Кабинет у Розенкранца был скромный. Помимо рабочего стола и нескольких табуреток для посетителей там имелось несколько книжных шкафов вдоль стен, сейф и узкий диванчик. Не то чтобы он не мог позволить себе большего, просто в быту предпочитал минимализм, и никогда не имел сверх того, что было необходимо в работе. Праздность и роскошь он считал неприемлемыми до такой степени, что свои многочисленные награды, полученные за долгие годы службы, хранил в нижнем ящике вперемешку с канцелярской мелочёвкой. В его кабинете не было трофеев, украшений и сувениров, которыми часто окружали себя королевские чиновники. Даже книги на полках были посвящены сугубо прикладным вещам, ибо развлекательное чтение Розенкранц считал исключительно бестолковым занятием. Впрочем, будучи человеком, обременённым огромным количеством обязанностей, он зачастую и времени-то не имел на какие-либо развлечения. К тому же его работа была подчас куда более интересной и интригующей, чем мог бы придумать самый изощрённый литератор.
Изучая бумаги, Розенкранц то и дело ставил пометки модной перьевой ручкой, хмурился, чесал небритый подбородок и что-то бормотал себе под нос. Длинные худые пальцы его перекидывали в сторону листок за листком по мере того как глаза пробегали по строкам — он всегда читал очень быстро.
Когда большая часть рапортов уже перекочевала в стопку прочитанных, он внезапно остановился и повернул голову в сторону единственного окошка у противоположной входу стены. Там билась в ставни какая-то птица. Нахмурившись ещё сильней, Розенкранц встал с места, приблизился к окну и распахнул его, впустив птицу внутрь. Это оказался голубь, который, сделав пару кругов по комнате, сел Розенкранцу на руку и застыл, словно чучело.
Шеф охранки придирчиво осмотрел нежданного гостя, снял с правой лапки кольцо с крохотным футляром и посадил голубя на край стола. Птица ни на что не реагировала, взгляд её был мутным, а голова неподвижной.
— Надеюсь, это что-то действительно важное, — буркнул Розенкранц и стал читать записку.
'Ваше превосходительство! Тревоги касательно разыскиваемого мною лица оказались небезосновательными, как и подозрения насчёт его вероятных сообщников. Вследствие этих обстоятельств я прошу Вас о расширении моих полномочий для претворения в жизнь всех возможных мер противодействия преступнику. Жду скорейшего ответа, и да благословит наши начинания святой Винс! Имеющий глаза да увидит!
Ваш верный слуга'.
Прочитав послание, шеф охранки поднёс бумажку к пламени свечи и положил её на глиняную подставку для канделябра. Глядя на тлеющую кучку пепла, он снова нахмурился, размышляя о чём-то.
Войди кто-нибудь в этот момент в кабинет, непременно принял бы его за древнего сурового старца, хотя характером Розенкрац был скорее весел и язвителен, а от роду ему было всего пятьдесят три. Впрочем, в ведомстве, чьи агенты уходят в отставку к концу четвёртого десятка, он и впрямь смотрелся стариком. Немногие оставались на сытных и спокойных должностях в главном управлении, и он мог их понять, ибо ритм жизни замедлялся настолько, что привыкшим к заботам и передрягам агентам это было просто невыносимо.
Решение Розенкранц принял по своему обычаю быстро. Позвонив в колокольчик, он дождался, когда в кабинет заглянет один из его секретарей.
— Напиши старшему ловчему, мне нужны его люди, — распорядился Розенкранц.
Секретарь кивнул и поспешно удалился, а шеф вернулся к птице. Начертив на листке бумаги какой-то знак, он проколол себе палец тонкой декоративной булавкой. Знак коротко вспыхнул, пропалив бумагу, — голубь вздрогнул, оторопело посмотрел по сторонам и, заметив человека, тут же упорхнул в окно.
Розенкранц устало откинулся на спинку стула, потёр переносицу, посидел немного с закрытыми глазами, после чего вернулся к работе.
