Оказалось — облом. Ни тебе танго, ни широких бульваров, ни даже полноценного правительства — Аргентина была частью Вице-Королевства Перу, но, в отличие от Чили, самостоятельностью здесь и не пахло. Впрочем, эта заштатность и сыграла нам на руку — здесь никто и не слышал ни о железных кораблях, ни о запрете захода в порты Вице-Королевства, ни, наконец, о проклятии падре Агирре, а мы ничего местным рассказывать почему-то не стали.

С тридцать первого на первое число, мы, с разрешения губернатора области Эрнесто де Сан-Мартина, поставили столы и устроили гуляния на центральной площади города. Ребята даже принесли араукарию, которую они нашли в окрестностях города, и нарядили её. Для нас с Ваней это было странным — ведь мы праздновали так только Рождество. Потом каждому выдали по двенадцать ягодок винограда с инструкциями съесть их ровно в полночь.

Тогда же мы с Ваней поспорили — он утверждал, что первого января тысяча шестисотого года начнётся семнадцатый век, я отвечал, что ещё пока шестнадцатый. Впрочем, решили, что всё равно не договоримся — а то перессоримся. Тем более, меня, Ваню и некоторых других пригласил в гости лично сеньор де Сан-Мартин, и все чопорно сидели за столом, только мы выделялись из общего ряда. Мы утихли, но веселее не стало. Так продолжалось до полуночи, после чего мы съели виноградины и налили всем принесённого с собою шампанское, после чего губернатор стал намного более дружелюбен. И когда мы спросили его о возможности купить провиант и продать какое-то количество зеркал, ножниц и других предметов, губернатор охотно ответил так.

Воду и свежее мясо, а также живых коров на замену съеденным купить было можно — всё-таки в окрестностях города процветало животноводство. А вот покупать наши товары запрещено — торговля во всём вице-королевстве могла вестись только из Кальяо; то, что был открыт порт в Талькауано было, по рассказам мэра, одним из обвинений в адрес нашего друга губернатора де Киньонеса, а до него его предшественников Вильярги и Оньеса Лойолы.

На следующий день, Элиан Торрес Руис, один из тех, кто продал нам скот, шепнул мне на ушко:

— Если хотите, сеньор, можем организовать покупку части ваших товаров.

Следующей ночью, несколько наших морских пехотинцев спрятались в кустарник около небольшого залива чуть ниже по течению Ла-Платы. Но, как ни странно, обмен товара на деньги прошёл без сучка и задоринки, и нас даже не пытались обмануть. То же и на следующий день, когда мы пришли за второй порцией товаров. А вот на третий и последний день после сделки показались вооружённые до зубов люди и потребовали возврата всего выплаченного нам серебра. И это было то самое "предложение, от которого невозможно отказаться". Точнее, так им казалось — наши ребята повязали их без единого выстрела, потом один из наших "особистов" допросил несколько из них. Все в один голос назвали нашего друга Торреса — они должны были взять пару именитых заложников и получить все деньги обратно. Оказалось также, что хотя губернатор и не знает об этой конкретной сделке, он получает десять процентов от всей торговли.

Ничего не поделаешь, пришлось навестить ещё раз сеньора Торреса, которому, увы, пришлось объяснить, почему ему не следовало нас кидать. В результате сделали ему "предложение, от которого невозможно отказаться", на сей раз успешное — цена за поставленные товары удвоилась, и серебро он выплатил не "завтра", а прямо на месте. Для увеличения воспитательного действия, его лично выпорол Сеня Решетко, потомственный кубанский казак, волею судеб оказавшийся на "Москве" в далёком 1922 году. Сеньора Торреса ударили всего три раза — но вероятность того, что он сможет встать, в ближайшие дни будет равна нулю.

