Территория Холода

Старшая воздевает очи горе.

— Ну что ты опять начинаешь? Нормально я реагирую на вопросы!

— На все, кроме моих, — многозначительно уточняю.

Она подходит ко мне, улыбается и легонько тыкает меня пальцем в кончик носа. Жест должен был быть милым и непринужденным, но получается неловким, как отрепетированное действие, так и не доведенное до естественности. Слова, которые она мне собиралась сказать, осыпаются невидимым крошевом, которое уже не разглядеть.

Старшая поджимает губы, готовясь, что я ее осмею. Все никак не поймет, что я не собираюсь над ней издеваться за ее угловатую романтичность.

В такие моменты у меня уходит много сил на то, чтобы не позволить себе улыбнуться. Знаю, что улыбку она расценит как насмешку — слишком уж настойчиво этого ждет. А меня тянет улыбнуться совсем не поэтому, а потому что в эти моменты Старшая выглядит очень настоящий, и с нее на короткое время спадают ее дикобразьи иголки.

В ней живет очень много страха, связанного с романтикой: во всем ей мерещится подвох, издевательство или скорое предательство. Я знаю, что она никак не может мне довериться и не позволяет себе представить нас в будущем. Речь даже не о далеком будущем, а хотя бы об окончании школы. Даже во время таких разговоров Старшая вскидывается и пресекает эти темы на корню, всем своим поведением давая понять, что я задаю невежливые и оскорбительные вопросы. При этом за мной — Старшая приглядывает, старается как можно менее навязчиво держать меня в поле зрения, следит, чтобы я не «натворил глупостей». Видеть то, как она дорожит мной и всем, что со мной связано, почти щемяще больно. Почему-то.

Спасаю положение и беру ее за руки. Растерянная Старшая беспомощно поднимает на меня взгляд, до этого устремленный в землю.

— Ладно, забудь, — говорю примирительно. — Сделаю для себя вывод, что ты не отвечаешь, потому что в девушке должна быть загадка. В конце концов, могу помучить расспросами кого-нибудь другого.

Старшая щурится, следы застенчивости отскакивают от нее сбитой пылью.

— Это кого?

— Не знаю. Майора, например.

Старшая фыркает и высвобождает свои руки из моих. Я бы напрягся, но замечаю, что к своему улову собранных окурков она идет с улыбкой. Похоже, буря сегодня пройдет мимо.

Подумав о буре, поднимаю глаза к небу.

Странно, что снег так и не лег. Дело близится к зиме, уже пора бы начаться хотя бы легким снегопадам. Без этого настроение грядущих зимних праздников может смазаться.

— Слушай, Старшая! — Я с энтузиазмом нагоняю ее, беру под руку и наклоняюсь к ее уху. Она машинально перехватывает пакет с окурками второй рукой. — Есть у меня одна активность, которая может понравиться тебе гораздо больше, чем уборка за курильщиками.

Старшая останавливается и ошарашенно смотрит на меня. Ее щеки очень быстро начинают краснеть, плечи поджимаются. Похоже, она натужно решает, отшатываться от меня или нет. Руку пока не высвобождает, и на том спасибо.

Пытаюсь понять, что я такого сказал, и через несколько секунд сам заливаюсь краской с головы до пят. Освобождаю руку Старшей, потому что ее смущение переползает на меня, просочившись сквозь рукава наших курток.

— Украшения! — выпаливаю я, замирая по стойке смирно, которую бы похвалил даже Майор. — Можно украшать территорию!

Старшая недоверчиво косит на меня глаза.

— Зачем?

— К зимним праздникам, — выдыхаю я, чувствуя, как жар на щеках начинает понемногу остывать. — Раздобудем гирлянды, привлечем моих соседей, будем территорию украшать, создадим настроение. А если тут нет гирлянд, можем из бумаги нарезать. Младшеклассники могут помочь! Уверен, им это занятие понравится…

Мой энтузиазм начинает затухать пропорционально тому, как лицо Старшей медленно превращается в кислую мину. Надо отдать ей должное, она терпеливо выслушивает мои предложения и даже пытается кивать. Но на лице у нее раздражение, скепсис и разочарование, каждая моя идея тут же отправляется в категорию завиральных.

