Германское командование отдавало себе отчет в сложности создавшейся ситуации не хуже своих оппонентов. И потому Манштейн, поднаторевший в лобовых штурмах упорно обороняемых плацдармов еще на Восточном фронте, спешил воспользоваться обозначившимся успехом. Танковый корпус СС получил категоричный приказ: продолжать наступление не смотря ни на что, расширяя пробитый коридор в обе стороны и тем самым свертывая Салернский плацдарм. III-й и XLVIII-ой корпуса, не добившиеся столь впечатляющих успехов, перегруппировывались, смещая направление своих ударов с тем, чтобы оказать максимальную поддержку более удачливому соседу. Хауссеру передавалось также большинство частей резерва ОКХ, ранее более-менее равномерно распределявшихся между тремя корпусами 4-ой танковой армии. Немцы не собирались давать своим противникам время опомниться и вновь прийти в себя.
Сложилось довольно неоднозначное положение, когда соединения оперативной группы Виттерсгейма оборонялись от почти непрерывных атак 7-ой армии США и 8-ой армии Содружества, будучи блокированы на Мессинском плацдарме. В то же самое время 5-я американская армия сама из последних сил отбивала усилившийся натиск 4-ой танковой армии Вермахта. Войска 1-ой армии Содружества и противостоящие им в Калабрии части I-го парашютного и недавно подтянувшегося LII-го армейского корпусов занимали некое промежуточное положение между двумя этими крайностями. Причем как в географическом, так и в оперативно-тактическом положении — британцы находились на блокированном плацдарме, но при этом постоянно атаковали. Правда, перспективы их дальнейшего пребывания на носке итальянского "сапога" с каждым днем становились всё туманнее. После того, как в бои на этом направлении активно включились 16-я панцергренадерская и две тропические пехотные дивизии LII-го корпуса, шансы на прорыв, или хотя бы захват Таранто и превращение плацдарма в стратегически-значимый, характеризовались генералом Ритчи, как "исчезающе-малые".
Впрочем, отсутствие стратегических перспектив отнюдь не снижало накала и ожесточения боев. Британцы, со свойственным этой нации упорством, достойным в данном случае лучшего применения, раз за разом атаковали немецкие позиции, чередуя воздушные налеты и обстрелы морской артиллерией с действиями пехоты и танков. Немцы, в свою очередь, не менее упорно дрались за каждый клочок итальянской земли, встречая мощным огнем и яростными контратаками каждую попытку англичан продвинуться хоть на сантиметр вперед. Аналогичная картина наблюдалась и на Сицилии, где части группы Виттерсгейма уже более месяца удерживали оборону по "линии Этны".
Совершенно особые формы противостояние приняло в Мессинском проливе, через который проходила основная линия снабжения итало-германской группировки на Сицилии. От контроля над этой географической точкой, где сошлись вместе земля, небо и море, во многом зависел исход всей итальянской кампании. Понимая это, обе стороны не жалели сил: одни для того, чтобы перерезать эту жизненно-важную артерию, другие, чтобы этого не допустить. Причем войска "оси", контролировавшие оба берега пролива, делали основную ставку на береговую и зенитную артиллерию, а "союзники" вынуждены были опираться на авиацию и флот. Жаркие схватки кораблей и катеров на подступах к Мессине дополнялись яростными атаками самолетов на всё, что плавает. Немцы, чтобы противостоять огромной воздушной мощи англосаксов, которые, в отличие от района Салерно, вполне могли пользоваться здесь преимуществом близко расположенных аэродромов, стянули к берегам пролива сразу две зенитные дивизии Люфтваффе: 19-я развернулась непосредственно в Мессине, а 20-я расположилась по другую сторону трехкилометровой полоски воды, в Калабрии. В результате атакующие эскадрильи "союзников" еще на подступах к проливу встречала настоящая стена разрывов тяжелых снарядов, прошиваемая очередями зенитных автоматов, трассы которых сплетались в фантастическую ловчую сеть. Огонь, днем и ночью направляемый с помощью великолепно отлаженной сети радиолокационных станций, был настолько плотен, что практически исключал прорыв к целям и хоть сколько-нибудь прицельное бомбометание. Зато за пределами этого зонтика ПВО летчики "союзников" чувствовали себя относительно вольготно, чем и пользовались на полную катушку, прижимая к земле солдат Виттерсгейма, продолжавших цепляться за обрывистые склоны Этны.