После этого мы нанесли визит губернатору. Узнав, что сеньор Торрес попытался нас кинуть, он очень уж побледнел — ведь он-то понимал, какую мощь представляют из себя наши корабли. Результат был таков: сеньор де Сан-Мартин обязался разрешить русским торговать в Буэнос-Айресе, пусть неофициально, и защищать их от всяких не тех поползновений — иначе, увы, могут произойти последствия, не очень приятные для лично сеньора Сан-Мартина.

Рождество решили провести на корабле — после этой истории, как-то больше не хотелось оставаться в Буэнос-Айресе. На каждый корабль погрузили по араукарии, и корабельная группа покинула Буэнос-Айрес и отправилась в Рио — он был почти по пути, и каждому, кто прочитал "Двенадцать стульев", хотелось увидеть, правда ли все там ходят в белых штанах.

Рио оказался чуть более развитым городом, нежели Буэнос-Айрес, но всё равно оказался захолустьем, и белых штанов мы там ни разу так и не увидели. Ещё одной проблемой был тот факт, что никто из нас не говорил по португальски, и мало кто из местной элиты знал другие языки. Впрочем, мы нашли себе "переводчика" с испанского, более или менее знавшего этот язык. Но в процессе переговоров с губернатором капитании выяснилось, что переводит наш друг не очень правильно — когда текст договора о дружбе и сотрудничестве лёг передо мной для подписи, оказалось, что очень многое было взято с потолка.

Впрочем, губернатор неплохо говорил по французски — а большинство офицеров с "Москвы" этот язык знала, и хорошо. Так что договориться всё же получилось, и мы положили начало торговле с Португалией.

Десятого января мы снялись с якоря — нас ждала Святая Елена. Тем же вечером, мы справляли Старый Новый Год, и наш спор про то, какой сейчас век, разгорелся с новой силой.

Ночью, Эсмеральда сказала:

— А о чём вы сегодня спорили?

— Да ни о чём. О том, какой сейчас век.

— А не всё ли равно? Главное, что всё хорошо.

И она была совершенно права.

4. Моя жангада уплывает вдаль...

Среди бесконечного количества русских фильмов, мне недавно пришлось посмотреть один американский фильм — Генералы песчаных карьеров, по английски The Sandpit Generals. В Америке я никогда про него не слышал, и не услышал бы, если бы не Маша, очередная девушка из Лениных подруг, с которой мне тогда, в Питере, после дворца Меньшикова и кунсткамеры пришлось пойти на её любимый фильм.

Фильм оказался на удивление хорош — а лучше всего была песня в начале и в конце фильма, "Minha jangada vai sair pro mar, Vou trabalhar, meu bem querer" — "Моя жангада уплывает вдаль, Буду работать, моя любимая" — которую, оказывается, на русский перевели как "Я начал жить в кварталах городских"... И действие фильма происходило в том самом Сальвадоре де Баиа, где должен был состояться наш последний визит перед островом Святой Елены. Перевёл мне это, кстати, Саша Сикоев — один из ребят из нашей "морской пехоты", в прошлом, как оказалось, успевший повоевать в Анголе и весьма неплохо изъяснявшийся по португальски. Эх, если бы перед заходом в Рио я бы знал, что у нас есть готовый переводчик с португальского... Он подошёл ко мне уже после того, как мы покинули Рио — я распорядился поставить именно этот фильм в судовом кинотеатре, благо мы таковой смогли оборудовать перед уходом в экспедицию, и я поинтересовался, не мог ли бы кто нибудь .

Когда мы подходили к Сальвадору, мы увидели кучу плотов под парусами. Согласно энциклопедии, нахомяченной Лёшей Ивановым, это и были жангады. Над Заливом Всех Святых — Bahia de todos os santos — поднимался, вероятно, самый большой город, какой нам довелось увидеть в Новом Свете. Если испанцы предпочитали строить свои столицы не у самого берега, наверное, потому, что и Мадрид весьма далеко от любого берега, то португальцы, по образу и подобию Лиссабона, построили столицу своей единственной колонии в Новом Свете на самом берегу. Представьте себе — яркое солнце, синее море, и белый город, окружённый стеной, спускающийся вниз амфитеатром.

