* * *
Как и предсказывал Ашинатогл, начались суды между гражданами. Первый судебный процесс остался в истории.
Повод для суда в принципе был ничтожный. Владелец большой продовольственной и мелочной лавки Конгс Олиронганс, раздавая поручения слугам и приказчикам, вдруг услышал шум в кладовке. Он сам отправился выяснить, что же случилось. Из кладовки выскальзывал соседский раб Скудир, пытаясь вытащить несколько украденных лакомств. Конгс взревел и бросился за рабом. Тот в приступе глупой жадности и трусости попытался бежать, не бросая украденного, и был быстро настигнут. В гневе лавочник всадил ему кинжал в спину, в самое сердце. Завершение этой сцены видели несколько прохожих и пара слуг купца.
Хозяин убитого раба столяр, мастер цеха Лусс Ичирилин был весьма расстроен и возмущён, когда ему принесли к дверям дома тело убитого раба. Подождав денёк и убедившись, что Конгс не собирается виниться и мириться, Лусс подал жалобу претору. Поскольку Лассор был в отсутствии (он получил отпуск на неделю в связи с рождением сразу двух детей от наложниц: сына и дочери), жалоба попала к Таррисаню, который пока ещё не отбыл в северные горы из-за заседания Сената. Таррисань решил дела не затягивать, и на следующий же день назначил суд.
Вообще-то дело было мелкое. Раб был убит за преступление, хоть и не тяжкое. Хозяин мог претендовать лишь на извинения и компенсацию ущерба. Но Таррисань решил первый суд устроить так, чтобы задать тон на будущее.
На форуме собрались граждане, относившиеся к происходящему наполовину серьёзно, наполовину как к зрелищу. Пришел также трибун и демонстративно уселся на стул перед трибуналом, показывая, что он готов выполнять свои обязанности и не зависит от магистрата. Таррисань попросил выйти соседей тяжущихся. Вышли двадцать человек. Они бросили жребий, и из них выбрали шесть. Таррисань обратился ко всем:
— Гражданин Лусс Ичирилин, мастер цеха столяров, подал иск к гражданину Конгсу Олиронгансу, купцу из гильдии торговцев Дилосара. Подтверждает ли державный народ, что оба участника процесса полноправные граждане и те, кого я назвал?
— Конечно! Мы их знаем! — закричали все.
— Тогда переходим к судопроизводству. Мы выбрали шесть судей. Тяжущиеся, не является ли кто-то из них вашим личным врагом или близким родственником? Не считаете ли вы, что кто-то из них значительно выше или ниже вас по общественному положению?
Никого из судей не отвели.
— Тогда, судьи, занимайте места на скамье на трибунале и поклянитесь перед священником, что вы будете сегодня судить беспристрастно, по законам и справедливости, внимательно выслушивать все стороны и не давать волю своим страстям.
Судьи принесли присягу. Таррисань назначил секретаря из числа своих людей.
Процесс начался.
— Истец, изложи свои претензии к ответчику.
— Претор! Судьи! Народ! Мой сосед убил моего раба Скудира и никак не загладил своего поступка, не дал мне никаких объяснений, не принёс извинений, не возместил ущерб. Я прошу суд взыскать с виновника пятнадцать золотых либо позволить мне выбрать из его рабов любого раба или рабыню в качестве возмещения ущерба. Я прошу моих соседей засвидетельствовать, что труп раба был брошен перед дверями моего дома и никаких формальных извинений или признания вины со стороны Олиронганса не было. Он поступил не по-дружески и не по-соседски.
Народ немного посмеялся над требованием Ичирилина. Все знали, что он заглядывался на одну из рабынь купца. Но в принципе все считали требования истца на первый взгляд разумными.
— Ну, скостить компенсацию до десяти золотых, а если купцу будет жалко, пусть рабыню отдаёт. И пусть извинится прилюдно.
Примерно такие разговоры ходили в толпе.
— Ответчик, что ты можешь сказать в свою защиту?
