Максимовна и гуманоиды

В эту минуту Сеня Гутенморген спросил:

— Какого черта ты, дурень, в бочку влез!?

— Не знаю, — только и сказал Митя и вновь прикинулся потерявшим сознание. Он играл так убедительно и так артистично, что будь там сам Станиславский, он непременно заорал: "Я верю!!! Я верю, черт побери, не умирай!!!"

Несли тело "погибшего" Мити Дихлорэтана на руках бережно всем колхозом, словно это был гроб с телом отошедшего в мир иной основателя великой страны советов Ленина. Свадьба сменилась траурной церемонией, и в этот миг никто не заметил отсутствия кузнеца Прохора. Веселье и радость на лицах деревенских в одно мгновение сменилось человеческой скорбью по умирающему Мите Дихлорэтану.

Зяма, предчувствуя наступление удачного момента, шел рядом, как и все жители Убогого и, склонив голову, краем глаза наблюдал за гуманоидами, которые наряду с землянами присоединились к траурной процессии. Зяма Наппельбаум принципиально не снимал похорон, видя в этом некое нарушение этических норм, которые претили его вере и взглядам на жизнь. Поэтому никто из деревенских даже не обратил внимание на присутствующего Бормотухинского фотографа, который по законам криминального жанра так слился с окружающей средой, словно он был знаменитым Мадагаскарским хамелеоном.

Митю внесли в дом Максимовны, который находился недалече от сада, и положили на широкую кровать. Сам Дихлорэтан жил далеко на другом конце деревни, поэтому решено было сеанс его реанимации провести здесь, у Балалайкиной, пока она сама не заняла свое ложе в ее первую после свадьбы брачную ночь.

Хао присел рядом и, клюнув на Митину уловку, одел на шею утопленника свой амулет "вечной молодости", который должен был вернуть его к жизни и даровать несколько минут омоложения. Вот в этот самый момент Зяма и увидел то, что так упорно искал. Огромный бриллиант мелькнул искрой и лег на впалую грудь Дихлорэтана. Перед глазами фотографа поплыли радужные круги из американских купюр и он, спрятавшись за русскую печь, затаился там, словно мышь, застигнутая врасплох хозяином дома.

Вот только сейчас Зяма понял, насколько близко он подкрался к своей мечте, и его сердце забилось с удвоенной силой. Затаив дыхание, Наппельбаум отодвинул шторку и сквозь щель осмотрел комнату: Митя лежал бездыханно, словно труп. Рядом с ним суетилась фельдшерка Светка-Пипетка, делая ему внутривенные уколы, чтобы вывести Митю из состояния комы. Зяма видел, что как только Светка-Пипетка отворачивалась, Дихлорэтан открывал один глаз и, оценив обстановку, тут же закрывал его, продолжая и дальше играть роль тяжелобольного и умирающего.

Народ постепенно стал уходить в колхозную столовую, и уже через десять минут в доме Максимовны осталась только одна Пипетка. Зяма, стоя за печкой, молился своему богу, чтобы он благословил его на этот поступок и воздал сполна за все его еврейские страдания. Выждав момент, Наппельбаум вышел из-за печи и, достав фотоаппарат, слащавым голосом сказал:

— Мадам, фото на первую полосу районной газеты. Народ должен видеть своих героев. Светка-Пипетка улыбнулась, словно голливудская кинозвезда и Зяма, мелькнув фотовспышкой, запечатлел ее улыбку.

— Так, а теперь, мадам, примем вот такую позу, — сказал фотограф и так лихо помог ей закинуть ногу на ногу, что по спине Светки прошел странный приятный зуд.

Зяма крутился перед ней, словно уж на сковороде, придавая телу фельдшерки замысловатые позы. Пипетка настолько увлеклась этим возбуждающим ее процессом, что даже не заметила, как Зяма снял с шеи утопленника инопланетный амулет и заменил его финским контрафактом.

