— Амодару достаточно закрыть глаза, настроиться на нужный лад, и через сутки опаньки! — свежий труп. Вот представьте, я хочу самоубиться, — Крам откинулся на стуле и зажмурил глаза, сложив руки замочком на животе, а Рикс захохотал. — Внушаю, внушаю себе... И шепотом, и вслух, и мысленно. Час внушаю. Два часа... И ведь не получается, хоть всю ночь себя уговаривай. Не умирается. Проще застрелиться.

— Терпеть не могу их вежливость, — пожаловался М'Адбир. — Льют свою учтивость и любезность как масло, того гляди поскользнешься и расшибешь голову. И кажется мне, что они изощренно издеваются. Насмешничают. Знаю, что это часть амодарской натуры, но так и не удалось привыкнуть.

— Потому что чужой менталитет, — заключил Рикс, перебросив карты Краму, и показал пустые руки, мол, вышел из игры. — Взрослых не переделать, это зрелые личности со сформировавшимся мировоззрением. Но их дети — чистые доски. Внушай им, воздействуй психологически, рассказывай историю с географией на новый лад и получишь результат с точностью до наоборот. Поэтому мы поощряем женщин, уезжающих в Доугэнну с детьми.

И поэтому же отказали амодаркам в контрацептивах. Каждый ребенок, чей отец окажется доугэнцем, станет монеткой в общей копилке возрождающейся страны.

— Ты в пролёте, друг! — воскликнул Крам, покрыв ход Веча. — Я вышел.

Тот в сердцах бросил карты на стол. Не идет сегодня игра, хоть лопни. Единожды дотянул до ничьей, а так — проигрыш за проигрышем.

— Отличная партия, — хохотнул Рикс. — Пойду, покурю снаружи. Кто со мной?

М'Адбир поднялся, и они отправились к выходу. Веч яростно тасовал колоду, а у Крама заметно повысилось настроение.

— Зря ты обвиняешь амодарок в трусливости. Да, они робки и покорны, но в их пугливости самый смак. Тем интереснее их приручать. Посмотри, некоторые женщины приходят в клуб регулярно, к одним и тем же офицерам.

— Сюда ходят из-за нужды, — обронил Веч, поглядывая, как к новенькой амодарке подсел капитан Р'Эйс, и она смущенно потупила взор.

— Зато экзотика. Трофей, которым не зазорно похвастать, — сказал Крам, тоже засмотревшись на парочку.

— Тут и хвастать нечем. На кой ляд мне трофей, от которого толку мало, забот много, а полюбоваться не на что? Ни груди, ни задницы. Глаза в пол, невнятное блеяние. Я и рта не успеваю открыть, а она уже дрожит от страха.

— Ты это о ком?

— Об амодарках, — ответил раздраженно Веч. — Их не сравнить с доугэнками. Жду не дождусь, когда вернемся домой. Наши женщины горячи как раскаленный песок, страстны как штормовая волна, неукротимы как ветер. Имбирь с горчицей — вот это я понимаю.

Крам рассмеялся.

— Хорошо сказал, — похвалил друга. — А я-то уши развесил. И домой потянуло... Зря ты так. Не все амодарки похожи на вяленое мясо.

Не все, согласен. Года два назад, будучи в ставке генштаба, Веч заметил женщину на заднем сиденье автомобиля, принадлежавшего командору небесного круга В'Онгону. Амодарка, укутавшись в меха, изящным движением подносила сигару ко рту и сбрасывала на землю пепел из опущенного стекла машины. Маленькая хрупкая птичка в золоченой клетке. Веч узнал доугэнские сигары — изысканные, дорогие. Их изготавливали вручную. Листья табака обрабатывали специальным образом и сворачивали тонко-тонко, прокладывая растертыми в порошок травами.

Воспоминание пахнуло дымом полевой кухни и слякотью. Поздняя осень, в ставке — суматоха. Лил дождь, сапоги хлюпали по лужам. Брызги, грязь... И черная машина, в которой холеная амодарка с отсутствующим взглядом курила дорогую сигару. "Командор В'Онгон бережет как зеницу ока", — поведали сослуживцы, а Веч так и не понял, в чем заключалась уникальность амодарки. Обычная женщина, каких полно вокруг.

