— Не так, как кто?
— Не так, как адекватные люди. Ну, посмотри на себя: лежишь в костюме на пляже среди ночи.
— И кто это рядом пристроился? — бровь толстяка саркастически изогнулась.
— Вот только не надо меня впутывать в свои грязные делишки! Это ты заставляешь меня в который раз прыгать из окна и бегать по подземельям.
— Но ведь идешь.
— Кто же виноват, что я не ... что я оказалась приписанной к тебе?
— Да никто не виноват. Тебе просто не повезло, — хмыкнул он.
— Вот, опять! — Мегуми вздохнула. — Иногда из того, что ты говоришь и делаешь, складывается ощущение, будто ты совсем не любишь самого себя.
— Ха.
Сэм вдруг повернул голову к собеседнице и криво ухмыльнулся. Она узнала эту ухмылку, признак тщательно скрытой и незаметной постороннему злости.
— Как интересно. Любить себя, оказывается, обязательно, чтобы быть нормальным. Ну, а меня не за что любить. Потому что меня нет.
— То есть как? — не поняла Канзаки.
— А вот так. Сэм Ватанабэ — это просто слова. За ними нет человека. Ты не можешь меня понять, потому что не существует единого меня.
— Что значит, не существует? Вот же ты, разговариваешь со мной, рассказываешь о том, что думаешь.
— То, что я мыслю, не значит, что я существую. Это устаревшая философская ерунда. Когда-то давно я говорил, что люди видят на месте человека симулякр. Я и есть один большой симулякр. Я — лакуна.
— Тебя куда-то понесло...
— Вовсе нет, — злость пропала так же внезапно, как и появилась. — Просто хочется, чтобы ты не заблуждалась. А то складывается впечатление, что ты принимаешь меня за какую-то романтическую героическую фигуру. "Несчастный", "злой"... Не надо пытаться найти во мне рефлексии героя чьего-то романа. Я всего лишь обрамление для того, что делаю.
— Что же ты делаешь? — спросила Мегуми, не зная, что еще сказать.
— То, что должно.
— И что это?
— Обеспечение крохотного перевеса на весах жизни, — лежавший рядом Сэм казался неподвижным. Словно валун, непонятным образом очутившийся на пляже. — Чтобы те, кого коснулось зло, смогли выжить и не остались одни.
— Знаешь что?
— Что?
Снова повернувший голову Ватанабэ обратил на девушку вопросительный взгляд. Однако глаза тут же невольно дернулись ко лбу, в который уперся палец Канзаки. Мегуми, приподнявшаяся на локте, нависла над толстяком и была настроена крайне решительно.
— Ты враль и лицемер.
— Почему это? — спросил он, сводя глаза к переносице в попытке разглядеть обличающий перст. — Я же вроде в прошлый раз был чувствительным интеллигентом?
— Потому что ты врешь и не краснеешь, — девушка смотрела на него серьезно. — Нет тебя, как же! Сам говоришь, что должен спасать людей от зла! Ты этого хочешь! Значит, в этом стремлении и есть ты!
— Знаешь, в чем проблема молодежи вроде тебя, Мегу-тян? — он назвал ее уменьшительным именем и лукаво прищурился, позабыв про палец у лба. — Вы слишком зациклены на человеческом эго.
— А вот по твоему эго я бы с удовольствием настучала! — Канзаки раздосадовано отстранилась. — Болтаешь тут своим длинным языком вместо того, чтобы просто и честно сказать, что тебе небезразличны другие люди, и ты хочешь им помочь!
— Ничего ты не понимаешь, — Сэм поморщился. — Дело не в том, что я чувствую.
— Угу, а в чем, черт бы тебя побрал?!
— Дело в том, что правильно.
И он не сказал больше ни слова. Мегуми, в которой неожиданно проснулся темперамент, в последнее время дремавший, дернула уголком рта, ожидая продолжения, однако его так и не последовало.
