Дом на краю

— Пить. — Во рту сухо, точно в пустыне. — Что случилось? — сделав пару глотков воды.

— Ты упала. Сильно рассекла голову, пришлось накладывать швы, — свободной рукой погладив меня по предплечью. — Но это ничего... Быстро заживет.

Я понимала, зачем он это делает — оттягивает момент, но мириться не хотела.

— Я не об этом. О другом. Почему?

Вовка перестал ободряюще улыбаться.

— Яр, давай мы поговорим об этом позже, когда ты окрепнешь? Хорошо?

— Нет. Я должна знать. Вов, расскажи.

Он нахмурился. Внутренняя борьба исказила черты, но мольба в моем голосе перевесила чашу весов. Владимир сдался.

— Я не знаю почему, Яр. Врачи также ничего утверждать не могут. Слишком маленький срок. Всякое возможно.

— Как? — Я отвернулась к окну. Смотреть в его глаза выше моих сил. Видеть в них жалось — невыносимо.

— Мы везли тебя в больницу, когда началось кровотечение. Я не мог понять из-за чего. Думал, тебя ранили в живот, но никаких следов повреждений не было. Ближе к городу ты начала...

— Неужели нельзя было ничего сделать? — поняв, что не хочу знать все подробности. Что сейчас это слишком для меня.

— Врачи пытались, но... Ш-ш-ш, не надо. Не плачь.

А ведь я даже не ощущала слез и не могла остановить их. Не понимала, что плачу.

— Кто? — едва протолкнув вопрос через ком в горле.

Владимир покачал головой.

— Слишком рано... Слишком маленький срок, чтобы определить пол.

Лишь только на следующий день я смогла вспомнить о другой проблеме, вероятно сыгравшей не последнюю роль в постигшем меня самопроизвольном выкидыше. Врач тогда завела речь о скорой выписке, необходимости отсутствия волнений, наличия покоя и поддержки близких, развернув мои мысли в сторону разрушенных родственных связей.

— Что со Святославом? С Ольгой? Как ты нашел меня в Лопуховке? И кто стрелял? — накинулась я на Владимира, стоило давшей клятву Гиппократа оставить нас наедине.

— Это, конечно же, не может подождать? — Вопрос однозначно риторический, и Вовка явно не рассчитывал на положительный ответ с моей стороны, ибо тут же продолжил: — Со Святом все хорошо. Он не пострадал. Сейчас находится в безопасности. Можешь не волноваться. А вот на счет Ольги порадовать не могу. Она и еще тринадцать человек ждут решения о переводе в саратовское СИЗО.

— В СИЗО? — Хотя чему удивляюсь, спрашивается?

— В СИЗО. — Он, видимо, решил не скрывать ничего и продолжил сухо. — В связи с подозрением на причастность местных властей и сотрудников правоохранительных органов дело передано в областной суд.

— Подожди, ты хочешь сказать... Ее посадят? — Я подалась вперед: до этого сидела на койке, откинувшись на подушку.

— Яр, даже если Ольга не принимала непосредственного участия в ритуальных убийствах, то пойдет под суд за пособничество. Ты же сама прекрасно понимаешь, она знала о том, что здесь твориться, — сочувственно.

Голова неожиданно закружилась, и я повалилась обратно на подушку. Владимир, в процессе разговора отошедший к окну, моментально оказался рядом.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Врача позвать?

Я отмахнулась:

— Нормально все. Кого еще арестовали?

— Какая разница, Яр? Можешь мне поверить, невиновных среди них нет.

— Да, наверное, но... Как, Вов? Кто? Ты же сам сказал, что наша милиция причастна. Я чего-то не знаю, да? — после того как суровость сошла с его лица, уступив место чему-то очень похожему на вину.

Владимир опустился на колени рядом с кроватью.

— Яр, я должен тебе кое в чем признаться.

Начало мне не понравилось.

* * *

— Зачем, Вов? Зачем? Я доверяла тебе... — Все на что я была способна по окончании его покаянной речи.

