Булавин.

У стены находилась, покрытая медвежьей шкурой, широкая лавка, а на ней лежало худенькое тельце истощенной девчушки, кожа которой в открытых местах, руках и ногах, отдавала мертвенной бледностью, а щеки, наоборот, горели болезненным алым румянцем. Рядом стояла мать ребенка, Оксана Макеева, сама природная казачка из верховских, и именно она обратилась к Лоскуту за помощью. Полковник не отказал, но лично заниматься излечением ее дочери не стал, а перекинул это дело на меня.

Оксана, дородная светловолосая баба лет тридцати в простом сером жакете, с тревогой посмотрела на Лоскута и спросила:

— Дядька Иван, что скажешь?

— Вылечим твою кровиночку, не переживай. Как дочку зовут?

— Дарья. Даша.

— Доброе имя, нашенское. Крестик сняла?

— Конечно.

— Выйди, когда закончим, позовем.

Женщина бросила взгляд на девочку, которая находилась в бреду и выскочила наружу, Лоскут прикрыл дверь на внутренний запор и кивнул на пациентку:

— Начинай!

Я подошел к лавке, встал рядом, удостоверился в том, что больная лежит головой на восток, посмотрел в окно и прошептал:

— Благословите Боги!

После этого, глубоко вдохнул, и задержал дыхание на пятнадцать секунд. Выдох! Вдох! Пятнадцать секунд. Выдох! Вдох! Пятнадцать секунд. Сердце сбавило свой ритм, а на душе стало спокойней. Можно начинать. Я положил свои ладони на горячие щеки девочки и медленным напевным речитативом, начал:

'Ложился спать я, внук Сварожий Лют, в темную вечернюю зорю, темным-темно. Вставал я, внук Сварожий Лют, в красную утреннюю зорю, светлым-светло. Умывался свежей водой, утирался белым платком. Пошел из дверей в двери, из ворот в ворота, и шел путем-дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров. От Окиан-моря, глядя на восток, увидел красное солнышко. А под светом его ясным в чистом поле разглядел семибашенный дом, в котором сидит красная девица на золотом стуле. Она сидит уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Вошел я, внук Сварожий Лют, в семибашенный дом, и стал смирным-смирнехонек, головой поклонился, сердцем покорился и заговорил:

К тебе я пришел, красная девица, с просьбой о внучке Сварожьей Дарье. Навалились на нее двенадцать девиц простоволосых и простоопоясанных, именем студеницы, трясуницы, водяницы и сестры их прочие лихоманки. Рвут и ломят они тело внучки Сварожьей Дарьи. Так возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички, встань со стула золотого и скажи свое слово, дабы отвалились от Дарьи лихоманки, и никогда более не появлялись.

И вставала девица красная и говорила она свое слово заветное. Летит птица за моря и бежит зверь за леса, и так бы черные немочи — лихоманки бежали в свою мать тартарары, во тьму кромешную, а бежали бы назад не воротясь, а внучка Сварожья Дарья была бы жива и здорова. А если вы, черные немочи — лихоманки, моим речам не покоритесь, то будет вам горе великое, а Дарья будет жива и здорова.

Замыкаю словеса свои словом великим, им же замыкаются все недуги с полунедугами, все болезни с полуболезнями, все хворобы с полухворобами, и все корчи с полукорчами. Замыкаю я слово мое великое на внучку Сварожью Дарью от черных немочей — лихоманок, по сей день, по сей час, по всю ее жизнь. И станут слова мои заговорные, крепче Огня-Пламени, и Алатырного Камня. Гой!'

Только я начал произносить первые слова наговора, как впал в некий транс, и от меня уже мало что зависело. Слово цеплялось за слово, речь текла равномерно, плавно и без сбоев. Ладони мои все время были на щеках девочки, и когда я закончил свой наговор, и посмотрел на нее, то увидел, что она уже не бредит, а спокойно спит, причем так мило сопит, что самому вздремнуть захотелось. Щеки ее приобрели ровный светлый цвет, и краснота ушла. Зато мои ладони, пекло так, будто я их в кипятке обварил.