"Победа" и "Колечицкий" остались в заливе, а делегация русских американцев под началом вашего покорного слуги приближалась к берегу на моторной шлюпке. Когда мы подходили к берегу, бросилось в глаза одно — мы до того не видели ни единого негра, а здесь мы сразу увидели длинную их вереницу, которую куда-то вели — то ли на рынок рабов, то ли их уже купили и отводили к хозяину. Зрелище было жуткое — похоже, они только недавно были привезены на работорговческом судне, и они шли с трудом, тем более, что на правых ногах у них были колодки, через которые была пропущена толстая верёвка. Спины у них были покрыты язвами, а у некоторых и рубцами от кнутов.

Я вспомнил, что когда-то в университете узнал, что в Америке девятнадцатого века рабы были весьма дорогими — хороший, сильный раб стоил $2500, что в переводе на наши деньги было более ста тысяч долларов. Поэтому с ними практически всегда обращались весьма бережно — "Хижина дяди Тома" была пасквилем, написанным женщиной, ни разу не побывавшей на Юге. Здесь же, похоже, они были необыкновенно дёшевы — ведь при таком обращении многие из них быстро умрут. Вариант, что все местные рабовладельцы — необыкновенно богатые садисты, я по понятным причинам не стал принимать во внимание.

У меня непроизвольно сжались кулаки — но Саша Сикоев сказал:

— Лёх, не напрягайся. Всё равно мы их не сможем освободить. Разве что купим их всех — и что мы с ними будем делать? Не с собой же брать — после Анголы, знаешь ли, у меня к неграм весьма неприветливое отношение.

— Саш, а я всё-таки рад, что мы запретили рабство, и приняли решение препятствовать работорговле. А негров у нас не будет — так решил Совет.

— Ну вот и хорошо. Только здесь этим ничему не поможешь.

Губернатор Сальвадора, Луиш де Бриту е Альмеида, оказался невысоким и пузатым стариком, который встретил нас относительно неприветливо.

— Я не знаю никакой Русской Америки. И не вижу причины разрешать вам торговлю с Португальской Америкой. Тем более, что у меня есть сомнения, что ваши железные корабли и самодвижущиеся шлюпки — не козни нечистого.

— Но ваше превосходительство...

— Если вы получите соответствующую бумагу в Лиссабоне — другой вопрос. Дозволяю вам стоянку в 24 часа, а также закупку провизии, после чего вы обязаны будете покинуть Португальскую Америку.

Подарки наши он, впрочем, принял, скупо за них поблагодарив.

Тем временем, наши купцы смогли договориться о поставке экзотических фруктов — так что будет чем разнообразить меню на кораблях в следующие несколько дней. Я распорядился, чтобы прислали грузовые баркасы за этими фруктами, и наблюдал потом, как негры грузили их папайями, гуавами и ещё более экзотическими разновидностями. Мне показалось, что там промелькнула какая-то странная тень, но когда я подошёл проверить, то ничего там не увидел. И я пошёл гулять по Сальвадору — город был действительно красив. Потом шлюпка наша сходила ещё и к островку к северу от города, где находилась церковь Мадонны Снегов — которая, судя по всё той же энциклопедии, оставалась туристической достопримечательностью и в двадцать первом веке, до которого я и не дотянул... Белая, приземистая, но весьма красивая внутри — украшенная позолотой, резьбой по камню, фресками и картинами — чуть примитивными, всё-таки мы не во Флоренции и даже не в Мехико — но весьма интересными.

Я бросил золотую монету в ящик для пожертвований, после чего ко мне подбежал священник, поклонился, сказал что-то по португальски и перекрестил меня. Увидев, что я не понял, перешёл на испанский:

— Мир вам, сын мой. Откуда вы?

— Из России.

— А это христианская страна?

— Христианская.

— И не протестантская?

