... Нет бы уйти по-тихому, пожав ручки суке-мастеру, алкашу-завкадрами, и начальнику цеха, которому в последнее время, похоже, все стало глубоко по хрену. Мол, — не поминайте лихом, мужики, так сложилось. Выпить с ними, с... С-с п-падлами, — он неожиданно для себя аж затрясся от злости, вспомнив воочию всех тех, о ссоре с кем жалел только что. Ведь ладно бы психом был, а то ведь спокойным мужиком считался, флегматичным, что — лишнего шагу без дела не ступит, — а ведь поди ж ты... Как уволился, так Розка чуть не надселась от визгу, поддержка от нее та еще отказалась, а чуть заикнешься — так она опять в визг, аж синеет. Больше всего в настоящий момент он жалел о том, что не взял у друга-Генки ту бутылку, он поневоле проглотил голодную слюну, представив себе, как водочка ласково обжигает рот, приятно для человека бывалого косорылит, и теплыми шажками шествует в желудок, согревает, утешает и баюкает, как все на свете сразу же становится хорошо и нормально, и сами собой тают проблемы. Вот-вот, так тают, что и решать-то не надо. Ежели нарушить этот зарок, начать выпивать, пока очень уж трудно и вообще, — не началось, так лучше даже и не затеваться. Тем более, что прямо-таки с завтрашнего дня спирта будет больше, чем достаточно. Лучше подходит, понятно, метанол, но можно сделать так, что и этанол будет. Качественный. Прямо-таки чистейший, и если он допустит по этой части слабину, то лучше б ему прямо сейчас возвращаться домой. Валиться в ноги мастер, завкадр, начцех и ползать перед ними на брюхо, получать, сколько дадут согласно расценке, которую снизили в очередной раз... И слушать каждодневный Розкин визг по поводу его неумения жить. Вот Кандауров — умеет, а ты... Вот Сиротинин — умеет, а ты... Вон Шелихович-то — вон чего, а ты? ... А ежели б ее взаправду к тому же Кандаурову, — то-то у него она повизжала бы! Попробовала б только! Да он пришиб бы ее, как муху, как только надрался бы в первый раз. Да и насчет Шелиховича, еврея, как с карикатуры с фашистской, криво-горбоносого, щуплого, кучерявого, лопоухого недомерка, у которого изо рта смердит, как из помойной ямы, так, что стоять-то рядом невозможно, — тоже... Разговоры в пользу бедных. Нет, — прошептал он сам себе в темноте и стиснул зубы, — либо сдохнуть, либо сделать. Так, как хочет он, а не Розка, не водка, не мастер, не горячо любимая Родина даже. Пора стать кем-то просто самому по себе... Он вдруг удивился: как просто-то! Смысл жизни — смысл жизни, проблема видите ли, неразрешимая!... Подумаешь, — бином Ньютона! Быть кем-то самому по себе, — чем не цель? И если не вышло, — то не удалась жизнь, а если вышло, — то удалась, и тут не важно, кто ты при этом еще, — мужик, моряк, торгаш или академик. Было еще темно, потому что тучи еще продолжали затягивать ночное небо, но уже по одному тому, что легче стали — думы, свободнее — дыхание, и отступила лютая тоска, чувствовалось, что — кончилась сучья вахта и стрелка перевалила за четыре. Вздохнув с неожиданным облегчением, он так же неожиданно заснул.
Дождь — сделал все, что мог, и закончил свои дела, омыв небо от облаков, не было ни ветерка, небо было — как синий кристалл без порока, а от насквозь промокшей за сутки Водяной Змеи почвы исходил ароматный, теплый пар. Он — не выспался, его — штормило от недосыпа, но это, странным образом была приятная усталость. Времени — восемь, не так уж и рано, погода самая, что ни на есть, подходящая, так что — начнем, помолясь. Перво-наперво — тюк с "лодкой".