Митя сквозь приоткрытый глаз наблюдал, как неизвестный ему мужик в пылу бушующей страсти подменил ему кристалл. После чего он настолько увлек фельдшерку, что та, забыв о состоянии умирающего, готова была в ту минуту просто выпрыгнуть из своих трусов. Дихлорэтан явно слышал воздыхание конопатой Пипетки, которая, задышав, словно паровоз на подъеме, выскочила следом за уходящим Зямой. Через окно на кухне Митя увидел, как медичка, смеясь и радуясь жизни, оглянувшись по сторонам, исчезла в глубине сеновала следом за интересным городским незнакомцем. Митя в тот миг прямо босиком выскочил на улицу и, пробираясь огородами, исчез в направлении хаты кузнеца Прохора. Ему было наплевать на кристалл жизни и он даже не обратил внимания на его подмену. Сейчас его заботило только одно — Прохор.

— Ну что, получилось? — спросил Митя, ворвавшись к кузнецу в дом.

— А нявошь! О, гля, бля, утопленник! Тут тебе и колбасы, и балабасы, и водка, и даже жареный свиненок с надписью Калян + Мария! — сказал Прохор, показывая на мешок с добытыми трофеями.

— Ну, Прошка, развели мы их, словно лохов! — сказал Митя. — Давай, наливай, свадьба продолжается, а то включуть гады швои приборы и тогда хрен так погудишь, вновь уся водка будет дерьмом вонять.

Прохор поставил на стол бутылки с напитками и жареного поросенка. Ловко открыв бутылку, он, глотая слюну, налил два граненых стакана.

— Ну, ты, Митька, и ахверист! Это ж надо так было придумать!? Как усё по нотам!

— А ты, что, Прошка, думал, что Митька мозгой шавелить не могёт! Во видал! Таперь, брат, я как Максимовна замоложусь и точно жанюсь на Пипетке хвельшерке! Уж больно баба заводная, — сказал Митя и, чокнувшись с Прохором, вылил себе в рот водку.

— А де ты ентый кулон взял!? — спросил кузнец и, взяв его в руку, стал рассматривать в упор творение финских мастеров.

— А так его это мне сам гуманид одел, чтоб я не подох часом! — сказал Митя и, оторвав от молочного поросенка переднюю лапку, откусил от ноги кусок мяса. — Ён же силой космической обладаеть и здоровля прибавляеть! Таперь, тапаерь я, как Максимовна до ста годов жить буду! Во как!

— Наверно, денег больших стоить? — спросил кузнец.

— Да ни хрена он не стоить! Так сабе побрякушка! — ответил Митя и вновь укусил свиную ножку.

— Може, Митяй, продадим? — спросил кузнец.

— Ага, продадим! А потом нам гуманоиды такую хрень включуть, что ты не только водку пить не смогешь, а даже и на бабу ни коли не залезешь. Ёны это враз могуть! Будешь ты, Прошка, тогда свой корень, что шнурок от ботинка на палец наматывать! — сказал Митя и засмеялся, обнажив свой рот, в котором кроме гнилых пеньков от зубов, не было ничего.

— А ну тогда и хрен с ним! Давай, Митька, тогда, наливай! — сказал кузнец и, махнув рукой, поставил свой стакан под струю водки выбегающей из бутылки...

* * *

Зяма вышел из сарая, гордо выпятив свою грудь, словно петух, покрывший молоденькую курочку. Его прямо распирало от полученного удовольствия. Фельдшерка Пипетка на удивление оказалась бабой не только сговорчивой, но и довольно страстной и этот настолько тронуло его внутреннее еврейское сознание, что он готов был уже жениться на этой деревенской медичке, лишь бы продлить до конца жизни минуты такого бушующего огня.

— Зямочка, а ты мне фоты сделаешь? — спросила Светка, вытаскивая из волос торчащие стебли сена.

— Сделаю! — сухо ответил Наппельбаум.

— А мы еще увидимся!?

— Конечно же, моя голубка! — ответил Зяма.

— А когда? — спросила Пипетка.

— А когда скажешь, тогда и увидимся! Вот моя визиточка! — сказал Зяма и протянул Пипетке визитку.