И Крам ведет себя как помешанный, несмотря на то, что запросы его мехрем растут не по дням, а по часам. Исключительная стерва. И вызывает восхищение своей наглостью и деловым подходом. Предыдущий ухажер мехрем вовремя сбежал из гарнизона, почуяв, что его ждет печальная участь растратчика.

— Тебя не поймешь. Определись со своими желаниями, — сказал Крам.

Откинувшись на стуле, Веч задумался. Чего он хочет?

Хочет повторить, это однозначно. И боится спугнуть. И приручить хочет, но потребуются терпение и выдержка.

Упасть и не встать. Вот и выяснилось мимоходом, что всё это время он лгал себе. А на самом деле не отказался бы от амодарского трофея. Сегодня, на дне заснеженной канавы, Веч осознал это с ясностью.

В котел к бесам! В конце концов, он мужчина и привык брать. Женщины предлагали — он не отказывался. А сейчас не знает, как подступиться, не уронив достоинства в глазах сослуживцев.

В дверях показался Имар и, зайдя в зал, сел на пустующий диван. Подоспевшая мехрем присела в поклоне, но инженер отослал её прочь.

— Смотри, твой родственник появился, — кивнул Крам.

— У меня таких родственников — треть гарнизона.

— Неужто отказываешься от родства? — поддел товарищ. — Не чтишь заветы Триединого?

— Чту, — огрызнулся Веч.

— Толковый парнишка, и идеи у него дельные.

— Парнишка младше нас с тобой на два года, — проворчал Веч.

— Мал да удал, — рассмеялся Крам. — Обхаживает трех переводчиц одновременно. Как ему удалось провести их в столовую? Я не знал.

— Потому что обратился к О'Лигху, а не к тебе.

— Хитрец. Неужели рассчитывает опробовать всех троих?

— Сомневаюсь. Он брезгует спать с амодарками. Обращается исключительно к нашим мехрем.

Крам фыркнул.

— В тихом омуте бесы водятся. Предлагаю спор. Думаю, к весне твой родственник сделает ребятёнка... дай подумать... той, что валялась с тобой в снегу. И увезет в Доугэнну.

Конечно, Крам не вчера родился. Сразу заметил заинтересованность Имара днем — по тревоге в голосе и по руке, протянутой к переводчице. А еще понял, что амодарка интересует не только Имара.

— Поглядим, — процедил Веч.

— Спорим на ящик вина?

— Нет.

— Собираешься обставить нахалёнка?

Веч промолчал.

— Что за молодежь пошла... — подзуживал Крам. — Ни капли уважения к взрослым. Так и норовят утянуть чужое из-под носа. Как старший родственник не по крови, а по духу, ты имеешь приоритетное право.

— Имею, — затянулся Веч. — Хватит о бабах. Надоело всё.

Пока что у него на плечах голова, а не пустой котелок, и Веч не собирается выпячивать своё старшинство перед молодняком. Гарнизон помрет со смеху, узнав, что подполковник потребовал от младшего родственника признать право старшего на женщину, к которой они оба неравнодушны. К правилам призывают немощные и старые, а Веч получит свою мехрем в честной схватке.

— Приветствую. — Невозмутимый Имар занял пустующее место и взял карты в руки. — Сыграем?

— На интерес? — спросил небрежно Веч, разминая затекшие от долгого сидения мышцы.

— Да, — ответил тот коротко.

Крам стрельнул глазами по сторонам, а Имар вытащил из колоды карту и положил на стол рубашкой вниз. Женщина на картинке прикрывала лицо веером, а буква "А" в уголках означала, что это дама или Asutur на доугэнском.

Что ж, символично.

— На неё, — Имар постучал пальцем о карте. — Между нами двумя.

— Согласен, — кивнул Веч и подозвал мехрем. — Неси вино!

— Ого! — воскликнул Крам и придвинулся ближе. Партия обещала быть захватывающей.