Побеспокоили его только к вечеру. Вежливо постучавшись, в кабинет протиснулся охранник и, приложив ладонь к сердцу, доложил:
— Ваше высокопревосходительство, пришли от Старшего ловчего.
— Пусть войдут.
Отсалютовав ещё раз, охранник вышел и пропустил в кабинет нескольких человек, молчаливых и угрюмых.
— Знакомые все лица, — Розенкранц, обычно скупой на эмоции, позволил себе мимолётную улыбку. — Располагайтесь, господа. У меня есть для вас работа.
Первые тёплые деньки прошли в Вальцберге на диво спокойно. То ли меры, принятые власть предержащими, возымели эффект, то ли паника первых месяцев эпидемии улеглась сама собой, но многим начинало казаться, что кризис если и не миновал, то вошёл в некое упорядоченное русло, и теперь управиться с ним будет гораздо проще.
Город был поделен на районы, сообщение между которыми полностью контролировала стража совместно с дружинниками, которых решили всё-таки не распускать, а хоть как-то привлечь к делу. После того, как несколько сотен добровольцев облачились в одеяния мортусов, в полку внештатных блюстителей правопорядка тоже прибыло, и их помощь страже перестала быть чисто номинальной. За порядком на улицах самых неблагополучных кварталов следили вооружённые до зубов егеря, которые, в отличие от бойцов Сорокового пехотного, панибратства с горожанами не терпели, а поставленные задачи решали не в пример жёстче городской стражи, так что даже самые отчаянные задиры предпочитали с ними не связываться, да и преступники всех мастей стали тише воды. Мародёров же, которых в наиболее пострадавших от эпидемии районах развелось как грибов после дождя, активно ловили мортусы и тут же передавали их властям. Из тюрьмы большинство таких арестантов отправлялось на виселицу, и вид нарушителей порядка, окончивших жизнь в петле, смог остудить даже самые горячие головы.
Число мортусов за это время выросло больше, чем в два раза. Добровольцы приходили каждый день: бедняки, крестьяне, рабочие, лавочники, мастеровые и даже несколько человек из мелкого дворянства, хотя аристократы 'труповозов' не жаловали и относились к ним с плохо скрываемым презрением.
Доктор Павеска, почти не снимавший рабочего костюма, был, казалось, повсюду. Утром его видели в центре или в квартале мастеровых, днём в южных трущобах или на рынке, вечером на Большой Мраморной или за пределами городской стены, где проживали самые бедные жители Вальцберга. Маску с клювом и шляпу всегда замечали издалека, шаги его неизменно сопровождались цоканьем окованного железом посоха по брусчатке и бряцаньем инструментов в подсумках под плащом.
Доктор осматривал больных людей, распределяя их по больницам, и их дома, принимая решение опечатать оные или же сжечь рассадник заразы дотла. Мортусы, как и горожане, слушались его беспрекословно, и руководил ими не страх. Он видел надежду в их глазах и слышал слабый шёпот благодарности, которую ему никогда не высказывали в лицо. Такой отклик в людских сердцах Павеска в своей обширной практике встречал нечасто, и всеми силами стремился соответствовать тем чаяниям, которые на него возлагались. Болезнь же продолжала косить людей, в том числе и самих мортусов, и уверенность в том, что Доктор всегда знает, что нужно делать, стоила в эти дни куда как дорого.
Влад, наблюдая всё это, одобрительно кивал, однако общего душевного подъёма не разделял. Причин для беспокойства, причём довольно веских, оставалось немало: доктор Айгнер безрезультатно бился над поиском лекарства, до сих пор так и не удалось выявить источник болезни, да и расследование Де'Сенда не продвинулось с того самого момента, как несколько недель назад его чуть не отправили на тот свет.