— Сбрасывай лихоманку! — приказал Лоскут.

Я повиновался старшему товарищу и учителю. Подошел к жаровне и, представив, что на моих руках грязь, стал встряхивать ладони и сбрасывать прилипшую ко мне болезнь на уголья. Почти сразу пришло облегчение, и хотя ладони еще немного зудели, вся дрянь, которую я вытянул из девочки, сгорела в огне, который полыхнул серым и смрадным облачком. На несколько секунд в комнате повис запах гнили. Но развешанная по углам полынь, быстро ее забила, и снова запахло степными травами.

— Ну как, — обратился я к Трояну, — получилось у меня?

— Для первого раза неплохо. Теперь тебе надо баньку принять и все тело целиком от мерзости черной отмыть.

— Понятно.

— Раз понятно, то чего стоим? Пошли.

Мы с Лоскутом оставили Дарью на попечение счастливой матери, а сами вышли на двор, и здесь меня ожидал сюрприз. Возле крыльца, под присмотром Василя Чермного, стояли два молодых парня, один широкоплечий здоровяк с простецким лицом, а другой худой русоволосый крепыш. Это были те самые поселенцы из Богатого Ключа, за которых я заступился перед Хомутовскими казаками. Помнится, я обещал им помощь, если они когда-нибудь в Черкасске окажутся, а они уже тут как тут. Слово мое крепкое, надо будет им помочь, разумеется, если они за этим пришли.

— Кто такие? — обратился к ним Лоскут.

— Федор Кобылин и Митяй Корчага, — ответил русоволосый, и кивнул на меня. — Мы к Никифору. Хотим в войско вступить, так думали, может он расскажет, куда нам лучше всего пойти.

— Как узнали, что я здесь? — теперь уже я в разговор вступил.

— В войсковой избе сказали.

Я посмотрел на Лоскута и сказал:

— Дед Иван. Пора бы мне ближними людьми обзаводиться. Как думаешь, эти парни подойдут?

— Да. Здоровяк, тот лесовик хороший, сразу видать, а худой, если его кормить хорошо и тренировать с утра до вечера, неплохим воином станет, злости в нем много.

— Перед отцом, если что, слово замолвишь?

— Поддержу тебя, — полковник подмигнул мне левым глазом.

Повернувшись к парням, я спросил их:

— А что, парни, ко мне в дружину пойдете?

— А большая дружина? — снова за двоих поинтересовался Митяй.

— Пока только вы и я.

Парни переглянулись и ответили одновременно:

— Согласны.

Россия. Усмань. 28.03.1708.

Пришла весна, стаяли снега, вскрылись реки, и прошел ледоход. Начали просыхать дороги, и отдыхавшие большую часть зимы казаки снова собирались в полки, соединялись в армии и выходили на указанные войсковым атаманом оборонительные рубежи.

Перед Третьей армией Василия Поздеева, которая состояла из десяти тысяч конных низовых казаков, двух тысяч запорожцев под командованием атамана Беловода и Первого Волжского стрелкового полка Ивана Павлова, при двенадцати пушках, задача ставилась простая — прикрыть город Воронеж. С такой силой, которая была у него под рукой, Поздеев был уверен, что сдержит любого противника. И даже если царь Петро сможет выкроить на прорыв к Дону какие либо серьезные силы и, вдруг, он не одержит над врагами убедительной победы, то справа от Воронежа стоит Пятая армия Андрея Мечетина, а слева, ближе к Украине, Шестая армия Максима Кумшацкого. Всегда есть возможность получить подкрепления, а раз так, то можно не беспокоиться. Царские генералы Боур и князь Василий Владимирович Долгорукий не дураки, они будут стоять на месте, и прикрывать основные дороги в Центральную Россию. Именно так считал командарм-3.

Свои полки Поздеев расположил в крепости Усмань, окрестных слободках и селах. Продовольствие имелось в избытке, донские казаки и запорожцы стояли на постое, и только бурлаки Павлова, единственная пехотная часть в составе армии, находится в стороне, в Демшинском остроге. Такое положение дел Поздеева пока устраивало, хотя он и понимал, что, сидя в обороне ни славы, ни богатств не получишь.