— Претор! Суд! Народ! Я застал раба на месте преступления, когда он вытаскивал из кладовой похищенную еду и выпивку. Он не стал просить пощады, а бросился бежать. Но я догнал его и в сердцах всадил ему кинжал в сердце. Я считаю, что я грешен, что дал волю гневу, но невиновен, поскольку я застал раба на месте преступления и поступил согласно своим правам. Поэтому я не стал извиняться перед хозяином и предлагать ему возмещение. Ведь прежде всего он должен извиниться за воровство раба, а уж потом говорить о другом. У меня есть пять свидетелей, которые видели момент убийства. Они могут подтвердить, что убитый держал похищенное двумя руками.
— Истец, что ты можешь ответить на это?
— Я признаю, что мой раб воровал. Граждане рассказали мне это. Но ведь смерть — несоразмерное наказание за мелкое воровство. Если бы сосед выпорол воришку и притащил бы ко мне, я бы извинился, загладил вину и сам бы всыпал рабу по первое число. За такие проступки раба наказывает хозяин, а не сосед хозяина.
— Ответчик, твоя очередь. Что ты теперь можешь возразить?
— Я застал раба на месте преступления. Согласно только что принятому нами закону, он под защитой законов не находился. Это всё, что я хочу сказать.
— Истец, твоё возражение.
— Этот закон относится к лицам. А раб лицом не является. У него нет своей воли. За его поступки отвечает хозяин.
— Высказались! — заявил претор. — Ввиду очевидности дела, что обе стороны не оспаривают ни факт воровства, ни факт намеренного убийства, свидетелей опрашивать нет нужды. Теперь я попрошу секретаря зачитать формулировку закона Атара Основателя о преступнике.
"Тот, кто совершает поступок, нарушающий законы, тем самым ставит себя вне законов и в момент преступления не защищается никакими законами царства или Империи. Согласно договору между царством и Древними, Древние пользуются защитой законов до тех пор, пока они не нарушают законов вне территории своих деревень или же по отношению к тем, кто находится под защитой законов царства и не является Древним, и случай такого нарушения не оговорен явно в существующем договоре с Древними и в будущих подобных договорах".
— В зачитанном тексте не сказано "лицо". Закон относится ко всем, совершающим преступление. Согласны ли вы с этим, судьи?
Судьи единогласно ответили: "Да".
— Следовательно, я вношу на утверждение суда следующее решение.
"Поскольку в момент убийства раб совершал преступление, вины на убийце нет. Компенсации ущерба и извинений ни одна сторона требовать не может, поскольку истец понёс наказание за то, что распустил раба и допустил его до преступления, в виде потери раба, и поэтому обворованный не может требовать возмещения поврежденного имущества. Действие Конгса Олиронганса законно и может обсуждаться лишь с точки зрения справедливости и морали".
Судьи единогласно проголосовали за постановление. Народ разочарованно загомонил: все надеялись на красивое и длительное обсуждение и споры. А тут всё тихо, гладко, быстро, ясно. Но Таррисань вновь поднялся со своего кресла и призвал народ к тишине.
— А теперь, граждане и судьи, нам нужно на будущее обсудить, как действовать в подобных случаях, чтобы всё было по основным понятиям нашего царства. Поэтому мы исследуем данный случай подробнее. Олиронганс, ты сказал что-либо перед убийством?
— Не помню, — честно ответил ошеломлённый торговец.
— Он только взревел, как разъярённый медведь! Ни одного человеческого слова он не сказал! — загомонили свидетели происшедшего.
— Вот видишь, часть вины на тебе есть. Ты взревел, раб мог просто потерять ум с перепугу и броситься в панике бежать. Надо было что-то сказать ему. Но ты целиком отдался греху гнева.
— Ну да. Есть такая вина, — ответил торговец. — Надо будет помолиться и покаяться.
— Всё верно, — продолжил довольный Таррисань. — А теперь скажи, что же украл убитый?
— Этот наглец спёр ведёрко отличного варенья, флягу чачи и окорок, — под смех народа перечислил купец.