Но ключевым местом приложения усилий обеих сторон — шверпунктом всей итальянской кампании, без сомнения, являлся Салерно. От исхода сражения, развернувшегося в окрестностях этого курортного городка, в конечно итоге и зависел исход грандиозной битвы за право владеть Средиземным морем и Апеннинским полуостровом. Если Кларку удастся удержаться, то, с высокой долей вероятности, "союзники" со временем все же сумеют выдавить немцев, по крайней мере, из южной Италии и тем самым захватить господство в большей части Средиземноморского бассейна. Если же нет, то позиции Германии в Европе укрепятся еще больше, переведя планы по освобождению "Старого света" в разряд несбыточных еще, как минимум, на год, судьба же уже высадившихся на итальянский берег десантов будет, мягко говоря, незавидной.
* * *
Нойнер не относился к узкому кругу лиц, владевших всей полнотой информации о сложившейся ситуации, но он крепко усвоил одну простую истину: любой успех нужно развивать. Поэтому еще вечером, не смотря на, по-южному стремительно, приближающуюся ночь и некоторую усталость личного состава, его боевая группа предприняла ряд телодвижений, направленных на расширение дневного прорыва — сам того не подозревая, Ганс принялся энергично воплощать в жизнь агрессивные замыслы вышестоящих штабов.
Первым делом гауптштурмфюрер решил продвинуться в сторону Салерно, резонно полагая, что именно оттуда исходит наиболее реальная угроза контратаки. Едва пленные и раненные были отправлены в тыл, а роты приведены в порядок после удачного штурма, Ганс немедленно отправил саперов к городу с целью разведать дорогу и, если потребуется, сделать проходы в минных полях. Мин и других инженерных препятствий не обнаружилось, зато, осторожно пробиравшимся через прибрежные заросли, разведчикам попался палаточный госпиталь весьма приличного размера, удачно расположившийся среди ухоженных рощ и роскошных вилл, которые по мере приближения к городу сменили крестьянские лачуги и фруктовые сады.
Получив такое известие, Нойнер на несколько секунд всерьез задумался, затем сгущающиеся сумерки осветила его, поистине дьявольская, улыбка:
— Кажется, нас здесь по-прежнему никто не ждет..., что ж, тогда мы придем непрошенными.
Через десять минут основные силы кампфгруппы выступили на Салерно, прикрывать тыл и охранять захваченные днем позиции остался арьергард в составе осиротевшей 12-ой роты и штабной батареи "штугов", возглавил эту импровизированную группу прикрытия командир дивизиона штурмовых орудий Вернер Корф. Вообще-то, такой заслон был откровенно слабоват, и риск получить удар с тыла в самый неподходящий момент и потерять всё, погнавшись за журавлем в небе, конечно, был, но Ганс счел его приемлемым. И не прогадал.
Когда дневное светило скрылось в волнах Тирренского моря, а в западной части небосклона догорали последние лоскуты яркого покрывала заката, Нойнер, выпрыгнув из открытого кузова своего бронетранспортера, уже прогуливался среди огромных зеленых палаток с красными крестами на боках уверенной походкой хозяина жизни. Эсэсовцы свалились на военно-полевой госпиталь 45-ой пехотной дивизии США, как снег на голову. Медиков и раненых даже не готовили к эвакуации, что однозначно говорило о серьезных сбоях в управлении и связи, вызванных немецким наступлением в стане янки. Ганс, глядя на суету и бардак, воцарившиеся вокруг при первом появлении его гренадеров, аж жмурился от удовольствия — если враг дезорганизован, то половина победы уже у тебя в руках! Если же так пойдет и дальше, то вполне можно рассчитывать не только на относительно спокойную ночь без контратак, но и на продолжения праздника завтра утром...