— Нет, не протестантская. — Я не стал говорить, что мы православные.

— Благослови вас Господь, сын мой!

Когда я вернулся на "Победу", ко мне подбежал Федя:

— Лёх, взгляни вот на этот фрукт.

Мы зашли в одно из служебных помещений. Там сидела полуголая молодая негритянка с рубцами на спине и затравленным выражением лица.

— Нашли её в фруктах, которые мы только что привезли.

— Позови мне Сашу Сикоева. А то без переводчика, похоже, здесь не обойтись.

Саша пришёл через три минуты. Он заговорил с девушкой по португальски и вдруг перешёл на неизвестный мне язык, потом опять на португальский. Девушка немного успокоилась. Тогда Саша повернулся ко мне и сказал по русски:

— Девушка — уолоф, из теперешнего — точнее, будущего — Сенегала. Был я там разок в командировке, выучил пару фраз. Её шесть лет назад захватили арабы и продали португальцам на Островах Зелёного Мыса, откуда её переправили сюда. Зовут её Мария, а первоначально она была Амината. Хозяин её — Педро Амаду, один из самых богатых плантаторов в этом районе.

— Молодец Саша, как ты языки схватываешь...

— Да я из Осетии, знал три языка всю жизнь — осетинский, русский и грузинский, всё-таки в Цхинвале было много грузин. Ты знаешь, легче учить новые, когда знаешь уже парочку.

— Спроси её, что она хочет.

— Да спросил уже. Говорит, что пусть мы её возьмём рабыней, но чтобы её не отдавали её хозяину. Он любит молодых негритянок, а как только они беременеют, их убивают и закапывают — говорит, у него на плантации целое кладбище таких женщин. Она отказалась в первую ночь идти к нему — была ещё девушкой, ей всего-то семнадцать лет, и она стала здесь ревностной христианкой — её так исхлестали хлыстом, что она две недели встать не могла, а потом он всё равно ей завладел. И сейчас у неё уже два раза не было месячных.

— Так. Скажи ей, что мы её никому не отдадим. Что она ныне вольный человек. И что мы её отвезём в Африку — по возможности туда, откуда её забрали.

Он ей перевёл, та в ужасе что-то закричала.

— Говорит, что куда угодно, только не туда. Её вождь и продал её и многих других арабам.

— Ладно, скажи ей, что разберёмся. Пусть будет пока нашей гостьей.

И я отвёл её к Ренате, которая, увидев её спину, сразу заохала и выставила нас с Сашей за дверь, после того, как он объяснил ей, кто эта девушка. Вечером, она рассказала, что девушка и в самом деле беременная — уже третий месяц, что рубцы на спине останутся, и что она пока оставляет её у себя для дальнейшего лечения и наблюдений.

— И даже не проси — вижу, что запала на тебя, но не отпущу. Ты вообще кобель, с Эсмеральдой шашни завёл, пока у тебя дома беременная жена.

Я побледнел, она же добавила:

— Не бойся, не скажу я твоей Лизе, да и больше никто, кроме меня, наверное, не знает. Приходила она ко мне на предмет предохранения от беременности — умная девушка, ничего не скажешь, как это она сообразила, что нужно ко мне... А с кем она, догадаться было не сложно. Но зла на тебя не хватает.

Я стал протестовать, что "не виноватая я, она сама ко мне пришла", но Рената отрубила:

— Ну и даже если. А о жене ты не подумал? Так что ладно, меня не касается, но всё равно — ты, как в наших местах говорят, кобёл. И Марию ты не получишь.

— Рената, а с чего ты взяла? Негритянки — вообще не моё.

— "Твоё" должна быть всего лишь одна твоя жена. Тем более, а что если и эта вдруг у тебя в постели окажется, а ты не найдёшь в себе сил отказать ей? Так что пошёл отсюда.

На следующее утро мы приготовились выходить в море, когда вдруг увидели баркас, подходивший к "Победе".