Раненый мир - Книга Презрителя

Она смотрела в его серые глаза, кивала, молча замирала у него на плече и ждала, пока он заснет, чтобы отодвинуться. Потому что, хоть Эльза и спала со Штайнером, она любила другого. Но об этом не знал никто, кроме Лиды и Густава. Теперь никто, кроме Лиды.

Шрам тяжело дышал, припав к земле рядом с телом Брехта. Раны у него на боках и спине, подрезанная гизармой задняя лапа — причиняли ему незначительную боль, и уже начинали зарастать, хоть были получены всего несколько минут назад. Другое дело пуля, попавшая в грудь, она жгла и нарывала, волку хотелось разорвать свою плоть и выдрать оттуда ненавистный комок человеческой подлости.

Все происходило очень быстро: вокруг рычал и рявкал бой волков и людей; Эльза с размаху отсекла одному из серых убийц нос, оставив его с обезумевшим визгом кататься по земле. А обнявшая загривок Шрама, распластавшаяся в его шерсти дриада выпустила часть своей силы, чтобы исцелить выростка. Прозрачные зеленые волны ушли в его тело, мышцы расслабились, волк плюхнулся наземь — в этот момент окружающим было совсем не до него — и смятая пуля выпала из стремительно зарастающей раны. Предыдущие разрезы превратились в царапины, Шрам вскочил, снова полный сил и готовый убивать. Все это заняло две, от силы три секунды, к концу которых Эльза со своим люгером пробилась к волку, и их взгляды встретились.

Черная тварь прыгнула так быстро, что глаз не уследил: Эльзу смело, Вельд запоздало выстрелил в упор и попал в землю; сзади Шраму в спину ударил меч одного из скорпионов, но лишь царапнул — выросток уже крутанулся на месте и мощным ударом снес солдата в сторону. Тот упал с разодранной грудью, хватая воздух от боли, и подняться уже не успел, черный зверь настиг его в падении и резанул когтями по горлу. Вельд ударом приклада отбросил еще одного волка, пытавшегося вцепиться в него — Шрам врезался в него, свалил и вцепился в горло. Прикончив двоих бойцов за две секунды, вздыбленный и окровавленный, черный зверь вновь развернулся к Эльзе, и замер, как замерла она — уставив дуло штрайга ему в морду. Нечеловеческие и не волчьи, бело-желтые глаза смотрели в васильковые. И почему-то Эльза не дернула железный язык своего штрайга, а Шрам не бросился на нее в первый миг.

Эльза была самкой, а волки не бьют самок. Выросток среди волков, в глазах которого порой блеснет почти человеческий разум, Шрам не трогал женщин. Несмотря на договор витамантов с Холмами, серые убийцы изредка уносили в лес человечьих детей: жители ничейных земель и даже холмичи, как осторожны ни были, иногда допускали оплошность. Однажды четверо молодых волков посреди белого дня притащили изодранных и трясущихся близнецов, украв их прямо с поля осенней жатвы. Шрам вышел из тени и рыкнул на них, чтобы отошли от девочки. Коротким ударом прикончил мальчика, а его потерявшую голос сестру погнал к реке, где ее подобрали холмичи, вышедшие с огнем и железом на поиски. Люди не удовольствовались возвращением одного из близнецов, и устроили кровавую охоту на волков, которая дорого стоила обоим стаям, и четвероногой, и двуногой. Во время этой охоты Шрам получил свои шрамы, и с тех пор люди прозвали его 'Мужеубийца'.

С той поры минуло почти десять лет. Обычный волк живет двадцать лет, а вожаком стаи ходит лет десять; Шрам был вожаком уже двадцать. Волки больше не трогали человеческих детей, да и взрослых нечасто. В обычной жизни, встреться они посреди леса, огромный волк не напал бы на Эльзу. Но в обычной жизни Шрам убивал кабанов, а не сражался с ними бок о бок. Сейчас в его глазах мерцала холодная, расчетливая смерть. Но и в глазах Эльзы, за огнем гнева и мужеством женщины было нечто такое... Шрам понял, что она тоже легко умрет за своих, но трудно примет смерть любого другого. А выросток сегодня потерял уже половину своей стаи.