Приятные размышления о будущем были внезапно и бесцеремонно прерваны появлением интересного субъекта — невысокий, подвижный, слегка полноватый, гладковыбритый шатен в американской военной форме с майорскими знаками различия и нашивками медика энергично подскочил к Нойнеру, опередив пару сопровождавших его гренадеров. Быстро приложив пальцы к козырьку своей щегольской фуражки, живчик затараторил на довольно своеобразном английском:
— Капитан, сэр, я, Уильям Тейлор, майор медицинской службы армии США и начальник этого военно-полевого госпиталя требую, чтобы вы, в соответствии с положениями Женевской конвенции о гуманном обращении с ранеными и статусе медицинских работников, немедленно обеспечили эвакуацию всего персонала и пациентов госпиталя из зоны военных действий.
— Нет.
Ганс, криво ухмыляясь, наблюдал, как лицо майора удивленно вытягивается, принимая озадаченное выражение.
— Простите, сэр?
— Я сказал: нет! Неужели мой английский настолько плох? Помнится, раньше у меня не возникало проблем с пониманием.
Произнося последнюю фразу, гауптштурмфюрер намеренно подпустил в голос сарказма, лицо американца закаменело:
— Я понял вас, сэр. Но, я хотел бы прояснить: почему вы отказываетесь соблюдать положения конвенции, подписанной вашей страной?
— А вы что, думали, что это только ваша привилегия?
Теперь янки растерялся уже не на шутку:
— Я не понимаю...
— Сегодня утром ваши истребители сожгли две наши санитарные машины с красными крестами во всю крышу. Пять часов назад ваши летчики атаковали бронетранспортер нашего батальонного врача, который также нес всю положенную маркировку. И это далеко не первые случаи. Так почему вы считаете, что к вашим красным крестам будет иное отношение?
Даже в наступившей темноте было отчетливо видно, как побледнело лицо американца:
— Сэр, вы же не...
Ганс небрежно хмыкнул:
— Нет, я же не варвар... Ваш госпиталь останется здесь. Мои люди обыщут все помещения и личные вещи. Если есть оружие — лучше сдайте сами. После этого сидите тихо и не дергайтесь, любое неповиновение будет расцениваться как начало боевых действий и подавляться любыми доступными методами.
Майор, абсолютно раздавленный обрушившимися на него новостями, все же сделал еще одну вялую попытку воззвать к гуманизму:
— Но, если завтра здесь разгорятся бои, наш госпиталь... он же окажется на линии огня!
— Естественно.
Спокойный ответ и белозубая улыбка вконец выбили американца из колеи, а Ганс, как ни в чем не бывало, продолжил:
— Я вам больше скажу: в случае обстрела наших теперешних позиций, как со стороны Салерно, так и со стороны моря, этот госпиталь здорово сузит сектор обстрела вашим артиллеристам. Как думаете, к вашим красным крестам у них будет больше уважения, чем к нашим, а?
Ганс весело подмигнул опешившему от такого цинизма майору, после чего добил его следующей фразой:
— Да, кстати, сейчас к вам подтянется наш врач, ну, тот самый, на бронетранспортере, и вы передадите ему все антибиотики и любые другие материалы и медикаменты, которые он потребует.
— Но...
В голосе Нойнера впервые за время разговора лязгнул металл:
— И если вы попытаетесь утаить хоть одну ампулу, я закопаю тебя и всех твоих доходяг живьем. Спалил бы, как на востоке, но наши огнеметчики поиздержались — огнесмеси может не хватить.