— Правильно, значит? — распаляясь, переспросила она. — То есть, Учики и Инори ты спас в Токио, потому что это правильно? А Китами ты обхаживал и пристраивал тоже потому, что это просто правильно? А Эрика и опекунство?! А я, в конце концов?! Вспомни, как убеждал меня в Нью-Йорке! Что тебе не хочется видеть меня в опасности, что я якобы создана для мирной семейной жизни! Мы не договорили, но я все отлично помню. Это что, из-за абстрактного "правильно? Да не говори ерунды!
— Канзаки, ты зачем так завелась? — невозмутимым тоном спросил Ватанабэ, лишь сильнее разозлив девушку.
— Затем, что ты меня бесишь! — она в сердцах пристукнула кулаком по песку и вдруг поняла, что незаметно для себя села и скрестила ноги по-турецки. — Я целый год бьюсь с тобой, а ты ни в какую! Выходит, ты отказываешь себе в праве быть человеком, вот и все!
— И что же, по-твоему, значит быть человеком?
— Как минимум — чувствовать! Чувствовать и понимать чувства других! Ты же чувствуешь симпатию! К той же Эрике! К Кэтрин! Ко...
"Ко мне", — чуть не сказала Мегуми, но прикусила язык. Услужливое сознание тут же подбросила угля в топку.
Вот, значит, в чем все дело? Это так взволновало и разъярило? Все непонимание, загадочность и нелогичность Сэма Ватанабэ опять свелась к терзавшему Мегуми Канзаки вопросу: каковы в точности их отношения? Что Ватанабэ думает о ней?
Но почему?! Почему вдруг опять этот вопрос?
Честный, без трусости и жеманства, ответ был где-то рядом, но молодая женщина никак не могла добраться до него, ухватить мысль за хвост и вытащить на свет.
— Почему всегда чувства?
Спокойный, предельно вежливый тон никак не вязался с привычным Сэмом. Сложив руки на животе, толстяк посмотрел на луну и повторил:
— Почему всем кажется, что обязательно нужно иметь чувства, созданные играми с собственным эго? Только и слышу: "я", "я", "я". Люди так уверены в первичности своего отношения к другим, что считают его основой мироздания. Страшнейший эгоизм и гордыня. А вот у меня нет чувств, основанных на эго. Потому что мое эго умерло двадцать один год назад.
— Двадцать один год?.. — Мегуми начинала успокаиваться, озадаченная собственными мыслями, но увидела обращенное к луне лицо собеседника и забыла обо всем. Впервые за все время знакомства она увидела, как губы Сэма Ватанабэ страдальчески искривились. Всего на миг, на краткую долю секунды.
— Двадцать один год назад я смотрел, как моего отца убивают на парковке у супермаркета. И когда контрольная пуля пробила его висок, я вдруг понял, что личные чувства и отношение к миру мальчика по имени Сэмми Сандерсон закончилось. Он сам закончился. Потому что не бывает никакого тебя, если ты не отражаешься в чьих-то еще глазах.
И в эту самую минуту, полулежа на холодном ночном пляже, Канзаки все поняла.
"Мать и отец расстались", — сказал при их встрече Октавиан Вендиго: "Мать отказалась от родительских прав". Сэм увидел смерть отца и остался один. Совсем один наедине с ужасом, страшнее которого ничего не может быть.
Брошенный.
— Вот оно что... — вслух сказала девушка. — Вот в чем твой секрет.
Ватанабэ молча скосил взгляд в ее сторону.
— Ты знаешь, каково быть изувеченным злом, про которое говорил. И спасаешь от этого других. Как Кэтрин и Китами... Как меня после встречи с трикстерами.
— Ничего ты не понимаешь, Мегу-тян, — толстяк медленно сел. — Двадцать один год назад "я" закончился. А пятнадцать лет назад Кэтрин Винтерс всего лишь создала нечто иное.
— Кэтрин? — имя той, кого Мегуми считала первой любовью Сэма, привычно горчило.
— Она научила ничто ценности добра.
Стряхивая налипший на рукава песок, мужчина не смотрел на собеседницу и говорил ровным, почти безразличным голосом.
— Потому я, кстати, и не могу тебе сказать, люблю ли Кэтрин. Вряд ли кто-то испытывает столь вульгарное чувство по отношению к богу.
— Богу? — сначала Канзаки показалось, что она ослышалась. — Даже так?