Это, надо сказать, был еще тот трюк: интересно, кто первый додумался сделать надувную вроде бы как лодку в форме параболоида вращения и покрыть ее изнутри отражающим слоем? Можно бы — и по-другому, но только он и так должен-передолжен, а так — дешевле. Какой-нибудь идеальной фокусировки тут не требовалось, чай — не звезды наблюдать, с этим и погодить можно, лишь бы весь световой поток попадал на квадратный метр "полной" батареи. Надувая, он надувал туго, чтоб аж звенело, а "лодка" — передвигалась бы, как вполне монолитное тело, и порадел при этом так, что заработал головокружение. Открыл другой ящик — двойной, обе крышки — с резиновыми вроде бы уплотнителями, достал оттуда несколько баночек с "соломой" и Книгу, — толстенный том на восемьсот тонких пластиковых страниц в мягком переплете, посмотрел оглавление, почитал, — лишнее спрятал аккуратно на прежнее место. Достал две сорокалитровые канистры с метанолом и вылил их прямо в "лодку". Туда же полетели несколько брусочков красной клейменой меди, две пластины от старого трансформатора (продавец говорил — вполне подходит) и литровая банка чистой двуокиси кремния. Там — видно будет, а вот первые шаги были настолько ответственны, что проводить их лучше было все-таки на прихваченных с собой запасах. Глянул в инструкцию, — высыпал туда композицию под литерой "Т" и, наконец, вытряхнул туда же соответствующую "солому". Теперь оставалось только ждать, время от времени — меняя положение батареи на тщедушном с виду штативе, чтоб, значит, поток световой приходился бы — на нее. В толще жидкости появилось некое довольно быстро сгущавшееся облачко, исподволь превратившееся из конструкции вполне паутинной — в тело вполне осязаемое, плотное, даже довольно причудливое.
"Лодка" — 450 руб. 00 коп.
Батарея на 1кв.м — 120 руб. 00 коп.
Реактивы и элементы — 93 руб. 58 коп. всего
Две канистры метанола по 40л, с канистрами — 64руб. 20 коп.
"Книга-инструкция" — 32 руб.
"Топаз" пиратского дела в то время представлял собой пологий горб, на передней стенке которого располагалась сенсорная, без всякой почти механики клавиатура, а из "макушки" — рос гибкий стержень, на котором крепилось плоское прямоугольное "зеркало" экрана с диагональю 50 см. В данном варианте, — это была только часть универсального "ткача", годного как для копирования "соломы" так и для "набивки" новой, в соответствии с источником информации. Сам эффектор — располагался в отдельном корпусе, напоминающем какой-то шипастый духовой инструмент серого цвета, соединенный с "Топазом" при помощи СВК. Теперь, тщательно проверив его, он убедился, что все, как и положено, — работает, а он — получил инструмент, при помощи которого можно сделать, в конечном итоге все, что угодно. Если есть это. Он достал "комби" — сапфирную пластинку универсального носителя информации, на котором был записан километр уникальных последовательностей "соломы" и краткая инструкция, фактически, — оглавление, — выводимое на экран. Вот это вот было дорого. Он купил, не скупясь, пока что четыре, и стоили они по пятьсот рябчиков за штучку. "А чего ж ты хочешь, — нервно хихикая, говорил продавец, — чтоб это продавать, надо быть не просто продажной тварью, а продажной тварью в квадрате. Торгуя этим — мы отменяем сами себя". Ну, — не очень-то, потому что эти штучки — не копировались. Не было такой стандартной процедуры, к ним нужна была своя "солома", а вот ее — не продавали. Можно было, конечно, переписать то-се с диска, но вот ошибочки могли обойтись слишком дорого, да и емкость не позволяла держать и обслуживать что-то и впрямь серьезное. Да и вообще... Дорого, — да мило. В четырех пластинках из невероятно твердого, прочного и инертного материала, как двадцатикилометровой высоты ядовитый гриб — таится в угрюмом цилиндре ядерной бомбы, таилась свобода. Свобода — нигде и никогда невиданного размаха, прямо-таки космическая... Если хотите знать, так очень даже сопоставимая по масштабу своему с вышеупомянутым грибом.