Анализ останков плоти существа показал наличие неизвестных смол и углерода, только и всего. Выводы Леендерца касательно сигилов, обнаруженных в Марбурге, породили лишь новые вопросы. Координаты, которые ему удалось вычислить, действительно находились в Вальцберге, в одном из респектабельных жилых районов, однако на том месте располагался скромный ухоженный скверик. Запрошенный Владом в городском архиве план застройки так и не отыскался, и выяснить, что могло располагаться под сквериком, пока не предоставлялось возможным.
Действительно хорошие новости появились лишь в конце первой недели лета и, как ни странно, пришли они от Ют. Травница писала, что эпидемия в Марбурге пошла на спад, и хотя больных ещё много, а смертность так и осталась стопроцентной, новые вспышки происходят куда реже, чем месяц назад. Более того, писала она, продвинулись дела и у шефа Блюгера.
'...Ему удалость устроить облаву на большую разбойничью стоянку в дебрях Тарквальда. Многих разбойников перебили, часть захватили живыми, и лишь нескольким удалось ускользнуть, но это лишь жалкие крохи. Те, кто сейчас томится в казематах марбургской тюрьмы, скоро отправятся на виселицу, однако сейчас их удалось заставить говорить, и шеф Блюгер просил передать, что некоторые из них, как он выразился: 'спели на диво складную песенку'. Возможно, среди них скрывается один из тех, кого вы с шефом безуспешно разыскивали всё это время.
Сейчас Блюгер плотно занят работой. Я видела его лишь мельком, когда приходила осмотреть раненых после облавы, обмолвилась, что собираюсь отправить тебе весточку, и он попросил также сообщить о его успехах. Надеюсь, я сэкономила его превосходительству немного времени. Он пожелал тебе удачи и обещал отчитаться лично, как только выяснит всё самое важное. Пожалуй, я вознесу молитву святому Винсу за успех его начинаний. Видишь, ведьмы тоже во что-то верят. Береги себя. Ют'.
Дело медленно, но верно сдвигалось с мёртвой точки, и Влад, немало этим приободрённый, бережно сложил исписанный мелким убористым почерком листок вчетверо и убрал в потайной карман портфеля. Если повезёт, он сохранит его для личного архива.
А ещё было второе письмо. Ответ на тревожное послание шефу Розенкранцу пришёл даже быстрее, чем ожидал Влад. Дело не терпело отлагательств и потому пользоваться сложным окольным путём доставки через голубиную почту Королевской канцелярии, который использовали все полевые агенты охранки, было накладно. Пришлось обработать почтового голубя особым сигилом, который довёл его прямиком до адресата, чего Влад делать не любил, ибо на живых существ подобные воздействия влияли крайне пагубно. Тем не менее, другого способа доставить послание напрямую шефу охранки просто не было. Почтовых голубей Тайной канцелярии выдавали только на руки и притом далеко не всем агентам, так что даже на чёрных рынках в столице можно было не надеяться найти такую птицу, не говоря уже о таком отдалённом регионе, как Бернхольд.
'Святые слышат молитвы'. Три коротких слова без подписи, но Владу и этого было достаточно. Кто бы ни призвал потусторонних существ, теперь ему предстоит поостеречься. Ловчие шуток не понимают.
Зной, какой редко приходит на север, ознаменовал начало лета, уверенно пришедшего на смену поздней весне со всей её суетой, хлопотами и непостоянством погоды. Теперь же тёплые ветра, словно отголосок раскалённых самумов далёкого Урда, принесли иссушающий жар, а их упорные дуновения рассеяли облака, открыв землю лучам близкого в это время года светила.
Близ лесной тропы, на опушке, скрывшись в тени раскидистых ветвей старого бука, сидели трое. На вид — обычные охотники на привале. Хорошие, крепкие сапоги, видавшие виды плащи и украшенные гусиными перьями шапки были тому прямым подтверждением, как и ружья, сложенные пирамидкой близ толстого, могучего ствола.
