемазлов, нас русские жидами и называют... Сидел бы ты тихохонько в замах у своего немецкого интернационалиста, делал бы за его спиной свой маленький еврейский гешефт, оставляя всю грязь на своем начальнике . Глядишь, Сёма, ты бы и жив тогда остался! А то, верно, ты скоро получишь сначала досрочно очередное звание , да вслед за тем скоренько и пулю в затылок... Да нет! Пули тебе так и так не миновать, уж больно ты, брат, информирован... В расход."

Между тем, Сигизмунд Михайлович, конспиративно понизив голос, доверительно сказал столичному гостю:

— Вы ведь к нам заглянули проездом в Зону? А оттуда прямо, наверное, вернетесь в Столицу? Тогда настоятельно рекомендую посетить местную барахолку...

Николай Иванович презрительно скривил губу:

— Меня местные сувениры в виде лаптей и прочих продуктов кустарной промышленности не интересуют...

— Да что вы! Какие там лапти... Продают местные гои буквально за бесценок, за буханку хлеба всевозможную серебряную посуду, украшения, рублевские иконы, украшенные драгоценным металлом, золотом и серебром, драгоценными камнями, ордена и другие знаки отличия их поганых отцов и дедов — так сказать, семейные реликвии их былой отечественной славы... Также можно найти старинные мордовские национальные женские украшения, ожерелья, браслеты, кольца ... И представьте! Все эти ценности валяются вперемешку вместе с шорным, сапожным, столярным и сапоговаляльным инструментом и даже с инструментом для плетения лаптей... Наши уже все приехали, антиквары из Москвы, Ленинграда и других городов, даже из Жмеринки! Просто глазам своим не верят! За всё бесценок скупается... Гоям, видите ли, хочется кушать... Ну, мы им дадим немножко ими же выращенного хлеба, ага!

— Почему они всё это не несут в скупочные государственные магазины, в торгсины? — брезгливо отвечал Сванидзе.

— Спрашивали мы их, и не раз! А они отвечают: что ты, что ты, родимый, там фамилию и адрес записывают, а потом с обыском приезжают и в казенный дом на казенные харчи сажают. А на кого же останутся семья и дети? Нет уж, лучше за бесценок отдать или пусть так добро пропадает, чем скитаться по тюрьмам и лагерям. И начинаются повествования, как вот на днях, где-то там, у таких-то был обыск, таких-то в тюрьму забрали, а других осудили, из лагеря письмо прислали, а такой-то пропал совсем без вести. Нет, нет, говорят, уж лучше так добру пропасть, чем в НКВД из-за него пропадать... Логично, конечно...

— Да откуда же у ваших колхозников ценности?— не поверил Николай Иванович.

— В прошлом разными путями и способами попали к ним в руки из господских и помещичьих имений, монастырей и церквей... Вот такой круговорот: сначала помещики грабили крестьян, потом крестьяне помещиков, а теперь мы— крестьян...

"Ох, Сёма, Сёма..." — вздохнул про себя столичный гость. — "Ты ведь и вправду получаешься сущеглупый дурак...На чужом горе счастья не наживешь! Тьфу ты, опять эта русская поговорка, ну что ты будешь делать..."

1.

— Гроза будет...,— Филипп Кондратьевич задрал лицо к просвету сомкнувшихся над головой ветвей, сквозь которые было видно, как стремительно несутся рваные, зловеще подсвеченные сизые тучи. — Дождь пойдет, и смоет все следы...

— Товарищи..., — глухо и безнадежно произнес сержант ГБ. Потом поперхнулся, поднял горящие безумной надеждой глаза.— Товарищи... я знаю, что не в праве просить у вас помощи. Вы — обычные советские люди, и так уже сделали всё, что в ваших силах... Как смолгли, помогли следствию. Но я очень прошу вас: поскорей дойдите до станции! Расскажите там, что здесь произошло.

— А как же вы? — с отчаянным вызовом спросила Натка.

— А я попытаюсь их найти...— с безнадежной тоской пожал плечами чекист.

— Да зачем? Ведь у вас и оружия нет? — деловито поинтересовался Бекренев.

— Ничего! Подберу в лесу сук какой— нибудь... Хоть одного подлеца, да уж напоследок я приголублю... А затем, я им, гадам, скажу, что я буду в районе самый главный мент: они меня тогда сразу, поди, и не убьют? Да нет, конечно... Мучить непременно будут! Это и к бабке не ходи... Пусть уж тогда лучше мучают меня, чем какого-нибудь колхозника, которого я, сволочь, не смог защитить... Время-то оно глядишь, так и пройдет! А тут, может, оперативники со станции подоспеют, и по следам гадов найдут. Хотя бы потом...

— Как это, нет оружия?— воскликнула Натка, выхватывая свой грозный револьверчик. — Вот, есть! Только в него пули что-то не лезут, не знаю почему...

— Это затем, чтобы вы в кого-нибудь не пальнули. Уж больно вы, Наташа, сердцем горяча, мне иной раз рядом с вами бывает просто страшно!,— деловито пояснил Валерий Иванович, протягивая один из конфискованных ещё на станции наганов, тот, который поплоше, отчаянно вцепившемуся в оружие чекисту. — Но все равно, двое против... Сколько там их, Филя?

— Шестеро.

— Двое против шестерых? Это ничего, это нормально. Мы, Добровольцы, обычно в таком соотношении сил и воевали...

— Отчего же только двое? — ласково сказал Савва Игнатьевич. — Аз, грешный, вас малость смиренно подкреплю, Святым Крестом да Молитвой... ну и кулаком, само собой...

— Удивляюсь я на вас, отче... Откуда у вас, смиренного служителя Господня, такой воинственный дух?— в комическом изумлении всплеснул руками Бекренев.

— Ну так ведь я во времена оны в Народной Крестьянской Армии малость, того... В двадцатом... был такой грех... но оружия в руки всё одно не брал. Состоял медбратом при лазарете...

— А! Батька, так ты значит, у нас будешь махновец?! Да и анархист ещё, поди?— радостно потер руками Валерий Иванович.

— Не махновец. Народоармеец. — возражая наставительным тоном, строго воздел вверх указательный перст батюшка. — А анархия, она суть есмь мать любого порядка. Сугубого же греха в следовании человеколюбивому учению товарища князя Кропоткина нэ бачу!

— Ну, вы, вояки...,— Натка решительно сделала шаг вперед. — А подопечного нашего куда девать?

Дефективный подросток, в настоящий момент деловито правящий, как опасную бритву, о подошву своего ботинка лезвие своей любимой финки, только округлил от удивления глаза. Что, значит, куда его девать?

— М-нда. Один за всех, называется... И все за мной. Ну-с, господа мушкетеры, тогда приступим... Филя, одного я у тебя прошу: больше не говори ты так красиво! Ты меня своими классическими цитатами уже ... Залюбил, честное слово, до полусмерти. Закрою глаза, и будто опять я в проклятой гимназии распроклятую латынь долблю...

— Улихть ломать, конат эряйхть, кода панчфнень еткса палакст! — согласно кивнул головой Актяшкин.

— О боги, боги мои! Яду мне, яду...,— простонал Бекренев, вскидывая на плечи сидор.

— Да, дядя Филя, шибко же вас тем бревном по башке долбануло..., — как бы про себя, пробормотал себе под нос дефективный подросток. И тут же огреб от Натки крепкий сестринский подзатыльник.

А главный районный чекист всё смотрел на них, не понимая, что же, черт его побери, тут вообще происходит? Кто они такие?