— Это для примера. Богу ведь поклоняются не потому, что этого самим очень хочется. Просто он — нечто большее.
— Хочешь сказать, ты вообще ничего не чувствуешь? — она машинально ухватила горсть песка, заструившегося сквозь пальцы. — Даже не любишь?
— Я не говорю, что неспособен на чувства, — он расправил плечи и потянулся. — Я говорю, что все это не имеет значения.
— Ва-та-на-бэ, — по слогам произнесла девушка. — У тебя отвратительная манера все простое превращать в сложное.
— Говорю же: вредная привычка.
Он медленно поднялся на ноги, снова утопая ботинками в песке, и принялся отряхиваться. Мегуми, все еще сердитая и озадаченная, тоже встала. В голове молодой женщины все смешалось. Ватанабэ, который, казалось, готов приоткрыться и стать ближе, превратился в окончательное непонятно что. И это огорчало.
— И что, тебе вообще наплевать на людей за рамками "зло-добро"?
— Наоборот.
Сэм смахнул песчинку с собственного плеча, а затем неожиданно коснулся плеча собеседницы. Это касание подействовало на Мегуми самым ужасным образом. Мгновенно всколыхнулась в душе вся до сих пор царившая там сумятица.
Он был такой непонятный. Такой большой и уютный. Такой совершенно невыносимый. Такой неуловимо приятный.
Такой, такой...
Странно знакомый комок подкатил к горлу, и вдруг она поняла, что вот сейчас что-то поймет. Что-то очень важное.
Ватанабэ аккуратно стряхнул налипший на плечо Канзаки песок и одернул коротенький рукав ее футболки.
— Я, например, прекрасно понимаю, что ты добрая и красивая, — сказал он. — Только что это меняет?
Даже в лунном свете стало заметно, как лицо Мегуми мгновенно стало пунцовым.
— Да ну тебя! — резко произнесла девушка. — Замучил уже! Пошли в дом.
Отвернувшись, она зашагала прочь с пляжа, позабыв, что не взяла снятые туфли.
Сэм наклонился и поднял сиротливо лежавшую на песчаном берегу обувь. Покрутив туфли в руках, он тихо сказал сам себе:
— И все-таки, Сэмми, мальчик мой, ты идиот.
Гонконг
20 августа
02:57 местного времени
Когда Инори, пристегнутую ремнями к широкой медицинской каталке, везли по коридору, свет потолочных ламп бил прямо в раскрытые девичьи глаза. Из них от раздражения текли слезы, но Кимико не моргала. Она лежала смирно, неподвижная и бессловесная, исхудавшая и напоминавшая забытую на чердаке куклу со слоем пыли на личике.
Молчаливый китаец, толкавший каталку перед собой, непроизвольно ускорил шаг, стараясь отдалиться от шедших следом мужчин. Простому технику не хотелось лишний раз показываться на глаза господину и повелителю их лаборатории. Но не только Фэй Пан заставлял нервничать. Второй гость, мужчина в черном костюме, улыбнувшийся при встрече, был куда неприятнее.
— Как видите, я позаботился о качестве, — Фэй Пан говорил с нескрываемой гордостью. — Наша лаборатория ничем не уступает самым лучшим объектам китайского правительства. Здесь можно проводить любые из запланированных операций.
— Да, местечко скроено ладно, — не останавливаясь, Октавиан Вендиго провел пальцем по белоснежной стене. Легкое шуршание кожаной перчатки, коснувшейся отделки, звучало в гулком коридоре почти оглушительно, смешиваясь со скрипом колес каталки и стучащими по кафелю шагами. — Оборудование по нашим чертежам изготовлено?
— Да, мы наняли лучших специалистов.
— Наняли? — Вендиго склонил голову и посмотрел на собеседника.
— Разумеется, они не знали, части чего изготавливают, — поправился китаец. — Мы были осторожны. Сборщиков же взяли под специальный контроль.
— Искренне надеюсь, что наших специалистов вы за компанию не убили?
— Разумеется, нет!
— Это хорошо. Не хотелось бы пострадать от рук ужасающей гонконгской триады.