_____________________________________

Гулаб джамун* — жареные шарики из муки в сиропе

Ривалы* (даг.) — риволийцы

Буранило всю ночь. Под порывами ветра вздрагивали стекла, хлопал лист железа на крыше, а в вентиляционную шахту задувало со свистом. Утром Айями набрала снег возле подъезда. От привычной суточной нормы не натает и половина воды, а ведь пришлось ходить на улицу несколько раз. Из реки-то зачерпывать куда продуктивнее, но после ночной метели не хватит никаких сил, чтобы доволочь тележку.

На работу Айями брела, стараясь шагать след в след за кем-то, кто прошел чуть раньше. Снег утих, но ветер гонял белые космы, перемещая зимние барханы и сопки. Сбивал с ног, трепал полы пальто и норовил забраться под шарф. Часовые и караульные расхаживали в ватниках, подняв овчинные воротники и надев странные очки — не с линзами на каждый глаз и не с дужками, а цельные, как у аквалангистов, защищающие от ветра и снега.

Айями ступала осторожно по цепочке следов. Вот дойдет она до ратуши, а на крыльце будет проветриваться он. Что Айями скажет? "Здравствуйте", и прошмыгнет мимо. А может, поинтересуется самочувствием и заведет разговор о своей благодарности за спасение от снежка. Нет, сегодня ей смелости не хватит.

А крыльцо пустовало. И комендатура, то есть ратуша, на удивление, вымерла. Даже кабинет инженеров оказался заперт. Пришел помощник А'Веча, и сообщил, что сегодня он курирует работу переводчиц, и что по всем вопросам можно обращаться к нему. Выдал задание на день и проверил начатые переводы — поверхностно, не вникая. Для галочки.

— Что случилось? Куда подевались даганны? — спросила Мариаль, когда помощник ушел.

— Не знаю, — ответила Риарили, а Айями подошла к окну.

Ветер постепенно изгонял серость с неба, открывая голубоватые проблески в разрывах туч. Бронетранспортер с прикрепленным на носу клином из металлических листов бороздил снег как лайнер, расчищая площадь. Вдалеке второй бронеавтомобиль чистил центральную улицу.

— Наверное, опять в рейде. Или диверсия где-нибудь, поэтому все и уехали, — предположила Айями.

Она решила потратить полчаса рабочего времени и выразить в письменной форме то, о чем не удалось сказать А'Вечу. Вчера, видно, у Айями помутилось в мозгах после головокружительного спасения, и она решила, что теперь на равных с господином заместителем и может запросто заглянуть в приемную, и А'Веч примет и выслушает, не поморщившись. А он напомнил, кто из них двоих большой начальник, а кто — обычная амидарейка. Подумаешь, спас от летящего снежка. Спас и отправился по сверхважным делам в клуб, к даме в меховом воротнике. И к лучшему, что его сегодня нет.

Действительно, навязываться не стоило и не стоит, но элементарное уважение проявить необходимо. На письмо с благодарностями ушло не полчаса, а два с половиной. Айями морщила лоб, возводя глаза к потолку, зачеркивала и добавляла новые строчки. Ей казалось, что получается или сухо, или пространно, или недостаточно полно. В конце концов, переписав начисто и проверив орфографию, она сложила листочек в форме треугольного конверта и вывела каллиграфическим почерком: "Господину второму заместителю A'Вечу. Отправитель — Айями лин Петра".

Теперь можно со спокойной совестью браться за перевод, а перед окончанием рабочего дня отдать письмецо помощнику. Всё, теперь её совесть чиста. Пусть A'Веч не думает, что она неблагодарная. Айями оценила, что он пришел на выручку. Мог бы не сдвинуться с места и преспокойно наблюдать, как амидарейка лишается лица, зрения и, может быть, жизни. Так что Айями при случае обязательно отплатит тем же. В произошедшем целиком её вина. По своей глупости она оказалась на линии "огня". И Имара подвела. Следовало идти за ним по пятам, а не отставать и не глазеть по сторонам.

Помощник взял конвертик, не выказав удивления и не задавая вопросов. Молчаливо и сдержанно. Вглядевшись в лицо мужчины, Айями в который раз отметила, что даганны отличаются друг от друга разрезом глаз, строением век, скулами, бровями, формой носа. И характерами разнятся.