Впрочем, походного атамана согревали мысли о том, что летом его армия совершит прорыв к нетронутым войной районам России, и там-то он сможет пограбить боярские гнезда и царские закрома. И дело было не в том, что Василий хотел личного обогащения. У него была мечта стать войсковым атаманом, а для того чтобы достичь своей цели, ему было необходимо прославиться и завоевать уважение среди казаков и идущей на Дон бедноты. Именно поэтому, он взял в свою армию бурлацкий полк Павлова, и именно для этого хотел большого похода и славной битвы.

— Казаки! Беда!

Прерывая мысли командарма о большом летнем походе на Москву, в открытые ворота крепости влетел казак на взмыленном коне.

— Эй! — окликнул казака Поздеев, в это время, находясь посреди крепостного двора и чистя свою чистокровную кобылу. — Кто таков? Что случилось?

— Передовой дозор сотника Гулыги, казак Стародумской станицы Петров, — вестник спрыгнул наземь. — От Грязей царские войска стронулись и на нас идут.

— Много их?

— Очень много. Корпус Боура и отряды Долгорукого. Пехоты пять полков насчитали, драгун три полка, а то и более, конное боярское ополчение с боевыми холопами и слобожан сотни три.

Поздеев посмотрел в глаза своих полковников и сотников, бывших с ним рядом и скомандовал:

— Всем по коням! Принимаем бой! Выйдем навстречу царевым псам и раздавим их!

Казаки кинулись готовиться к битве, а Поздеев размышлял о том, что вот он, его заветный шанс отличиться.

'Победа будет за нами, — думал командарм-3, — со мной лучшие низовые казаки и запорожцы, и к тому, что я взял Воронеж, прибавится победа над Долгоруким и Боуром. Добычи будет много, раздам ее казакам, и Булавин ничего против не скажет, не себе ведь взял. А дальше, что будет, и так ясно. Соперников у меня только двое, Максим Кумщацкий и Кондрат, и если повезет, и сам не заробею, то по осени быть мне войсковым атаманом'.

Через полчаса основные силы Третьей армии выступили из крепости на север. По дороге к основным силам присоединились остальные части войска, которые находились в Казачьей, Солдатской и Пушкарской слободках. Казаки, которые видели уверенность своего командарма, ехавшего впереди полков, шли в бой весело. И только атаман Беловод, справный чубатый казачина, в простом сером жупане, пристроил своего коня рядом с Поздеевым и спросил:

— Отчего за бурлаками Павлова гонца не послал?

— Сами справимся, — Поздеев пренебрежительно взмахнул рукой. — Да и не успеет Павлов со своими людьми к полю боя подойти.

— И все же, Василий, пошли за пехотой гонца. Прошу тебя, а то на сердце что-то неспокойно, будто в западню идем.

— Ладно, пошлю.

Удовлетворенный Беловод отъехал в сторону, а Поздеев направил гонца в Демшинский острог, и казачья армия продолжила свое движение навстречу противнику. Походный атаман все время приподнимался на стременах, оглядывал свои сбитые в крепкие полки ладные сотни, и сердце его радовалось. Тысячи отличных лошадей, частью свои, частью с царевых конных заводов, казаки перешучиваются, над головами покачиваются тысячи пик, у многих добрые ружья и пистоли, с серебряными насечками, а в тылу на телегах едут пушки с огненным припасом.

'Экая силища у меня в руках. Никто такую не остановит', — радовался Василий, и уже заранее представлял себя победителем.

— А что казаки, — выкрикнул он, — побьем царских псов?

— Побьем атаман! — отвечали ему весело всадники.

— Старшего Долгорукого казнили, так и младшего на тот свет отправим!

— Будут знать, как на нас походами ходить!

— Только прикажи, Василий, до самой Москвы их погоним!

Командарм-3 вскинул над головой правую руку с зажатой в ладони плетью, потряс ее и выкрикнул:

— Добре, казаки! Вперед!