Где-то внутри надломилась последняя, хрупкая веточка, на которой держалась моя вера в людей. Оставалось бестолково вопрошать — за что? И сокрушаться. Вранье! Кругом вранье! Сплошное вранье! Такое ощущение, что вся моя жизнь соткана из разноразмерных, разноплотных полосок лжи без крупицы истины! Хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь, хоть один человек был со мною до конца откровенен?!

— Прошу тебя, солнце, не нужно так реагировать. Я не мог открыться тебе, не поставив под удар операцию. Они твои родные, ты бы не поверила.

— Ошибаешься. Они мне никто. — Я горько усмехнулась ему в лицо, прежде чем отвернуться к окну. На улице ярко и жизнеутверждающе светило солнце, но его лучи не могли проникнуть сквозь сгустившуюся вокруг меня тьму — тьму очередного предательства. Мне было бесконечно холодно в этой темноте. Холодно и одиноко среди призраков тех, кому я когда-то безоговорочно доверяла.

— Уходи, Вов. Уходи. Я больше не хочу тебя видеть, — не глядя.

Мой удел довольствоваться слепком с того, кого любила! Теперь он навсегда останется со мной, напоминая о несбывшимся.

— Яра... — Владимир попытался притянуть меня к себе, но я не далась.

— Уходи...

— Ты же понимаешь, что не права сейчас, — оставив попытки заключить меня в объятья, он поднялся. — Я люблю тебя.

Во мне вдруг проснулась злость.

— Любишь? Ты любишь?! По-твоему это любовь — врать в глаза?! — наградив его скептическим взглядом. — Я душу тебе изливала, искала поддержки, с ума сходила оттого, что не могу помочь несчастной девочке, а ты? Что делал ты? Знал, кто они, и молчал! Почему?! — Вопрос вникуда, а вслед за ним пришло озарение. — Ты подозревал меня, да? Ты думал, что я заодно с ними?

Пришедшее на ум предположение настолько ужасно, что голос сорвался. Рука взлетела к горлу, искать оковы: меня как будто душили.

— Нет... Нет. Конечно нет! — с выглядит искренне возмущенным, но мне не верится. Или отныне это мой бич не доверять никому?

— Господи, какой же ты лицемер! Какой же ты... — подходящих слов нет. Забылись. Выбелены воспоминанием. — Считал, что я убийца и... и... спал со мной!

Не в силах более находиться без движения, я соскочила с кровати. Ноги сами отнесли к окну. За ним больничный двор, дорожки, лавочки, люди. Я закусила губу, когда взгляд зацепился за сидящую на скамье парочку. Женщина ждала дитя, и мужская ладонь покоилась на выпирающем, упругом животике, то ли лаская, то ли оберегая от всего. В душе что-то перевернулось.

Я развернулась к Вовке. Он все также стоял рядом с кроватью — взъерошенный, хмурый, и, казалось, ждал чего-то. Чего? Прощения? Я прощать не собиралась! Не сейчас!

— Ты... Это ты во всем виноват! — Увиденное рвет меня на части, и собственная боль требует выхода. — Если бы ты сказал... если бы я знала... наш малыш был бы жив! Ты убил его!

Глава 27

День выписки. Хмурое небо, накрапывающий дождь и записка от Владимира, поутру переданная медсестрой, и на выходе из больницы выброшенная мною в урну: "Свята привезут в трем. Вещи из гостиницы в сарае. Ключ от дома там же".

У него имелся дубликат. Удивлена? Нет. На то и сотрудник спецслужб, чтобы думать наперед.

По дороге зашла в магазин — нужно приготовиться ко встрече с племянником, но стоило перешагнуть порог бабушкиного дома, благие намерения растаяли, как дым. На глаза навернулись слезы.

Оставив сумки в "холодной", я устремилась в дедушкину комнату. Там повалилась на заправленную постель, чтобы разразиться горькими рыданиями. Где взять сил жить дальше? Как жить, если все самое дорогое ушло? Исчезло? Превратилось в пыль?

Я не представляла, как справиться с этим. Не понимала, куда идти дальше. Как идти. Где найти точку опоры.