— Вот тебе инструкция, — говорил продавец, молодой бородатый мужик со старыми глазами, — там, вообще-то, все есть. Но кроме инструкций послушай и еще кое-что. С живого голоса, может, лучше запомнишь. Своеобразие всей этой моей мудрости в том, что никто не поступает соответственно с самого начала. Только потом, когда, в иных случаях, бывает поздновато. Метанола тебе понадобится море. Причем и как основной материал и, главное, как горючее. Ты изведешь все бурьяны в округе. Разберешь все старые плетни. Перетаскаешь все позапрошлогодние скирды. Метанол — это вообще отдельная поэма для вашего брата, по-хорошему, конечно, надо бы на него отдельного человека ставить, ни с какими затратами не считаться, но вам всем — хоть кол на голове теши. Хоть бы один послушался доброго совета. Причем, — учти, — бесплатного...
В этом был, проклятый, — прав. На все сто — прав. Беда была только в том, что правота эта — ничего ровно не значила. Вечерами, качаясь от усталости, перед тем, как рухнуть на тряпки и угасающим сознанием позаботиться о том, чтоб укрыться, потому что очень свободно можно было не успеть, он делал самую легкую работу: сгребал как можно большую кучу прошлогоднего бурьяна и свеженькой, веселенькой, весенней крапивы, сухих веток, листового отпада почище и посуше, что не успел еще стать перегноем, старой соломы, тех самых древних плетней, каких-то чурбаков из полузатопленного погреба, и отдельных частей собственного (все равно — разбирать до основания, а затем...) валящегося от ветхости сарайчика. Утром — вся эта куча, исходя в чане зеленой пеной от той самой крапивы, без остатка переходила в очередной центнер метанола. А чистым метанолом продукт становился после того, как он — процеживал его через два разных фильтра: от примесей и от воды. Метанол — был естественным и самым типовым сырьем для производства деталей из бездефектного тубулярного углерода, материала, в период Перезакония почти что столь же определяющего, как железо — определяло Железный век, потому что он был легок, невероятно (ку-да там железу! Куда, к черту, самым дорогим и элитарным сталям а также титану, нейлону, кевлару и прочему старью.) прочен, жаростоек и инертен, при самой незначительной модификации мог быть то проводником, то совершеннейшим диэлектриком. А главное, — для производства его не требовалось никаких экзотических сортов атомов. Ничего — кроме метанола. Ну, — почти ничего. Так что первыми почти что изделиями были "раз-чан" и "два-чан", побольше, потому что "лодка" должна была давать энергию. Каждое утро, сброшенный со своего ложа звуком вещи первой необходимости — будильника, привезенного с собой, он перво-наперво смотрел в безоблачное небо и молил господа, Матерь Божью, всех святых, апостолов, угодников и в тригоспода-бога-душу-мать, чтоб небо и сегодня оставалось безоблачным.
"Два-чан" был огромным сооружением два-на два-на три, чтоб взбираться на его край, пришлось сколотить лесенку, а для того, чтоб в его драгоценное, потихоньку прибавляющееся содержимое, ни в коем случае не проникло бы слишком много воды, он склеил специальную крышку. "Два-чан" был каторгой, точнее, — комбинацией каторги, мытаря и ненасытного Молоха, неотступно требующего жертв, да какого там Молоха, — ацтекского Уицтлипочтли по меньшей мере. А вы попробуйте, попробуйте хотя бы такую простую вещь, как просто-напросто наполнить двенадцатикубовый бак ведрами. Один кубометр — сто ведер, одиннадцать — тысяча сто. Это, помимо всяких прочих мелочей, — надо пятьсот пятьдесят раз подняться с двумя ведрами на три ступенечки. А мелочи, — это накормить деревом, соломой, бурьяном и сухими листьями "раз-чан", полученное — отфильтровать, то бишь — перелить туда-сюда пару раз. Одному. При том, что никто-о тебе не приготовит поесть, сам готовь, подальше отсюда, потому как иначе — взлетишь в мимолетной, прозрачно голубой вспышке куда-нибудь повыше дерева стоячего да пониже облака ходячего, и только потом тебя догонит волна уже настоящего, золотого пламени. Недаром подпольный торгаш, человек по определению и по факту холодный и безжалостный, как акула, с такой непонятной жалостью глядел на него, когда он по бедности покупал самый-самый минимум, и ничего лишнего, во всяком случае — ничего готового, потому как, к примеру, довольно слабенький, полуметровый ЭХГ стоил (но, надо сказать, действительно — стоил!) тыщу семьсот пятьдесят, слабенький насос на пятьдесят литров — пол-"косой", униблок — тыщу сто. А "солома" на все это, и еще на кое-какие мелочи, — стоила полтораста за все — про все, да еще по-честному, в дублированном виде! А все для чего? А все для того ж, что торгаш жалостливый говорил еще и следующее:
— А еще есть знак вроде бы. Совсем-совсем нынешний день, и у нас, а не где-нибудь в странах, где мудрецы. Начинают эхэгэшку делать, вроде как ты затеял, самопально, ну, оно, понятно, муторно, так они и закладывают полметра — край три четверти... Потом, мол, второй сделаем, пятый-десятый, такой же, или еще побольше... Хрена! Ни один еще не сделал побольше. Мучаются с тем, что есть. А полметровка — это что? А это, к примеру, на дом хватает, а на хлев — уже того...Все долго, муторно, не одновременно, а потом. Это те, кто метровки закладывает, — потом добавляют второй-пятый-десятый. Понял? Это все одно, как устоять один раз, перед самым первым ударом...