— Выпивка и закуска! Да ещё и для женщины подходит! Небось, шлюху себе подцепил, — загомонил народ.
— А теперь скажи, Олиронганс, что было бы, если бы он тащил лишь, скажем, флягу чачи?
— Ну что? Заорал бы на него, догнал бы, выпорол бы как следует и к хозяину отвёл получать добавки, — честно ответил купец. — А этот тип обнаглел.
— Значит, убил ты его не столько за воровство, сколько за наглость? — спросил граф.
— Выходит, так, — под аплодисменты народа ответил лавочник.
— Ну что, судьи и народ. По-моему, это смягчает моральную вину Олиронганса. За наглость действительно преступника можно убить, и здесь гнев простителен.
— Точно! — закричали довольные зрители.
Народу происходящее всё больше нравилось. Такой разбор был интересен и всем по душе.
— А скажи, Олиронганс, не был ли ты раньше обижен на этого раба или его хозяина?
— Пожалуй что да. У меня были подозрения, что этот тип уже несколько раз у меня по мелочи то выпивку, то еду утаскивал. А хозяин за ним плохо смотрел.
— Вот теперь отвечай ты, Ичирилин. Ты что, раба плохо кормил, голодом морил и вообще недостойно содержал, что тот всё время крал еду? — ехидно спросил Таррисань.
— Да ты что? — возмутился столяр. — Каждый день он получал хлеб или рис, кашу и похлёбку, вина или чаю, зелени вдоволь и фрукты. По праздникам рыбу или мясо вдоволь, выпивки сколько хочешь. На большие праздники ещё сребреник на бабу. Одежды у него были и тёплая, и прохладная. И работой я его не слишком перегружал. А так я был им доволен: делал всё, что приказывали, и свои обязанности исполнял. А что выпить любил, так это обычно для раба. А вот что он ворует, я не знал.
— Ну да, это правда, — захохотал народ. — Заморенным Скудир не выглядел, в лохмотьях не ходил, и частенько видели его пьяным, а порой в компании шлюх.
— А вот теперь, мастер, ответь ещё на кое-что. Много ли ты денег давал рабу?
— Да он ведь выпить не дурак был. Редко когда пару медяков на покупки, и строго за них спрашивал. Вот на праздники...
— О праздниках ты уже говорил. Но разве тебе не странно было, откуда он берет выпивку или деньги на выпивку, а ещё небось и на баб?
— Не думал я об этом, — признался столяр.
— Значит, ты неправду сказал, что не знал, что твой раб ворует. Ты не хотел этого знать. — жёстко сказал Таррисань.
— Выходит так, претор, — после некоторого раздумья сказал мастер, ощутив, что народу очень не понравится, если он начнёт выкручиваться.
— Значит, и ты серьезно виноват. Распустил раба. Я не сомневаюсь, что, если бы он попался, ты бы с него полшкуры спустил, но ведь лучше до этого не доводить. И тебе позор, и всё прочее плохо. А вот теперь вернёмся к Олиронгансу.
Купец, который надеялся, что с ним уже покончили, невольно вздрогнул и был ошеломлён неожиданным вопросом Таррисаня.
— Вот скажи, торговец, а если бы это был не раб, а рабыня? Что бы ты сделал?
— Ну это смотря какая рабыня, — растерялся под хохот собрания лавочник.
— Молодая симпатичная, — улыбнулся граф.
— Отдрючил бы и выпорол. Убивать не стал бы. И, может, даже хозяину ничего не сказал бы, — под ещё больший хохот ответил Конгс.
— Ну что ж, достойный ответ. Но что бы ты сначала сделал: использовал бы её или выпорол?
— Не извращенец же я и не садист! Сначала поимел бы, а потом слегка выпорол бы, чтобы наказать. А то вдруг ей понравится, и ещё придёт воровать.
— А вот как думает народ: после этого было бы законно её выпороть?
— Нет! — закричали все. — Она уже не занимается преступлением. А за ущерб он с неё уже компенсацию взял.