Докатились. Про зимние праздники — тоже нельзя?

— Эй, что на этот раз не так? — вскидываюсь я.

— Шило, которое у тебя кое-где застряло. — Старшая становится напротив меня, важно упирает свободную руку в бок и качает головой. — Тебе, что, мало активностей? Зачем ты постоянно торопишь время и куда-то несешься? Мы можем хоть немного пожить без этих твоих планов на будущее?

Мне не нравится, как это звучит.

— Слушай, я совершенно невинное занятие предложил, а ты бесишься, как будто я подбиваю тебя на преступление.

Она молчит, но, судя по ее лицу, ассоциацию я подобрал верную. Внутри меня начинает закипать раздражение.

— Да что такого в том, чтобы просто украсить территорию к праздникам?! Они, вообще-то, не за горами! Я как раз хочу, чтобы мы подготовились планомерно! Почему тебе все вечно не так?!

Старшая некоторое время буравит меня тем взглядом, который я не выношу. Как будто рентгеном просвечивает. От этого взгляда я чувствую себя голым и хочу стыдливо прикрыться. Старшая же с каждой секундой выглядит все более усталой и отрешенной. Как будто я со своими предложениями умудрился ее утомить.

— Сначала дождись, пока снег выпадет, — деловито говорит она, — а уж потом будешь думать про украшения. В мокром осеннем лесу все твои поделки из бумаги превратятся в сопли! Этим только малышей пугать.

Не дожидаясь моего ответа, Старшая разворачивается и с особым усердием пружинит на пятках прочь. Я стою, пытаясь осознать, в какой момент мы умудрились поссориться.

Пока я думаю об этом, с неба начинают падать робкие снежинки, которые тоже вряд ли долго удержатся на земле. Хочу увидеть, как на этот снег реагирует Старшая, но она уже скрылась из моего поля зрения, и теперь неизвестно, когда ее нервная душа успокоится, чтобы снова мы снова могли поговорить.

Глава 30. Пиковый туз

СПАСАТЕЛЬ

Иду по дорожке, сквозь которую упорно пробивается трава. На вид пожухлая, но будто все еще живая.

Странное место. Заброшенное. Деревья и сорная трава здесь пустили свои отростки в каждую щель между плитками, в каждую трещину в стенах, в каждое разбитое стекло.

Однако это место все еще узнаваемо: полуголые остовы домов; старая артерия дорожки, оборванная по краям; осмелевший перелесок имени болотницы, которую никто и никогда не видел. Я узнаю интернат — вижу его одновременно своими глазами и глазами несуществующей птицы, парящей в сумрачном небе. Будто территория — внутри меня, или я сам — это территория. Она может приказывать мне, а я — ей.

С неба цвета морской сини робко сыплет снег, который пытается мимикрировать под дождь, сталкиваясь с землей. Под этим снегом хочется застыть и не двигаться, чтобы стать частью сна, в который погружена территория интерната. Это ее лицо — истинное лицо — любит уважение и ненавидит суету. Оно навязывает статику и отрицает движение. Поэтому таких больших усилий стоит оторвать ногу от плитки, к которой она почти приросла, и двинуться вперед.

Огонек. Нужно обязательно найти огонек. Я пока не знаю, зачем, но понимаю, что это очень важно.

Ноги ведут меня к ученическому корпусу. Мимо пустующей стойки коменданта, мимо коридоров первого и второго этажей. Вверх. На третий. Или выше?..

Куда?

* * *

Просыпаюсь от собственного вдоха, напоминающего хрип утопленника.

— Спасатель! Спасатель, эй!

— Ты чего?!

— Проснись! Что с тобой?