Вскоре показался разъезд сотника Гулыги, два десятка конников мчавшихся навстречу армии. За ним следом шла погоня, около сотни дворян на борзых конях и, видя это, Поздеев кинул на выручку дозора две сотни своих самых лучших казаков.

— Хей-я! Бей-убивай бояр! Руби! — разнеслось над полем, и казаки широким наметом рванулись навстречу врагам.

Зарвавшиеся дворяне слишком шибко гнали своих коней, изморили их, и потому вовремя отступить не смогли. Кто командовал ими, было неизвестно, но видимо, опытный конник, который не стал поворачивать назад, а ударил на казаков. Лобовая сшибка. Звон клинков и выстрелы пистолетов. Все происходит очень быстро, и три десятка дворян проламываются сквозь легкоконных казаков и полями уходят в сторону. За ними погнались, но всех уничтожить не смогли, и около десятка бояр, бросив лошадей, все же исчезли в ближнем лесу.

Армия пошла дальше и после полудня столкнулась с объединенными войсками майора Долгорукого и генерала Боура, которые выстроились в боевые порядки в районе деревеньки Крутиково. Слева и справа лес с густым кустарником, позади царских солдат и драгун небольшая топкая речушка с деревянным мостом, и флангового обхода, любимого казачьего маневра, здесь не провести.

Противник не наступал и явно готовился драться в обороне. Видя такую диспозицию, Поздеев, не долго думая, принял решение обстрелять царские войска из пушек, этим расстроить вражеские боевые порядки, а после этого перейти в конную атаку.

Войско замирает на месте. Вперед выдвигаются телеги, укладываются наземь лафеты, на них крепят стволы орудий и рядом становятся пушкарские расчеты. Звучат команды. Раздаются выстрелы. И первые ядра устремляются к Крутиково. Каратели тоже не зевают и отвечают из своих пушек, которых у них не менее десятка. Понемногу, поле заволакивается сизым пороховым дымом и видимость ухудшается. Гремят орудия, толку с них не очень много, а время идет. Царские солдаты по-прежнему стоят в обороне. Поздеев нервничал, и постоянно, без нужды, дергал повод лошади, и так продолжалось до того момента, пока царские войска не стали действовать.

Сначала, казаки увидели, как на другой берег речушки, явно в панике, перебирается небольшой отряд пехоты, за ним другой и третий. В Крутиково загремели барабаны, шеренги солдат отошли в деревеньку, и на поле осталась только конница, вся вперемешку: драгуны, дворяне и уцелевшие после прошлогодних боев слобожане. Ядра казачьих пушек прошлись по их рядам, и несколько десятков человек погибло, но царскую кавалерию это не испугало, хотя и заставило немного рассредоточиться.

Чистый протяжный звук сигнального горна разнесся над полем боя, и тысячи конских копыт ударили в землю. Терять даром время нельзя, было заметно, что, несмотря на численное равенство сил, противник близок к тому, чтобы отступить, а конница только отвлекает внимание от царской пехоты и прикрывает отход. Именно так Поздеев понял для себя сложившуюся ситуацию, а потому, вскочил на свою кобылку, вскинул над головой дорогую персидскую саблю, привстал на стременах и выкрикнул:

— Казаки, вражины вот-вот побегут и нашу с вами добычу унесут! Давай, браты! Вперед! Ломи вражью силу! Смерть иноземцам и боярам!

Казачья конница ждала подобного приказа, и устремилась навстречу царской без всякого промедления. Пушки отошли в тыл, ближе к обозу, а две массы людей и коней столкнулись в самом центре поля. Шум ударил по ушам людей, зазвенели сабли, забахали выстрелы пистолей и ружей, и заржали раненые кони. Донцы и запорожцы, которых было больше, начали давить драгун и дворян. Царские конники стали откатываться к Крутиково, и тут Поздеев совершил непростительную ошибку. Командарм-3 вместе с остававшимися в резерве двумя полками, по пятьсот бойцов в каждом, рванулся в битву, и не увидел того, как из леса, окружая поле, выходят солдаты из полков майоров Неклюдова и Давыдова.