Черные, усиленные лесной магией когти волков раздирали легкие доспехи штрайгеров и пробивали трехслойную кожу между пластинчатыми щитками у айндеров. Но в бою хищников и солдат сильнее были опять солдаты. Лучшее защищенные и вооруженные, сравнимые в подвижности и быстроте, куда сильнее сплоченные перед лицом врага. И их было втрое больше, чем волков. В ту секунду, когда Шрам заглянул в глаза Эльзы, он видел и то, как яростная свалка, где его волки побеждают, начинает обращаться в организованный бой, где их истребят одного за другим. Чужой мир, чужая война. Они принесли ее к нам, жгут наш лес и причиняют нам боль. Правда на нашей стороне. Но мы проиграем, а люди победят. Они сильнее.

Даже если я убью каждого из них, и останусь один на острове трупов в озере крови, что мне с того, если все мои волки полягут на том же острове? К чему победа, если не останется тех, ради кого ты совершаешь ее? Шрам не был одиноким волком, и никогда не хотел таким стать.

Эльза промедлила не больше двух ударов колотящегося сердца. Что-то человеческое и вместе с тем нечеловеческое, враждебное и вместе с тем понимающее, древнее отразилось в глазах чудовища, и сдержало ее руку. За долю секунды, видя, как изменился его взгляд, она поняла, что выросток готов выйти из боя, готов увести своих убийц. Отступить от ее штрайгеров. Поэтому Эльза не спустила крючок.

— Ауууу! — взвыл Шрам, рванувшись вперед. Он перемахнул пригнувшуюся женщину, врезался крупным телом в спины двоих солдат, не нанес им ни одной раны, а только вздыбил черную шерсть. Размытая тень опять окружила выростка, как раньше — и окровавленные волки со всех сторон прыгали прямо в него, проваливаясь в темноту. С каждым волком Шрам чернел и набирался ночи, становился все большим провалом во тьму. Кто-то пытался бить его, но большинство, увидев чудовище, шарахались в стороны. Кто-то поднял упавший штрайг и выстрелил — но даже если и попал, то в сумасшедшей свалке по стремительной тени, мчавшейся в ночь.

Сжав губы, Эльза встала на труп Вельда, чтобы быть повыше, поднялась на цыпочки и хладнокровно выждала, пока Шрам не пробился сквозь разбегающихся солдат, не оказался на пустом лугу под светом лун. То, что она отпустила врага, позволила ему собрать волков и уйти, не значило, что она перестала передумала убивать его. Ее не интересовали возможные понятия о примирении или чести. Канзефройн нашла черную шею прицелом и плюнула в убегающего выростка огнем. Вместе с ней почти одновременно выстрелили еще четверо или пятеро побитых, покусанных штрайгера — все как один.

За миг до выстрела Шрам обернулся и без промаха отыскал прищуренный взгляд Эльзы. Звериная свобода и насмешка блеснули в его ярких светящихся глазах. Секундами раньше он заглянул в душу женщины, и знал, что она не простит. 'Я бы убил тебя, если б захотел', сказал его взгляд, без тени хвастовства. За момент до того, как он нырнул в вековечную тьму ночи и растворился в ней вместе со стаей своих детей.

Черные крылья проносятся сквозь сомкнутые шеренги, проходят сквозь лица, плечи, руки, и я понимаю, что лечу над полем не простым вороном, а огромной тенью — каждое крыло в человеческий рост. Я ныряю в одного бойца за другим, но не в глубину, чтобы стать им, примерить его судьбу на себя — а пройти навылет, почувствовать: что тебе уготовано в бою, жизнь или смерть? Крылья загребают судьбы, кончики перьев касаются одной души за другой, кратко вспыхивают белым или черным. Словно в девичьем гадании: 'Любит-не любит', 'выживет-умрет'. Игор выживет, Бонзо умрет, Михель выживет, Адольф умрет.