Последняя фраза прозвучала как-то совсем буднично, как будто речь шла об успешной (или не очень) прошлогодней рыбалке, но именно это безразличие и доконало майора, который теперь судорожно хватал воздух открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Ганс уже развернулся и отправился дальше, утратив всякий интерес к случившемуся у него на пути медику, а тот все продолжал стоять, как-то механически теребя мелко дрожащими руками, ворот своего форменного мундира, отчего-то ставший вдруг очень тесным и жестким.
* * *
Нойнер, в отличие от майора-медика, моральными дилеммами не терзался, его волновали совсем другие проблемы, главной из которых была подготовка завтрашней атаки. Судя по докладам передовых постов, янки потихоньку начинали шевелиться, стягивая силы к району прорыва, так что рассчитывать на легкую прогулку не приходилось. А значит, чтобы не биться лбом о стенку, неся напрасные потери, следовало заранее позаботиться о привлечении дополнительных сил и отработке взаимодействия с соседями. Вот этим Ганс и решил заняться, едва только закончил сворачивание своей группы в "ежа", ощетинившегося стволами орудий и пулеметов на временных позициях вокруг только что захваченного госпиталя.
Для согласования дальнейших действий пришлось выехать в штаб дивизии. Юркий "швиммваген", не смотря на ночную тьму, бодро продирался через места дневных боев, петляя среди воронок и огибая шуршащие листвой заросли. Водитель сосредоточенно крутил баранку, внимательно вглядываясь в бархатную темноту окружающей ночи, мотор дружелюбно урчал, машина подпрыгивала на ухабах, подбрасывая дремлющего в пол уха Ганса на жестком сиденье... благодать. Из сонной расслабленности Нойнера вырвал спокойный голос шофера:
— Приехали, гауптштурмфюрер.
Ганс покрутил головой, вслушиваясь в мирное пение цикад. Их негромкое стрекотание странно гармонировало с монотонной перекличкой часовых, отдаленным шумом моторов, тихим бряцанием различной амуниции и прочими звуками, составлявшими обычную симфонию ночной жизни военного лагеря. Послушав пару минут эту своеобразную композицию, Нойнер потянулся, затем, опершись руками на спинку сиденья и дверцу, легко перебросил тело через невысокий бортик машины, прошелся туда-сюда, разминая мышцы, после чего уверенно взбежал по ступеням особняка, в котором последнее время квартировал штаб "Тотенкопф".
В зале для брифингов оказалось неожиданно людно. Помимо штаба дивизии в полном составе и командиров всех четырех полков, присутствовали также несколько офицеров Вермахта в звании от майора до оберста, возглавлявшие приданные части, и офицер связи Люфтваффе, отвечавший за взаимодействие с ВВС. В центре этой плотной группы, облокотившись на стол, склонился над расстеленными картами сам командир корпуса — на вошедшего Нойнера смотрела только его макушка с ежиком седых, коротко стриженых волос. Дивизионный адъютант, проводивший Ганса в помещение, молча махнул рукой на несколько свободных стульев в углу стола — располагайся, мол. Нойнер не заставил себя упрашивать и, подтянув ближайший стул, плюхнулся на роскошную обивку. Хауссер, видимо привлеченный шумом передвигаемой мебели, прервал обсуждение порядка ночной перегруппировки и, подняв взгляд, уставился на вновь прибывшего:
— Ага, вот и наш герой пожаловал!
Нойнер стремительно встал, умудрившись в процессе подъема нацепить на голову фуражку и одновременно оправить форму, приняв, таким образом, более-менее официальный вид. Обергруппенфюрер хмыкнул:
— Садись. Твой доклад мы уже рассмотрели. Хороший доклад, оптимистичный. Вот и Герман с ним согласен...
Бригадефюрер Герман Присс упрямо набычился и напористо заговорил, видимо продолжая прерванный монолог:
