| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
‒ Помню... И не ты один. Говорю же ‒ ошибся, ‒ с надрывом начал повышать голос Андропов. ‒ Ты, что ли, никогда не ошибался?
Иванов молча покрутил головой, раздались щелчки позвонков.
‒ Да, ну ты меня и ошарашил... Вот же ж мрази... ‒ Лицо Бориса начала кривить жутковатая улыбка, сквозь маску интеллигента внезапно стало продавливаться что-то запредельно хищное. ‒ Ну этого-то я с удовольствием зачищу. ‒ Он ещё раз поласкал взглядом фотографию Калугина и с затаённой надеждой в голосе уточнил: ‒ А давай пьяные хулиганы зверски замучают случайного прохожего?
Андропов с облегчением перевёл дыхание ‒ обсуждение вошло в конструктивное русло. Он в общем-то в Иванове и не сомневался, но получить очередное подтверждение своему доверию приятно:
‒ Не, не пойдёт. Дело ушло наверх, как минимум до Савенкова. Я заставлю пять раз перепроверить причины и обстоятельства смерти, землю носом рыть будут по-настоящему.
‒ Э-э-э... А если до удивления пьяные хулиганы с криминальным прошлым заснут метрах в ста от жертвы? ‒ Иванов никак не хотел отказываться от приглянувшейся ему идеи.
‒ Нет.
Борис тяжело вздохнул и упавшим голосом внёс следующее предложение:
‒ Тогда автомобильная авария? С пожаром?
Андропов подумал, потом опять отрицательно покачал головой:
‒ Ненадёжно. Экспертиза может выявить нестыковку какую-нибудь.
‒ Замучает совесть и повесится?
‒ А предсмертная записка?
‒ Я его уговорю... ‒ Иванов посмотрел предельно честными глазами.
‒ Борь, не зли меня, мне и так хреново.
‒ Ну ладно, ладно. Сейчас... ‒ Он всерьёз задумался. ‒ Кстати, а как срочно?
‒ В идеале ‒ до конца майских бы развязаться.
‒ Угу... Майские... О! Эврика! ‒ возбуждённо наклонился вперёд Иванов. ‒ Смотри, отметит Данилыч праздник на даче, и потянет его на приключения ‒ искупаться в карьере. И всё... Белое раздутое тело вытащат потом багром. То, что раки не объели.
‒ Хм... ‒ теперь задумался Юрий Владимирович. ‒ Звучит привлекательно.
‒ Вот и ладушки. ‒ Иванов довольно потёр руки и набулькал в бокалы. ‒ У Женьки боевая пятёрка отличная, сделаем в лучшем виде. Я сам всё проконтролирую. За успех!
‒ За успех, ‒ эхом откликнулся Юрий Владимирович, и под мелодичное "дзинь" белое вино отправилось в путь по пищеводам. ‒ Давай, Борь, не подведи. Закончим это дело, перевернём страницу, и там такие перспективы открываются... Очень интересные. Очень... ‒ Андропов задумчиво посмотрел сквозь стену. ‒ Даже страшно иногда становится.
Суббота 16 апреля 1977 года, утро
Ленинград, улица Чернышевского
Перед утренней летучкой Фред, проходя, привычно тиснул её за ягодицу, она точно так же привычно отмахнулась. Сначала её это пугало: в кровать она была готова прыгнуть только ради брака, а тут, сколько ни прислушивайся, никакого звона свадебных колокольчиков в воздухе не висит. Потом, спустя пару месяцев, поняла, что в этом ставшем уже обычным ритуале нет даже намёка на сексуальный оттенок, ‒ лишь привычка хищника метить свои охотничьи угодья, и успокоилась.
‒ Фред, есть тема. Возможно, на меня кто-то пытается выйти.
Молодой, лишь двадцать девять лет, руководитель ленинградской станции ЦРУ задумчиво почесал бровь и бросил:
‒ После.
Быстро насовал всем заданий и, непонятно хмыкнув, закончил совещание фразой:
‒ Синти, а вас я попрошу остаться.
Мередит тут же сожгла её взглядом, а пепел развеяла над Невой. Дурочка, ей-богу. Всем уже ясно, что Фред на неё безнадёжно запал. Неужели общие ирландские корни так притягательны, что можно влюбиться в эту рыжую образину? Синти искренне надеялась, что дети этой парочки возьмут от них всё худшее ‒ пугающий волчий взгляд Фреда, его высокие, выдающиеся вперёд скулы, а от Мери ‒ грузный подбородок, широкий зад и кривые ноги. Ну и, понятное дело, они будут ярко-рыжими и омерзительно конопатыми...
‒ Рассказывай, ‒ выдернул её из мечтаний Фред.
Босс любит получать сначала лаконичную выжимку. Поэтому она уложила суть в семь заранее составленных фраз, затем взяла лист и нарисовала "сяо гуй" и "нюй".
‒ Так... ‒ протянул Фред и наконец доломал скрепку, первую за сегодня. Обломки привычно полетели в мусорное ведро. ‒ Так... ‒ протянул он опять, недоверчиво разглядывая иероглифы. ‒ Странно... Очень странно... Давай подробности.
‒ Понимаешь, Фред, у меня с одной стороны есть ханьские корни. Один из предков был в числе "людей сорок девятого". Но в отличие от большинства ему повезло в калифорнийской золотой лихорадке. Он вовремя вышел из игры и начал заниматься тем, что умел, ‒ торговлей, потом передал дело сыну. Где-то прямо перед законом от восемьдесят пятого, когда во Фриско пришла триада, прадед всё распродал и перебрался во Флориду, чтобы начать там с нуля.
Синти прервалась, набодяжила себе жиденького кофе со сливками и продолжила:
‒ В общем, последние лет сто семейство было довольно состоятельным. При этом, как это принято у китайцев, внимательно следили за тем, чтобы ими и остаться: в семье всегда говорили только на мандаринском, привозили учителей литературы и каллиграфии... Ханьцы тогда считали, что униженное положение страны ‒ это временный зигзаг истории, за которым начнётся очередное возвышение Срединной империи.
‒ Боже, какая чушь, ‒ презрительно фыркнул Фред. ‒ Эти голоногие навсегда останутся позади нас. У нас такой отрыв, что им за пять столетий его не закрыть.
‒ Ну... чушь не чушь, но верили... Мой дед, несмотря на сопротивление семьи, женился на белой женщине по большой любви. Шла Великая депрессия, он был состоятельный мужчина, а она ‒ бедная секретарша... Успела родить мою маму, через год дядю и умерла от горячки. Потом дедушка Сю женился ещё раз, уже на китаянке, но это был деловой брак с дочерью партнёра. В итоге мама была у него любимым ребёнком, а я ‒ любимой внучкой, особенно после того, как папу сбили в Корее. Дедушка меня всячески баловал, оплатил хорошую школу и университет, сам учил каллиграфии. Сейчас я могу пользоваться примерно тремя тысячами иероглифов.
‒ Сдуреть можно! ‒ Фред уважительно поцокал языком. ‒ Боюсь, сколько бы я мозги ни крючил, мне этого не достичь.
‒ Я тогда не знала, что это сложно, потому и выучила, ‒ улыбнулась Синти. ‒ Теперь перехожу от предыстории собственно к делу... Тут я вижу три момента. Первый ‒ "молочное" имя. У китайцев принято давать детям внутрисемейные имена, которые не знает никто посторонний. Дедушка Сю назвал меня "чертёнком", и этот иероглиф, ‒ Синти обвела "сяо гуй" карандашом, ‒ был чуть ли не первым, который я выучила. Насколько я помню, "чертёнком" меня звали только дедушка, мама и дядя.
‒ Стоп. ‒ Фред выставил вперёд руку, останавливая рассказ. Потом ловким щелчком выбил из пачки "Лаки Страйк" сигарету, закурил и, пустив дым в потолок, задумался, рассеянно глядя вверх. ‒ Но гарантировать, что посторонние этого не знали, невозможно?