Древесники накатывались не быстро, как звери минутами ранее, а неестественно медленно. Их ветви при движении отрастали-врастали в корпус и гибко гнулись, а не сгибались в суставах, как конечности зверей и людей. Поэтому бег сынов леса был как человеческий прогулочный ход, и это рисовало странную, сюрреалистическую картину атаки: затянутая ярость и долгая, задержанная неотвратимость. У канзорских солдат было вдоволь драгоценных секунд, чтобы не только приготовиться к удару, но и выдохнуть, и даже устать от ожидания.

Часть из пылающих стражей леса не одолели путь: огонь иссушал ток виталиса, отнимал их подвижность и гибкость, превращал в лишенные сил коренастые бревна, вывороченные из земли. Полуобгоревшие и застывшие, они пустят корни в мокрую почву и когда-нибудь снова зазеленеют, зацветут... но эта битва для них закончилась, не начавшись.

Вступающих в бой все равно было больше двух десятков. Выдирая ноги-корни и раскидывая в стороны комья земли, они, как ожившие таранные бревна, набегали кто на шести, а кто на восьми ветвях, наклонив 'головы' вперед. Все малые ветки, вся крона-листва древесников стянулись к ним на спины, образуя буйные гривы и освобождая тело для боя. А на голых коричневых и темно-серых стволах, измазанных в грязи и блестящих под дождем, остались лишь короткие и мощные заостренные сучья, торчащие в разные стороны. Головы их заострились для таранного удара в щиты, кора наросла двойным слоем.

— Режь корни, — громко предложил сержант Бильке, второй у Ленивцев после Аскольда Бирра. — Корни-то без брони.

Лейтенант не окрикнул Бильке за самовольство, а кивнул, не отрывая глаз от буро-зеленой волны с лоскутнами огненных всполохов.

— Попускай их, — зычно приказал он, — пусть вломят. Отступай, но держи!

Бирр успел выстроить Ленивцев не ровным порядком, как против зверей, а шахматным строем: чтобы, принимая удар, они имели хоть какую-то свободу маневра и возможность смягчить его. Панцеры вогнали тяжелые павезы в землю, выставили окованые подпорки и держали щиты не руками, а плечами, по два человека уперлись и навалились всем телом.

— Задние ловят на копье, передние рубают корни! — наставлял Бирр. — Как увязнут, отходим, пусть артиллерия разбирается. Финке, не кипеши, утрите ему кровь-то. Спокойно работаем. Ну кусты ползучие, эка невидаль, корчуй...

Шум, нарастающий древесный скрежет и гул земли перекрыли его слова. Древесники врезались в солдат бугрящейся волной. Хейнрик Варн дрогнул, укрылся за щитом — заостренное бревно ударило туда и пробило крепь вместе с доспехом и грудной клеткой бойца. Плакали его женушки, и домашняя, и походная. С полдюжины павез сломало или опрокинуло, но большинство щитовиков сумели принять удар. Хотя некоторые не устояли даже на коленях и попадали, теперь вскакивая, цепляясь друг за друга.

Сзади, в рядах штрайгеров, возник Шрам и закрутилась ощеренная клыками и когтями свалка, но Ленивцам было уже не до нее. Судорожно вздулись мускулы, из грудей и глоток пошел невольный стон-крик, держи, держии!! Легконогим придется справляться самим.

Врезаясь в щиты, древесники тут же упирались в них ветвями-лапами, сдергивали со своей головы и вставали в полный рост. Не все из них оказались двухметровые, но некоторые на голову превышали строй. И каждый вставший бросился крушить и ломать солдат в четыре руки.

Мешаниной ног-корневищ чудище налезло на упавшего Бойко Сунника, рекрута из северной провинции. Погребло под собой и стало душить. Бойцы позади Сунника пытались его спасти: три железных жала ткнулись в древесника одно за другим. Широкий наконечник пики вошел в грудь, но не до самой перекладины — древесное тело плотнее грудины коней, против разбега которых создан пикомор. Гизарма проткнула плечо создания и хорошенько зацепилась крюком за плетеную руку из толстых ветвей. Добро! Рывок назад или в сторону — и руку можно если не отрезать, то сильно повредить. Глефа завязла в сплетении веток и коры, не пробив грудную броню существа. Человеку любой из этих ударов обернулся бы раной, истекающей кровью — страж леса лишь пошатнулся, но не опрокинулся.