У моей кровати толпятся Стриж, Сухарь и Нумеролог, трясут меня за плечи и дергают в попытке разбудить. Далай-Лама предусмотрительно обувается и без лишних слов готовится бежать за Майором, если возникнет необходимость.

Сажусь на кровати и перевожу дыхание. Как будто марафон пробежал!

Через секунду прихожу в себя и вперяюсь глазами в соседей.

— Включи свет! — умоляюще хриплю Далай-Ламе. Тот исполняет просьбу, и я вздыхаю с облегчением: никто из соседей не выглядит изможденным. Насчет себя не уверен, но в своей безопасности от Холода убеждаюсь по бешено колотящемуся сердцу: уверен, так оно не может биться ни у одного человека с… трудным периодом.

— Ты во сне кричал и метался так, как будто за тобой кто-то гнался, — констатирует Сухарь. — Начал дергаться. Мы подумали, у тебя припадок.

— Нет. Хуже, — отвечаю и откидываю одеяло. — Мне нужно уйти на время. А вы лучше из комнаты не выходите. Посидите тут, пока я не приду.

— Пока ты не придешь откуда? — напрягается Сухарь. — В чем дело?

— Куда ты уходишь? — подхватывает Стриж.

Нумеролог тем временем возвращается на свою кровать, хватает колоду игральных карт и начинает тасовать ее, делаясь сосредоточенным и серьезным.

— В коридор, — отвечаю. — Куда конкретно, не знаю. Как пойдет. Просто… лучше ничего не спрашивайте, ладно? Побудьте здесь и присмотрите друг за другом.

Не уверен, что стоит рассказывать ребятам про сон-бродун и про Холод. Их это не должно коснуться, пусть живут спокойно и не вспоминают о том, что страшилка у костра действительно периодически посещает эту школу.

Пока я наскоро одеваюсь, друзья настороженно таращатся на меня, но вопросов не задают и не спорят.

— Свет не выключайте, — говорю напоследок, быстро завязывая шнурки на кроссовках и готовясь на выход.

— Почему? — качает головой Сухарь. — Ты хоть что-нибудь объяснишь?

— Ему и правда нужно уйти, — неожиданно поддерживает меня Нумеролог.

Мы все переводим на него взгляды, и он с пугливой решимостью демонстрирует нам потрепанную карту. Пиковый туз.

— Он должен предотвратить этот удар. Поэтому ему надо идти. Его теперешний путь очень важен для всей школы. — В руки Нумеролога скользит крестовая шестерка. Прежде чем поднять следующую карту, он немного медлит. — Только ты, похоже, не один пойдешь, а со Старшей. И вы там… кажется, поссоритесь.

Невесело усмехаюсь.

И как такое можно угадать по игральным картам?

— Уже поссорились, — говорю, накидывая толстовку. Куртку не беру: судя по сну-бродуну, выходить на улицу не потребуется. — Так что еще предстоит уговорить ее пойти со мной. Но ты прав. — Улыбаюсь и тут же серьезнею. На всякий случай повторяю: — Не выключайте свет, ладно? Я надеюсь, что скоро вернусь.

Стриж провожает меня испуганным взглядом.

— А к тебе Холодный ребенок не подселится, если будешь убегать ночью?

Пару секунд соображаю, о чем он, затем вспоминаю собственный дебют в качестве рассказчика у костра. Надо же! Я и забыл, о чем был мой неудачный экспромт.

— Брось, это же просто страшилка, — улыбаюсь я.

Хотелось бы, чтобы все истории оказались просто вымыслом, но это не так.

Выхожу из тридцать шестой, и заметно похолодевшая темнота коридора проглатывает меня.

* * *

Слепящий луч фонарика рассекает темноту и бьет в глаза. С шипением и ругательством я отшатываюсь и закрываюсь от него. Потревоженная темнота снова принимает меня, и мы беззвучно жалуемся друг другу на моментную слепоту. Одновременно я прислушиваюсь и понимаю, что предо мной не один человек, а двое. Судя по испуганному вскрику, одна из моих случайных встречных — точно девчонка, причем знакомая мне.