Зяма сейчас всей своей кожей чувствовал, что вот-вот наступит тот момент, когда "оборотни" хватятся своего кристалла и кинутся за ним в погоню. Нужно было скорее сваливать из Убогого. Зяма не знал, что каждый инопланетный кристалл имеет одно хорошее свойство — он, словно маяк, каждую секунду отравлял в эфир сигнал, по которому можно было определить его местонахождения и все попытки Зямы скрыться с камнем "вечной молодости" уже были обречены на провал. Лишь выигранное им расстояние могло всего лишь на несколько часов отвести необратимое возмездие, которое уже шло за ним следом.

В тот самый миг, когда свадебная процессия вернулась со спасательной операции, Коля Кнусс как-то случайно обратил внимание на отсутствие среди стола аппетитного кабанчика с дарственной надписью. Вот тут-то и вскрылась тайна новости Митькиной "кончины", которую принес кузнец Прошка, тогда все встало на свои места.

— Козел! — заорал на всю столовую Коля Кнусс. — Нас, господа, обворовали!

Вот только сейчас народ заметил, что на столе отсутствует несколько бутылок водки и большое количество закуски. Мужики, присутствующие на свадьбе, словно гусары, молча встали и, извиняясь направились к выходу. Выходка Прохора и Дихлорэтана для них была поистине настоящим плевком в душу, и теперь каждый считал своим долгом расправиться с деревенскими аферистами, как это принято в культурном обществе.

— Что случилось? — спросил Хао у Коли Кнусса.

— Дихлорэтан нас обманул, он не утонул. Пока мы его приводили в чувство, его дружок Прошка выгреб у нас всю водку. Как нам дальше праздновать? Такой день испортили, гады! Лучше бы он утоп, козел! — сказал Коля, срываясь на крик.

— Ты, Коля, не переживай, мы сейчас проучим ваших недругов, — сказал Хао и вытащил из кармана маленький переливающийся перламутровый шар.

Он положил его на свою ладонь и слегка придавил другой рукой. В этот миг, оставшаяся на столе водка, стала вновь испускать отвратительное зловонье, которое не выдерживает даже самый тупой нос самого спившегося алкоголика. Будто тысячи хорей одновременно выпустили газы и это вонючее облако накрыло всю столовую, заставляя всех мгновенно ретироваться на улицу.

— Ну, давай! — сказал Митяй и вылил в рот стакан алкоголя.

Но как раз в это время водка, которая была в его стакане в мгновение ока стала источать такой отвратительный запах кошачьего дерьма, что ни один организм не мог выдежать этого дьявольского запаха. Не успев проглотить ее, Митька выплюнул эту гадость вместе с Прохором, оросив друг друга с головы до ног. Что тут началось...

Митя и кузнец, наевшись протухшей водки, выскочили из дома на улицу и, сунув два пальца в рот, корчились в "предсмертных" судорогах, стараясь освободить свой организм от необыкновенного зловонья. Рвотные спазмы рвали их кишки на части и тогда им казалось, что вот он наступил их смертный час и остались считанные минуты их пребывания на этой грешной земле, как расплата за все их грехи.

Саша Зек и Сеня Гутенморген во главе с женихом Колей Кнуссом и еще несколько мужиков появились в тот самый момент, когда измотанные рвотой кузнец Прохор и Митя Дихлорэтан уже валялись во дворе, и лишь самую малость подавали жалкие признаки жизни.

— Ти сдохли уже? — спросил Сеня Гутенморген, присев рядом с телами, лежащими в позах умерших.

— Не, живы! — ответил ему Коля Кнусс и легонько пнул кузнеца Прохора по его выпуклым ягодицам. — Что, сука, гад, нажерси чужой водки!?

Прохор, подняв голову, что-то пробормотал и, взглянув на Колю Кнусса, взглядом побитой собаки упал своей рожей в желтую пыль.

Бить лежачих на Руси никогда ни в какие времена не было проявлением воинской доблести, поэтому измываться над пострадавшими воришками тогда никто не стал. Сеня Гутенморген, взвалив мешок с напитками и закуской, словно Дед мороз, вышел из хаты.

— Не успела эта саранча наш урожай слопать, — сказал он, показывая мешок с ворованной свадебной добриной. — О, мужики, все в цельности и сохранности! Гуляй, купечество!