К вечеру ветер стих, и потянуло на морозец. Помимо центральных расчищенных улиц жители протоптали меж дворами узкие тропки и организовали тележечные колеи от реки к домам. Подойдя к подъезду, Айями заметила личико дочки в окне. Люнечка смотрела на улицу, скучая, но увидев маму, подскочила от радости.

— А я сидела весь день дома. Баба не разресила гуять, потому сто по уице ходит Северный дед* и кормит всех снегом, и люди замейзают, — затараторила дочка, встречая у двери.

— И хорошо, что не гуляли. Вспомни, как ты болела прошлой зимой. От кашля делалась синенькой. И вот здесь хрипело, — Айями положила руку на грудь.

Конечно же, Люнечка не помнила. В её возрасте память коротка и избирательна.

— Правда? Это Северный дед меня накоймил, да?

— Он-он, злодей, — вставила Эммалиэ. — Так, моем руки и садимся за стол. Что у нас на ужин?

— Горосек с мяском, — сообщила важно дочка. — Я помогала бабе готовить.

— Ох, молодчинка ты наша, — похвалила Айями, поцеловав девочку.

В постели не спалось. Айями и так, и сяк уговаривала себя, но не помогало. Наоборот, с закрытыми глазами представлялось четко и красочно. Оламирь и А'Веч. Вместе. Должно быть, Оламирь околдовала господина заместителя, коли он и в столицу возит, и велит приносить паек на дом. Приходит Оламирь по вечерам в клуб и смеется звонко, а А'Веч тоже улыбается, подливая вино в бокал. И разговаривают они на амидарейском, потому как Оламирь не знает чужого языка. А может быть, знает, потому что А'Веч учит её разным фразам. Ну и фантазия! В конце концов, Оламирь ходит в клуб не для общения, а чтобы как Айями в кабинете музыки... с А'Вечем...

Казалось, она едва смежила веки, как из сна вырвал грохот. В квартиру стучали грубо, не церемонясь.

— У вас полминуты, после чего выбиваем дверь, — крикнул мужской голос на искаженном амидарейском.

Спросонья Айями подскочила как ужаленная.

— Накинь на сорочку, — Эммалиэ бросила пуховый платок. Пока она зажигала лучину, Айями, накрыв дочку одеялом, метнулась к двери и зашипела, ушибив в темноте ногу.

— Кто там? — спросила на даганском.

— Открывайте. Обыск.

В жилище вошли двое солдат, привнеся клубы морозного воздуха и снег на подошвах ботинок. По стенам заплясали лучи света от фонарей на касках и на стволах автоматов. Один даганн остался у двери, а другой осмотрел комнату, заглянув под кровать, под стол и в шкаф.

— Кто это? — навел дуло на кровать и высветил русую макушку, выглядывающую из-под одеяла. Спящую Люнечку не потревожило вторжение чужаков.

— Дочка. Три года, — пояснила Айями торопливо. Её перепугало направленное на Люнечку оружие.

— Показать.

Айями отвернула одеяло, и дочка, лишившись теплого кокона, протестующе захныкала, шаря сонно по постели.

Солдаты вышли, осветив напоследок лица женщин. Перед тем, как запереть дверь, Айями заметила, как даганн приложил ладонь к двери пустующей квартиры и сказал: "Чисто", после чего военные двинулись выше. В подъезде стучали, хлопали, гремели. Слышался шум множества ног, и грубые мужские рыки. Им отвечали дрожащие голоса с всхлипами. Ботинки грохали по ступеням.

— Наших ищут, — сказала Эммалиэ. — Думают, укрываются у жителей.

— А почему не потребовали обыскать вашу квартиру?

— Так ведь, если в ней кто-то прячется, то внутри должно быть тепло. Солдат прислонил ладонь к двери и понял, что нетоплено, а значит, там никого нет, — пояснила соседка.

— Неужели поверил своей руке? — удивилась Айями нервно. — Сомнительный способ.

— Скорее, высокая чувствительность, — поправила Эммалиэ. — Думаю, даганны заранее определили, где из окон торчат печные трубы. А если и дымок идет, значит, хозяева подтопили, чтобы за ночь не выстудить жильё.