Отсюда — непомерный, как иная комната в коммуналке, ненасытный "два-чан", отсюда — десять тонн метанола, плюс почти по десять кило "пылевидки", меди и глинозема, не считая мелочей, граммовых присадок. Налив его, по инструкции, так, чтоб двадцать сантиметров до края, — не стал ничего делать. Пошел, поужинал и лег спать, потому что был вечер, пальцы на руках — не сгибались, а ноги, наоборот, подгибались, отказываясь держать и тащить тело. Ужиная, он тупо глядел на тушонку и "брикетную" кашу, коей он теперь мог съесть просто-таки неестественно много по меркам совсем еще недавнего прошлого, и вдруг подумал, что доселе вся эта жуткая работа происходит только за счет этого горючего. Встать... он, наверное, сумел бы, но — поленился, дошел прямо так, на четвереньках. Судорожным движением натянул на себя "капоту" — древнее, но некогда дорогое пальто из очень плотного, добротного драпа. Отключился.
Поутру выяснилось, что молитвы всем-всем-всем (включая тригоспода-бога-душу-матерь)... пока еще действовали. Он установил батарею, кинул в чан "композицию" и занялся "тихими играми". Еще вчера, поминутно заглядывая в руководство, "набил" прямо на "ткаче" длиннюу-ущий отрезок нити без радикалов, — повторами, и только по концам набил радикалы очень уж немудрящие, обозначавшие дублирование поперечное. Получил две исчезающе тонких струны с приличными ручками — на шестьдесят и на восемьдесят сантиметров. Вот это был кайф! Доселе просто-таки неиспытанная радость. Старые вишни, наполовину — посохшие, наполовину — около того, выгнавшие редкий лист на считанных ветках, он порезал на аккуратные, желаемой ему формы чурбачки, кружки и сердечки в двадцать минут. Все. Потому что — не торопился. "Струмент" проходил сквозь древесину, как сквозь воду, почти не встречая сопротивления. Приглядевшись — проделал то же самое с древними, изросшими яблонями, парой-тройкой могучих кустов бузины, искромсал их до корней, поймал себя на мысли, что нехорошо посматривает и на корни, и тогда в памяти всплыл следующий фрагмент Устного Предания:
— А теперь скажу о прямо противоположном: делай "маслы", не жмодись...
— Какие "мослы"?
— Не "мо", а "ма"... Мышцы по-заграничному, мускулы, значит...Как только чуть-чуть — сразу делай всякие домкраты-краны-подъемники. У тебя на "комби" — полно всяких. Посложнее и попроще. Так ты — делай. Не надрывай пуп, потому как подохнуть можно запросто, ущемится какая-нибудь грыжа, — и конец! Даже с обыкновенным радикулитом — крест на всей твоей работе. Потеряешь дней десять, — год пропал...Пропал год — очень свободно можешь пропасть ты, потому что долги у нас взыскивают очень серьезно. Таким, понимаешь, способом, чтоб другим было неповадно... На чем все особенно попадаются спервоначалу, — так это непременно начинают пни корчевать, причем вручную и поодиночке. Лучший, должен тебе сказать, способ...