— Прекрасно! — сказал граф. Тогда я просуммирую всё наше обсуждение в следующем эдикте.
"Раб, совершающий мелкое преступление, подпадает под действие закона Атара Основателя о преступниках. В этот момент с ним или с ней можно сделать то, что считает нужным гражданин, заставший на месте преступления. Но при этом, чтобы были соблюдены основные понятия, необходимо учитывать следующее. Мелкое воровство, мелкое жульничество, обман, неумение удержаться от соблазна — качества, присущие рабам. Поэтому при выборе наказания либо компенсации нужно это понимать и не проявлять жестокости. Нельзя наносить увечья или допускать, чтобы пошла кровь, кроме той, которая может пойти естественно от нормальных действий. После наказания либо получения возмещения раба либо рабыню нужно вернуть хозяину. Если хозяин спросит, что случилось, или начнёт выставлять претензии, необходимо рассказать о проступке раба и потребовать от хозяина извинений и наказания провинившегося. Если же хозяин ничего не спрашивает и не возмущается, то дело заставшего — рассказывать или нет и требовать ли дополнительного удовлетворения. Если же раб убит на месте преступления, то деяние убившего законно, и его поступок подлежит разбору лишь с точки зрения чести и справедливости. Если же раб сопротивляется, то допустимы и полностью оправданы любые действия, пресекающие преступление".
— Ну а если раб не вороват, не жуликоват и не лжив, что тогда? — спросил кто-то.
— Тогда это кандидат в слуги либо в союзники, — улыбнулся граф. — Ведь честного раба нужно через некоторое время отпустить на волю.
Но тут вдруг из рядов граждан вышел человек и обратился к претору:
— У меня серьёзный вопрос. Можно ли задать его с трибуны?
— Можно, — вновь улыбнулся магистрат. — Но будь краток и ясен.
— Претор, допустим, застал я воришку-раба, собираюсь его выпороть, а он бросил украденное, упал на землю и молит о прощении и пощаде. Ведь он уже не совершает преступление. Могу ли я его выпороть, а то ведь в следующий раз он опять придёт и будет так же выкручиваться?
— Действие, которое законно начато, может быть продолжено законно, если противное не установлено явно, — ответил граф. — Началом порки считается слово "Выпорю", либо взятие плети или розги. А вот если ты рычал, как медведь, вместо того, чтобы говорить или действовать, как человек, то ты сам виноват, если раб успеет повиниться до начала порки.
— И насчёт рабыни всё стало ясно! — расхохотались граждане.
На этом суд закончился.
* * *
Первое регулярное заседание Сената было посвящено обсуждению задач, стоящих перед всем царством, его магистратами и достойнейшими гражданами, начиная с царя. У дверей Сената была поставлена скамья, на которой сидели присутствующие в столице трибуны, чтобы иметь возможность в любой момент задать вопрос или же заявить, что обсуждаемое решение нарушает права граждан.
Важнейшим делом для царя решено было считать визит в Агаш. Некоторые торговцы уже открыли свои лавки в столице Агаша, а в Дилосаре уже был целый квартал агашских торговцев, ремесленников и простонародья. Скажем, портовые рабочие в основном были агашцами. Из горцев за такое дело брались только бывшие месепе: младшие сыновья смердов. Но даже они чувствовали себя униженными, и стремились в большинстве случаев побыстрее устроиться в слуги к купцу либо ремесленнику.
Такая асимметрия обмена гражданами была вполне понятна: четыре миллиона агашцев против двенадцати тысяч граждан. Тем не менее, равноправность союза была закономерной. Армия Агаша составляла примерно сорок тысяч профессиональных воинов, к которым добавлялось ополчение, не годное почти ни на что, кроме обозной службы и грабежа. Лиговайя могла моментально собрать тысяч двадцать пять, благодаря союзникам-ихланам и лазанцам, причём выучкой, организованностью, боевым духом и вооружением её воины были намного лучше. Большое преимущество у Агаша было только во флоте.