Встав после тарана, смешавшего солдатский строй, древесники тут же были утыканы железными жалами. Против каждого сплотились по трое-четверо ратников: двое держали на копье, третий бил с заднего ряда алебардой, стараясь обрубить руку. Щитовики, выскакивая из-за павез и тут же прячась обратно, пытались крошить корни топорами, словно дровосеки. Мечи и моргенштерны, даже шестоперы тут были не с руки, но и они вносили по щепке в гущу яростной рубки.

На секунды в бою образовался баланс: утыканные копьями спереди, лесные стражи словно насадили себя на жесткую привязь к Ленивцам, солдаты рубили их снизу и с боков, но ходячие деревья медленно и упорно продвигались вперед, пики трещали, заставляя бойцов отступать. Это равновесие, выгодное канзорцам, длилось лишь секунды. Древесник, не переставая удавливать хрипящего Бойко, протянул одну руковетвь, ухватил за воткнутую в него гизарму — и та резко скорчилась, словно змея, свилась кривыми изгибами. Испуганный ратник выпустил древко из рук, и верно — оно едва не оплело ему руки.

По всему строю деревянные воины делали то же самое: хватали древки, и те сгибались, словно ожившие лианы, послушные воле сынов леса. Кто-то даже врастил копье себе в тело, еще и усилив нагрудную броню. Сумятица прошла по рядам панцеров. Канзорцы хорошо подготовились к бою у Долины, но не предусмотрели, что над деревянным оружием древесники могут иметь такую власть.

Искривляя ратовища, они высвобождали себя из сдерживающих упоров и смогли свободно отвечать на атаки солдат, пытавшихся обрубать им корни. Один ухватил латника тремя лапами, выдернул из строя наверх, перевалил себе через голову и обрушил в грязь. Панцер упал в землю головой, дух его вышибло собственной тяжестью. Может жив, может нет, но в ближайшее время не встанет. Другой древесник явил ночной кошмар всех дровосеков Ничейных земель: схватил солдата с топором за руки и выломал их; дикий крик поломанного сменился ревом его собратьев, поваливших-таки ворога и насевших вчетвером сразу, бей, руби, ломай. Отто Берк с торжеством вскинул насаженную на меч лапу лесного стража, размозженную и выдранную от плеча; его содружники кромсали поваленное тело.

Не всем древесникам удалось скомкать держащие их древки: для магии нужен четкий, сосредоточенный ток силы — в бою его может прервать и нарушить вовремя пришедшийся удар. Ну а кто-то из солдат вовремя отдернул ратовище, и после всплеска магии ударил снова. Древки в руках редких, но присутствующих в строю нультов тоже устояли против магии. Так и вышло, что половина стражей леса остались на жестком поводке. Им пришлось выбирать, что делать: пытаться выломать древки руками, или отмахиваться от людей, рубящих с боков. Отнюдь не все ходячие бревна проявили сметку и выбрали первое.

Та половина древесников, что освободилась от державших ратовищ, принялась сильными лапами переламывать ход боя в свою сторону. Один обнял солдата и насадил его на торчащий из груди сук, который в нужный момент гораздо сильнее выдвинулся и заострился. Шип не пробил нагрудник, но нащупал слабое место под мышкой латника, пронзил кольчугу с поддоспешником и вошел глубоко в грудь. Еще один страж поймал двумя лапами руки солдата, а оставшимися ухватил того за череп и резко свернул ему голову...

Но и стражам Долины был уготован неприятный сюрприз: каждый железный наконечник, завязнувший в их плоти, полминуты спустя внезапно зашипел, вокруг него заклокотала зеленая пена и тонкими струйками потек дым густой дым. Не зря перед боем все пехотинцы и ратники окунали железо в котел с зеленым варевом альфертов: застекленевший налет на мечах, топорах и копьях никак не подействовал на зверей, а вот древесным созданиям оказался страшен — область вокруг каждого засевшего наконечника внезапно застекленела.