‒ Да, я тогда была ребёнком, такие вещи не отслеживала. Но у ханьцев не принято выпускать "молочное" имя из семьи... Это внутренний запрет примерно такого уровня, как не заниматься сексом прилюдно.
‒ Понял... ‒ усмехнулся Фред, ‒ дальше.
‒ Второй момент ‒ стиль написания иероглифов. В китайской письменности есть кайшу ‒ "уставное письмо". Это ‒ эталон написания иероглифов. И есть несколько видов скорописи, которая допускает их упрощение, соединение чертами, отклонение от строго вертикального или горизонтального расположения, разные размеры. Меня научили писать иероглифы в стиле скорописи цаошу, и иероглиф "сяо гуй" был выполнен именно в этом стиле. Более того... ‒ Синти на мгновение заколебалась, но потом продолжила: ‒ Он был выполнен почерком, принятым в нашей семье.
Она подтянула лист поближе и, повернув его к Фреду, показала карандашом:
‒ Видишь, первый иероглиф, вот эта птичка, в три раза меньше второго. Это не общепринятое начертание, это семейная особенность, как и их взаимное, чуть наискосок, расположение. Традиционное для цаошу написание этого иероглифа иное, вот примерно так... ‒ Она начертила рядом ещё один иероглиф и, сдув упавшую на глаза чёлку, задумчиво закончила: ‒ Вот так...
Фред наклонился к столу, длинно выдохнул дым через нос, затем старательно вдавил окурок в массивную пепельницу и задумчиво потеребил ус:
‒ Да, дела... Синти, принципиальный вопрос ‒ тебе не могло показаться? В смысле эти чёрточки... Они не могли случайно сложиться в нечто похожее на иероглиф?
Она уверенно замотала головой:
‒ Нет... Это как случайно написать стихотворение на английском, не зная латинского алфавита. И ещё третий момент... Написали его на том месте, куда я всегда смотрю, проходя мимо, и вижу в текстуре древесины иероглиф "нюй", что означает "девушка".
Босс выбрался из-за стола, сотворил себе большую чашку растворимого кофе и долил туда примерно на палец виски. Подошёл к выходящему во внутренний дворик окну и, покачиваясь на пятках, продегустировал. Похмыкал, вернулся на место, открыл новую упаковку скрепок, вытащил оттуда следующую жертву и закрутил.
Синти с надеждой смотрела на него. Этой ночью она вся извертелась в кровати, но так и не смогла придумать, как это можно было сделать. Теперь вся надежда на Фреда. Он, конечно, порядочный говнюк, но говнюк башковитый.
‒ Понятно, что тебя начали играть, но как-то странно. КГБ или ГРУ, ибо больше никто здесь не может знать о тебе такую информацию. Но! ‒ Фред со значением поднял палец. ‒ Показав, что столько о тебе знают, они тем самым засветили фрагмент работы своей нелегальной резидентуры у нас, подставив её. Ради чего?
Шумно отхлебнув, Фред задумчиво прищурился в потолок, будто пытаясь прочесть там ответ на поставленный вопрос.
‒ Есть более простые способы подвести к нам контролируемого инициативника... Эти иероглифы, ‒ он неопределённо помотал кистью в воздухе, ‒ это слишком необычно, а необычность привлекает внимание. Следовательно, есть небольшой шанс, что это действительно инициативник, имеющий доступ к твоему личному делу в КГБ. Значит, так... ‒ Фред наклонился вперёд и составил руки пирамидкой. ‒ Твоя задача ‒ быть более внимательной, чем обычно. КГБ это или инициативник ‒ в любом случае, если тебе это только не привиделось, последует продолжение. Это был знак "внимание" и указание на способ дальнейшей связи. Ищи вокруг себя эти ваши чёртовы иероглифы.