Среди их нехитрого скарба зоркий глаз приметил бы и охотничьи ножи, и всякий инструмент, и котелки, а также несколько мешков со снедью. В стороне, чтобы не мешать отдыху, дымил костёр, и один из путников, сидя возле него на маленьком раскладном стульчике, деловито нарезал в бурлящий котелок ломтики картофеля. Был он невысок, темноволос и небрит, хотя и коротко подстрижен; тёмные глаза смотрели на мир с интересом и лёгкой тенью насмешки.
Двое других, словно братья-близнецы, были крупными широкоплечими блондинами с глазами оттенка голубой стали. Один, привалившись к дереву, листал потрепанную книжицу, второй, сняв прохудившийся плащ, орудовал ниткой и иголкой. Под плащом он был одет в простую льняную рубаху, дублёный кожаный жилет и узкие парусиновые штаны, какие любят носить моряки.
— Картошка кончилась, — объявил стряпчий, дорезав последний клубень.
— А я вам говорил, что не хватит, — укоризненно произнес тот, что сидел под деревом, переворачивая страницу. — Только зачем меня слушать, верно, Пауль?
Пауль, не отрываясь от шитья, покачал головой.
— До города меньше дня пути, — сказал он. — Авось не отощаем. Ганс, на один-то раз нам хватит?
— Вполне, — ответил Ганс, отмеряя в котелок щепотку соли. — А до Вальцберга доберёмся скорым маршем и выпьем в кабаке пивка с бараньей ногой.
— Если втопим, как наш Юрген-Скороход, то пиво пить будем уже к обеду, — добавил Пауль.
Юрген всё-таки оторвался от книги и утвердительно кивнул, заявив, что уж он-то до вечера точно терпеть не станет.
Вскоре горячая похлёбка был разлита по мискам, из котомок появились хлеб, чеснок и вяленое мясо, и путники со знанием дела принялись уплетать свой завтрак.
В этот момент в кустах на краю поляны раздался треск ломаемых веток, и из леса дружно вывалились семеро заросших и весьма неопрятных мужчин, которые не спеша двинулись к сидящим под деревом путникам. Шли они уверено, вразвалку, на пару шагов отставая от своего предводителя — высокого и поджарого рыжеволосого детины с грязной густой бородой.
— Утро доброе, мужички, — весело поздоровался он, а цепкий глаз его приметил, что трое под деревом заметно насторожились, хотя особых признаков страха и не выказывали.
— Ну, здорово, — ответил Ганс, который, не глядя на говорившего, сосредоточенно пытался выловить из миски картофелину.
Рыжему это не понравилось. Он привык, что людишки обычно паникуют, заводят разговор, становятся очень болтливыми — в общем, тянут время, пытаясь отсрочить неизбежное.
— Далеко вы, мужички, забрались, — продолжил он, остановившись в десяти шагах от путников; люди его, разойдясь полукругом, встали поодаль. — Чем вы тут занимаетесь-то?
— Едим, — коротко пояснил очевидное Ганс.
Немного обескураженный, рыжий отпрянул и, окинув взглядом стоянку, ткнул пальцем в ружья:
— А вот мне сдаётся, мужички, что вы тут браконьерством промышляете, то бишь охотитесь в здешних лесах без разрешения от бургомистра. Слышали о таком? За это штраф полагается, а то и тюрьма.
— А лес не барона? — вяло поинтересовался Ганс, выудивший-таки вожделенный ломтик. — С чего бы мне разрешение надо просить у бургомистра?
— Ты здесь самый умный, — рыжий с вызовом шагнул вперёд, — с тебя и начнём.
— Ну, валяй.
— Мы, мужички, люди простые, — пояснил, теряя терпение, рыжий. — Сами всё отдадите — так и быть, отправитесь на все четыре стороны. С голой жопой, но хоть живые. А коли нет...
— С какой стати я должен верить висельнику? — перебил его Ганс, ткнув ложкой в сторону клейма, украшавшего шею рыжего, и тот поспешил поднять ворот рубахи.
— Паскуда, — выругался кто-то из спутников рыжего. — Рольф, кончай болтать с ними! И так дорога близко — а ну как услышит кто?!