Это был чистой воды пессимизм, когда стакан заведомо наполовину пуст, а в моем случае необратимо иссушен до дна.

* * *

Как Вовка и обещал, Свята привезли к трем. Незнакомый мужчина ничем не примечательной внешности позвонил в дверь.

— Ярослава? Ярослава Витальевна? — когда я предстала перед ним, еще не до конца пришедшая в чувство.

Около получаса назад заставила себя подняться с постели и даже попыталась замаскировать последствия истерики, но припухлость век и покрасневшие белки тональным кремом не замажешь, так что визитеру пришлось лицезреть меня не в самом лучшем виде.

— Да. Она самая, — попытавшись растянуть губы в улыбке.

— Встречайте.

Кто-то невидимый, кто удерживал калитку приоткрытой, распахнул пошире дверь, и во двор ступил Святослав. На нем футболка явно не по размеру, такие же шорты, и только кепка ладно сидит на голосе, как всегда чуть наискосок.

— Т-т-тетя Яра... — Увидев меня, мальчишка заулыбался.

Забыв о собственных бедах, как была — босиком, я слетела с крыльца, чтобы как можно скорее заключить его в объятья, почувствовать и понять — отныне моя жизнь в нем!

* * *

— Свят, я должна тебе кое-что рассказать... о маме, — устав удивляться тому, что племянник не задает никаких вопросов и ведет себя так, словно ничего в его жизни не изменилось: попив чай с бутербродами, он отправился смотреть телевизор.

— Не нужно, т-теть Яр, я все з-знаю.

— Что ты знаешь? — от неожиданности так и не дойдя до дивана. Осталась стоять посреди комнаты.

— Мама м-мне все объя-я-яснила.

— Мама? Когда? Что объяснила? — совершенно растеряно.

Он переключил канал и убавил звук, когда из динамиков полилась трель автоматной очереди — транслировали военный фильм.

— Вчера. Мы ез-здили к ней вчера.

— Ездили? Куда? С кем?

— В тюрьму.

Отвечая, он выглядит гораздо старше своих лет и все из-за глаз — в них не свойственная подростку мудрость. Как же я сразу этого не заметила?! Ослепла из-за собственных проблем?!

Ощутив слабость в коленях, я все же присела и повторила оставшийся без ответа вопрос:

— С кем ездили?

— С д-дядей Вовой.

* * *

В дверь позвонили. Стряхнув с рук муку — собиралась порадовать племянника пиццей, я заспешила к двери, задаваясь вопросом — кто бы это мог быть? Мы никого не ждали.

Тем большим было мое изумление, когда увидела посетителя.

— Павел... э-э-э... Павел Аскольдович, — вспомнив о манере нашего предыдущего общения. — Если вы к Владимиру, то его здесь нет, — не представляя, чем обязана этому визиту.

— Я знаю, только что виделся с ним, — просветил меня мужчина. — Могу войти?

— Да, пожалуйста.

Я посторонилась, впуская гостя в дом. Вдруг подумалось, что он, возможно, никакой не адвокат вовсе, а, как и Вовка, агент под прикрытием или...

Впрочем, какая разница?

— Присаживайтесь, — указав Павлу на диван в "проходной", я закрыла дверь в "общую" — там Святослав валялся на полу перед ноутбуком. — Чем могу помочь?

— Я на минуту. Вот, — поставив портфель на диванный подлокотник, мужчина достал файл с бумагами и протянул его мне.

— Что это?

— Договор дарения. Прочитайте и подпишите, если со всем согласны.

— Договор дарения? На что? — Я с сомнением оглядела файл, но в руки так и не взяла.

— Ваша сестра изъявила желание отписать вам половину принадлежащего ей недвижимого имущества.

— Недвижимого имущества?

— Половину этого дома.

Сказать, что я удивлена, значит промолчать, и ничего более внятного изречь не получается:

— Ольга?.. Зачем?

Но моего ошеломленного бормотания точно не слышат. Павел вынул бумаги из файла.

— Если вы готовы принять дар, завтра мы подадим документы на переоформление права собственности. Запись на десять часов, так что прошу — не опаздывайте. И паспорт не забудьте, — словно вопрос о моем согласии дело давно решенное и пересмотру не подлежит.

Внутри зародится протест.

— Стоп, подождите! Я пока ни с чем не соглашалась. И не нужно мне всовывать эти бумажки! — отстранив настойчивую руку. — Какой смысл Ольге отдавать мне дом? Вы что, надавили на нее? Заставили, да?! — до глубины души возмущенная внезапно пришедшей на ум мыслью.

Павел посуровел в лице.

— Зачем мне это, не подскажете? — бросив документы на диван.

— Я... я... я не знаю! — так и не придумав логически обоснованной причины подобному поступку, ведь не себе присваивал. — Мало ли... — теперь сконфужено.

— Нет никаких "мало ли". Надумаете — позвоните, — Павел подхватил портфель. — Мое дело маленькое, оповестить о желании клиента. Прощайте, — он зашагал к выходу из комнаты.

После секундного замешательства я кинулась следом.

— Постойте! Простите! Что значит "клиента"? Я не понимаю. Вы...

— По просьбе Владимира, я буду представлять интересы вашей сестры в суде, — уже в "теплой", все также недовольно.

— Так вы на самом деле адвокат?

— Если мне не изменяет память — да.

— Простите, — демонстрируя раскаяние, я прижала руку к груди. — Просто Вовка... он... вот я подумала... Простите, ради бога. Хотите чаю? Только... сейчас я уберу, — вспомнив о бардаке на кухне.

— Нет, спасибо, — окинув меня прохладным взглядом. — Вы с документами ознакомьтесь. Подпишите. Если что непонятно, я на связи. Номер на визитке, — чуть более благожелательно. — Там еще бланк заявления на получение опеки и список необходимых справок. Владимир сказал, вас заинтересует, — добив меня окончательно.

* * *

Свят не ложился долго — слушал музыку. Что-то тяжелое, насколько можно судить по прорывающимся из наушников басам. А я зачем-то все ждала, пока он уснет. Ждала и поглядывала на переданные Павлом бумаги, не решаясь углубиться в их изучение — будто это шаг без возврата. И думала о Вовке, воскрешала в памяти наш последний разговор, где-то в глубине души сожалея о брошенных в запале словах. И не понимала, как оправдать себя.

В два ночи я вышла во двор. В душе ни следа былой обиды, только сожаление разъедает изнутри. И хочется спросить кого-то недоступного взору, беспристрастно взирающего свысока — куда смотрел? Зачем позволил? Почему не остановил?!

Сейчас, когда пустота внутри отчасти заполнилась присутствием племянника, необходимостью заботиться о нем, меня одолели угрызения совести. Вопреки желанию из головы не шла судьбоносная ссора с Толиком, похоронившая наши отношения под грудой необоснованных обвинений: всем плоха, всем не такая — больная, убогая, тронутая, ни мать, ни жена, ни любовница в отличие от нее — другой, отзывчивой, ласковой, подарившей надежду на скорое продолжение рода.

Как же я плакала тогда, после его ухода! Как проклинала, задетая несправедливостью отравивших нутро слов! Как призывала все кары земные и небесные на его голову! А сама... сама?

Ничуть не лучше! Накинулась, стремясь ужалить посильнее! Переложить ответственность на плечи другого! Облегчить собственную ношу! Свою вину!

Никто кроме меня не мог почувствовать биение новой жизни. Никто не мог подозревать о ней. Никто не должен был... даже несостоявшийся отец.

Боль накатывала волнами. Сжимала внутренности, вгрызалась в них, точно изголодавшийся зверь, и отступала, едва насытившись, позволяя расслабиться на секунду-две перед очередным, ожесточенным броском. В мгновенья затишки, напоминая о себе, телефон жег ладони, но я не находила сил ответить на этот вызов. Не ощущала готовности сделать шаг к сближению, не могла заставить себя набрать номер, не понимала, что сказать, когда после оборвавшегося гудка раздастся знакомое "алле".