В который раз Фэй Пану показалось, что могущественный партнер смеется над ним. Но "властелин горы" предпочел не озвучивать подозрений, ибо, если быть честным с самим собой, Октавиан Вендиго мог позволить себе любой каприз. Слишком высоки оказались ставки в игре, в которую таинственный белый втянул Фэй Пана. Зная то, что он знал, сделав то, что сделал, невозможно повернуть назад. Октавиану стоило лишь захотеть, и огромные траты, обещания успеха, риски — все пойдет прахом. Триада могла построить лабораторию, но продукцию способен был дать только Вендиго. Или кто-то из его конкурентов, но при одной мысли о мести главарь могущественной банды терял аппетит. Фэй Пан прекрасно знал, какова участь тех, кто пойдет против его партнера. За прошедший год при постройке совместной лаборатории не раз возникали трудности: с полицией, местным правительством, властью с материка... Каждый раз препона устранялась, стоило лишь сообщить. И иногда на месте препятствия оставался кровавый след, как в случае с предыдущим комиссаром полиции, чью голову нашли в Цим Ша Цуй.
А еще он однажды видел, как Октавиан пробил пальцем человеческий лоб.
— Вот и вход в главный зал, — проигнорировав усмешку, китаец указал на открывшиеся двойные двери, куда уже вкатили Инори.
— Я знаю, — кивнул Вендиго. — Оттуда потягивает озоном.
Вдвоем они последовали за техником и оказались в ослепительной белой комнате. Лампы под потолком, лампы в стенах, даже лампы, встроенные в пол, — главный зал был залит светом. Ассистент и Фэй Пан невольно принялись щурить глаза от бившего по ним свечения. Вендиго же, не испытывая видимых неудобств, шагнул к остановленной каталке. Мужчина коснулся рукой впалой щеки Кимико. Впервые за всю дорогу из недавней темницы девушка подала признаки жизни. Дрогнули веки, беззвучно шевельнулись пересохшие губы. Инори обратила лицо в сторону Октавиана, будто стараясь поймать прикосновение его руки кожей, и закрыла красные слезящиеся глаза.
— Вам лучше, милая? — спросил он, и Фэй Пану на секунду почудилось в голосе таинственного партнера сочувствие. Но уже в следующий миг китаец выбросил эту глупость из головы.
— Как видите, все контейнеры в том состоянии, какое вы хотели, — сказал он и повел рукой. Оглянувшись, Вендиго окинул взглядом высокие, около двух метров, цилиндрические колонны, блестевшие хромированной поверхностью в свете ламп. На каждом из контейнеров имелась сенсорная панель и дюжина кнопок. Все индикаторы горели зеленым светом.
— Экранирующие свойства протестированы? — спросил Вендиго, вновь мимолетно коснувшись щеки изможденной девушки.
— Ваши люди остались довольны.
— Превосходно, превосходно, — почти рассеянно произнес Октавиан и склонился к Инори. — Как вы себя чувствуете?
Ответом ему послужили на миг приоткрывшиеся глаза и слабое движение девичьих губ. Понимающе приложив к этим губам палец, мужчина поднял взгляд. Китаец-ассистент успел благополучно ретироваться, Фэй Пан, жмурясь, разглядывал контейнеры и старался выглядеть независимо.
— Вот видите, милая Инори, сколь серьезны намерения моего нового партнера, — продолжил Вендиго. — Он предусмотрителен. Побочная функция этой лаборатории — извлечение органов для трансплантации. Их обычно получают в виде остатков от человеческого материала, нужного нам для... более тонких экспериментов. Например, здесь можно проводить вживление кибернетических органов и частей тела, заниматься занимательной нейрохирургией и вообще творить многое из того, что еще вчера показалось бы невозможным вне огромного научного центра богатой державы. И все исключительно потому, что отторжение тканей, сложность сохранения жизни и здоровья, чисто технические препоны данным процедурам — не существуют для одной категории людей. Для Наследников. Следовательно, вы, Наследники, становитесь чрезвычайно ценными, ведь тут пахнет выгодой: деньгами, властью. А выгода — это ведь бог.