Тот же день, вечер
Москва, площадь Дзержинского
‒ Не раскалывается никак. Я даже уважать начал немного. Внешне слизняк слизняком, но какой актёр, как держится! Представляете, Юрий Владимирович, вчера, когда его к ночи поплотнее зажали, кинулся ботинки следователю целовать! Так играет... Натурально, слезы льёт, пресмыкается, на коленях ползает... Если бы не знал, что часть информации уже передана ЦРУ, поверил бы, ей-богу, поверил.
Андропов искоса зыркнул на Боярова и надавил голосом:
‒ Виталий Константинович, надо обязательно выяснить, с кем Митрохин контактировал, кто ещё знал об ухоронке в подвале. Обязательно. Давайте так... ‒ Председатель КГБ посмотрел на перекидной календарь и что-то в нём черкнул. ‒ Срок вам ‒ до первого мая. Работайте с Митрохиным, но так, чтобы его можно было суду предъявить. А потом, извини уж, обстоятельства давят, заберу его у вас и передам специалистам немного другого профиля. Очень, вот так надо. ‒ Он провёл ребром ладони по горлу.
После ухода контрразведчика Андропов ещё довольно долго раздумывал, время от времени перекладывая листы фотокопий, вычитывая то один, то другой фрагмент и иногда недовольно пофыркивая. Затем достал из стола записную книжку и, найдя нужную запись, распорядился в трубку:
‒ Евгений, вызовите ко мне на понедельник заместителя начальника нашего ленинградского НИИ "Прогноз"... Полковник Кравченко Владимир Павлович... На шесть вечера.
Затем немного поразмышляв, сделал последний звонок:
‒ Григорий Фёдорович, вечер добрый... У меня вопрос: в Ленинграде по линии резидентур противников никакого необычного шевеления в последнее время не было? ... Хорошо, уточните в понедельник. И ещё ‒ дайте команду в ближайшие месяцы поплотнее с ними работать. Если надо, усильте город... А хорошая мысль, да, отправьте на практику в Ленинград весь курс... Хорошо, жду в понедельник по первому вопросу.
Глава 9
Воскресенье 17 апреля 1977 года, день
Ленинград, Крестовский остров
Неторопливо дребезжа и жутко скрипя на поворотах, старенький трамвай тридцать четвёртого маршрута везёт меня к Елагину острову. Позади осталась мрачная Петроградка. Мне никогда не нравился этот район: его тёмные улицы-ущелья тяжело протискиваются между вколоченными в асфальт доходными домами с закопчёнными высокими фасадами, ржавыми водосточными трубами и сумрачными, навечно пропахшими мочой парадными, разбитыми так, словно в них три года шла война.
Трамвай медленно переполз через архаичный Лазаревский мост на Крестовский остров, и сразу будто бы начался другой мир ‒ сплошные, ещё прозрачные по весенней поре, сады с редкими вкраплениями отдельно стоящих невысоких особнячков. Мелькнула надпись "Детский городок" на входе в парк, в глубине на аллейках резвятся на просторах стайки беззаботной детворы. Провожаю взглядом играющих в классики девчонок и нервно верчу в кармане золотую монетку. В принципе план отступления продуман, но не хотелось бы им пользоваться.
Вот и кольцо на набережной Мартынова. Спрыгнул с подножки на гравий, и ветер с залива начал перебирать мои волосы. Я неторопливо прогулялся назад по берегу Невки, любуясь открывающейся далью, свернул на старинный деревянный мост и, сойдя с него, сразу на входе в Елагин парк был атакован наглыми белками. Шустрые древесные грызуны носились под ногами, вставали столбиками на пути и возбуждённо стрекотали, поблёскивая чёрными глазками.
Присев, я протянул пустую ладонь. Две белки посмелее тут же подскочили и, вцепившись острыми коготками в пальцы, попытались выхватить ожидаемую добычу. Потыкались усатыми мордочками, недоуменно посмотрели друг на друга и, усевшись передо мной, начали злобно ругаться, сжимая лапки в кулачки и тряся хвостами.
‒ Ну звиняйте, бананов нема, ‒ пробормотал я, поднимаясь и крутя головой. За треть века парк серьёзно изменился, надо сориентироваться, где тут исчезнувший в будущем зимний зал.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