Хао подошел к Мите, который лежал в позе эмбриона и, повернув его рожу к небу, снял с него камень "вечной молодости". Тут его, словно ударило током, и лицо гуманоида приняло подряд несколько человеческих лиц, которых ему доводилось копировать.

— Где, где, где? Где ты, сволочь, дела наш кристалл? — заорал он голосом видного политика Жириновского, приняв его облик. — Я сейчас устрою тебе такое ..., гуманоид ты хренов!

Митя, видя перед собой так близко знаменитого человека, в ужасе на карачках пополз прочь, что-то бормоча себе под нос. Хао вновь переменил облик Жириновского уже на облик президента страны и, догнав уползающего на четырех костях Дихлорэтана, размеренно сказал:

— Неправильным курсом ползете, товарищ! В таком случае вам светит только пожизненный срок! А я замочу вас прямо в сортире!

Вот тут Митя понял, что за этим кристаллом стоят такие люди, с которыми шутить не стоит. Встав на колени, Митяй плача поцеловал руку псевдопрезиденту Утину и сказал:

— А за что? За что, господин президент, вы меня в сортире мочить будете!? Я же и так мокрый, что болотная жаба! Мужик той был с фотоаппаратом, а не с пулеметом! Он, то сымал, то одевал, хрен его знаеть, може ён и подменил? — сказал Дихлорэтан, моля о пощаде.

Убогие мужики, услышав Митькино покаяние, загудели, словно шмели на лугу, вовсю осуждая поведение своего непутевого односельчанина. Гуманоиды, как по команде сменили человеческий облик на свой истинный. Зачирикали, засвистели на инопланетном языке и что было мочи помчались к дому Сени Гутенморгена, размахивая своими ручками. Ведь там, на его огороде под стогом сена был спрятан их "тазик" и была оборудована "стартовая площадка" для звездолета, которую и готовил для них Семен вместе с женихом Колей Кнуссом.

— Что ето с ними? — спросил Саша Зек, почесывая свою макушку.

— Наверно, полетять ловить фотографа!? — ответил жених. — Ну что, мужики, свадьба продолжается! — сказал Коля Кнусс и, показав перламутровый шар антиалкогольного детектора, закинул мешок с провиантом на плечо и побрел в сторону колхозной столовой, откуда доносились звуки песни "А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала!"

* * *

Зяма, вырвавшись из Убогого, ехал на новеньком кабриолете в сторону Бормотухина, любуясь и разглядывая вожделенный камень, который он повесил перед собой на зеркало заднего вида. Наппельбаум, завороженный его чистотой, величиной и красотой, настолько залюбовался амулетом, что совсем не заметил, как в зеркале заднего вида машины показалась летающая тарелка. Она висела над дорогой на небольшой дистанции сзади машины, следуя за ней прямым курсом.

Фотограф Зяма Наппельбаум, удовлетворенный добычей и плотью медички, сам себе улыбался от неописуемого удовольствия и, мурлыкая под нос севший на язык очередной хит сезона, уже рисовал радужные картины своей будущей и обеспеченной жизни. Но вот его глаз коснулся зеркального отражения, и по телу пробежала дрожь — там, в десяти метрах от машины в воздухе парил "таз" со стеклянным куполом. Три зеленых физиономии смотрели на него своими бездонными глазами и махали руками. Вот тут Зяму окончательно охватило оцепенение страха и он, превозмогая сковавшие его ноги судороги, вдавил акселератор в пол. Машина, поднимая пыль и виляя задом, влетела в Пантелеевку.

Куры, гуси беспечно гулявшие по дороге, в страхе за свои жизни в одно мгновение вспомнили, что они птицы и с таким усердием замахали крыльями, что разлетелись по сторонам в поисках спасения. Как ни старался Зяма оторваться от преследования, у него ничего не получалось. "Таз" перемещался по воздуху с такой скоростью, что ни одна машина землян не могла с ним соперничать. Он возникал то справа, то слева, то впереди машины, заставляя фотографа то давить на газ, то на тормоз, то поворачивать в переулок, чтобы избежать столкновения.