— Тебя еще не хватало!

Второй голос я тоже узнаю. Этот запоздало скорректированный бас вообще сложно с чем-то перепутать. За ним следует торопливая речь, и я окончательно идентифицирую Белку:

— Погоди, может, он что-то знает.

Луч фонарика смущенно бродит по полу, как пристыженный ученик. Я с укоризной смотрю на него, только-только успев проморгаться.

Белка подходит ко мне и берет меня за плечи. Я напрягаюсь: при обычных обстоятельствах она вела бы себя по примеру своей соседки, а сейчас любезничает. Значит, случилось что-то нехорошее.

— Ты видел Принцессу? Она к тебе приходила?

— Принцессу? — растерянно качаю головой. — Она, что, пропала?

— Брось ты это, ему все равно, — недовольно бросает Хозяюшка. — Искал-то он тут явно не ее! Этому посачу на нее с самого начала было начхать!

Посач. Очередное фирменное словечко Хозяюшки сбивает меня с толку, и я даже не знаю, как мне на него реагировать. Впрочем, судя по настроению, с которым она это говорит, это явно не комплимент.

Терпеливо вздыхаю и решительно смотрю на нее.

— Ты права, я искал Старшую. Но мне не все равно, что Принцесса пропала. Я об этом просто не знал.

— Да если б не ты…

— Перестань, — обрывает Белка уже раздувшую щеки Хозяюшку и оттесняет ее назад.

— Что это ты его защищаешь, перебежчица?

— Это не он виноват, что она пропала!

— Я вам ссориться не мешаю? — встреваю в уже загоревшуюся перепалку. — Или это для вас важнее, чем найти Принцессу?

Хозяюшка складывает руки на груди и пыхтит, как недовольный паровоз.

— Давно она пропала? — спрашиваю, пока никто не нашел новых способов обвинить меня в горе Принцессы. — Ушла одна или с ней кто-то был?

Белка пожимает плечами.

— Сказала, что скоро придет, и ушла из комнаты. Мы заболтались с девчонками… опомнились, когда поняли, что уже свет в коридоре погасили, а ее все нет. Она никогда бы не стала одна ходить в темноте, она боится…

Киваю.

— Стало быть, ушла одна. А вы вызвались ее разыскивать?

— Старшая тоже ее ищет, — говорит Белка. Голос у нее взволнованный, фонарик в руке немного подрагивает. — Остальные ждут в комнате, вдруг она вернется.

— Возвращайтесь тоже, — говорю я. — Я сам ее поищу.

— А с чего такая щедрость? — с вызовом спрашивает Хозяюшка.

Вместо препирательств с ней снова смотрю на Белку и киваю, подтверждая свои слова.

— Идите. Я же вижу, что вам здесь тоже страшно. Возвращайтесь, а я найду Принцессу, если только Старшая не найдет ее раньше. Если надо, будем искать до утра.

— Не указывай мне, что делать! С чего ты взял, что нам тут страшно? — бесится Хозяюшка. Белка умоляюще тянет ее за руку в сторону четвертого этажа.

— Мне тут страшно, — тихо говорит она. — И холодно. Пожалуйста, не вредничай. Давай сделаем, как он предлагает. Они со Старшей найдут Принцессу, он пообещал.

Пока Хозяюшка мнется, я пробегаю мимо нее и Белки на четвертый этаж.

Споры девчонок сорок седьмой цепными псами рвутся за мной, пытаются укусить за пятки, но я быстро отрываюсь от них и почти бегом обследую темные коридоры девичьего крыла. Угрожающе приоткрытая пасть душевой капает слюной густейшей черноты, в которой могут исчезнуть даже тени. Зловещие нагромождения сломанных стульев у последнего окна терновыми зарослями вырастают на моем пути. За окном я замечаю мельтешащих снежных мушек и ощущаю, что на этаже начинает холодать сильнее.