1936. 12-я Интернациональная.

— Омбре! Дуран! — пылко вскричал Прадос, бросаясь к англичанину.

Они обнялись, хлопая один другого по спине и что-то приговаривая по-испански. Высвободившись из объятий Прадоса, вошедший подтянуто приветствовал Лукача, откуда-то знавшего его и дружески протянувшего руку. Поздоровался с ним как со старым знакомым и Фриц, после чего Лукач представил гостя Белову. При всей своей белокурости и голубоглазости Дуран оказался не британцем, а самым настоящим испанцем, да притом еще — видным испанским композитором. Сейчас композитор командовал бригадой, занимавшей позиции поблизости от нас, возле какого-то виадука. Дуран пришел к нам пешком, желая узнать, кого так жестоко бомбардировали фашисты где-то за Эль-Пардо. Воочию убедившись, что установить это нам самим не удается, он пообещал непременно заехать на обратном пути из штаба сектора, куда он собирался попозже, и рассказать все, что узнает.

— Вы посмотрите: один — доцент, второй — художник, третий — композитор, — перечислял Лукач, когда Дуран, обвороживший всех, даже Морица, и не столько, конечно, наружностью, сколько истинно джентльменской вежливостью, удалился. — Счастлив народ, интеллигенция которого в час решительных испытаний с ним.

Вряд ли Дуран успел дойти до своего командного пункта, когда по телефону, таинственным образом отлично работавшему в обратном направлении, Лукача вызвали, в Мадрид.

А уже к вечеру бригаду срочно, почти не таясь, вывели из Университетского городка и Каса-де-Кампо, чтобы окружным путем, через Эль-Пардо, отвезти вновь на Коруньское шоссе, но далее, чем раньше, к западу. По наблюдениям фронтовой разведки (надо предполагать, что сегодняшний налет восемнадцати трехмоторных бомбардировщиков имел отношение к ее выводам), фашисты стали проявлять повышенный интерес к этому, очень плохо защищенному району: именно там, судя по всему, и назревает опасность следующего их наступления.

По решению Лукача большая часть штаба должна была провести ночь в бывшей кропатовской резиденции, где все время оставались Беллини с девушками и молчаливый повар. Вперед, уже в темноте, выехали возглавляемые Морицем телефонисты, я и шесть бойцов охраны. Лукач и Белов, отправившиеся к батальонам, должны были присоединиться к нам позже.

После длительного виляния по извивающемуся, как хвост бумажного змея, шоссе, полуторатонка была задержана у въезда в какой-то поселок. Однако остановил машину не местный патруль, а ждавший на обочине и продрогший до того, что в кузове было слышно, как он дрожит, Соломон. Он вспрыгнул на, подножку, и мы поехали дальше между белеющих во мраке каменных оград, за которыми тянулись сады. На фоне более светлого, чем все вокруг, неба порой вырисовывались черные островерхие крыши редких домов. Из отсутствия сплошных построек нетрудно было сделать вывод, что мы минуем пригородные дачи мадридских богачей.

На выезде из дачного поселка Соломон показал вправо, и машина, свернув с шоссе, зашуршала по усыпанной гравием дорожке и скоро уперлась тусклыми фарами в чугунную решетку. Вероятно, видневшаяся за ней вилла была избрана под штаб по признаку обособленности, но при этом явно никто не удосужился заглянуть за калитку. Во всяком случае, когда мы с Морицем, пока остальные разгружались, взошли по ступенькам и проникли в холл, то сразу же сделали два неутешительных открытия. Во-первых, здесь отсутствовал ток. С этим, однако, следовало примириться, поскольку электрического освещения не было, очевидно, нигде вокруг, по крайней мере, по дороге мы не заметили ни единой светящейся между ставнями щели, ни одной озаренной изнутри шторы, и только идеальной светомаскировкой это объясняться не могло. Но тем дело, к сожалению, не ограничивалось. Чиркнув спичкой и подойдя к двустворчатой двери, ведущей во внутренние покои, я обнаружила на ней амбарный замок, а сверх того и продетый сквозь те же шурупы, на которых он висел, замысловато завязанный шнур, скрепленный сургучной печатью очень казенного вида. Снять её, не повредив, было невозможно.

Продолжая зажигать спички, я обошла холл и удостоверилась, что дверей в нем, кроме входной, больше нет, как нет и меблировки, за исключением приткнутых к стене стульев с кожаными сиденьями и высокими спинками, да еще за портьерой ниши привратника я нашла деревянный диванчик и тяжелый круглый стол на массивной, как у боровика, ножке. Завершив разгрузку и отпустив грузовичок, орлы Морица (это прозвище наших телефонистов, внешне больше схожих со стайкой взъерошенных и безостановочно чирикающих воробьев, досталось им от Белова) поставили ящик с коммутатором на круглый стол, забросили под диванчик вещевые мешки, свалили запасные катушки провода в углу, а с остальными, предшествуемые неутомимым Морицем, ушла тянуть линию, сами, кажется, твердо не зная, куда именно.

Чтобы не разбивать сна, Леблан пожелал стать на часы первым, и я подыскала для него подходящее местечко сбоку от калитки за стынущими на ветру густыми прутьями не то жасмина, не то сирени. Ещё трое — Ненашев, Гюнтер и Гишар, усевшись в ряд на диванчике с винтовками между колен, немедленно уснули, Роман и Стас, которым места на диванчике не хватило, легли прямо на полу.

Я протянула что-нибудь около часа, пытаясь не заснуть, когда послышался шум приближающихся машин. И Лукач и Белов очень удивились, узнав, что вилла опечатана. Заглянув за портьеру и окинув сочувственным взором спящих, перед которыми прямо на крышке телефонного аппарата доплывала пожертвованная Морицем свечка, Лукач посоветовал мне тоже поспать и прибавил, что они с Беловым лишь дождутся связи с батальонами, а там подремлют, сколько останется, в своих машинах.

Поскольку мы находились в условиях близости к фронту, мне все равно необходимо было выставить двух часовых, так что я разбудила Стаса и поставила его поближе к машинам, чтобы те со спящими в них не оставались без присмотра. Когда я вернулась, услышала, что Лукач и Белов негромко переговариваются на стульях в глубине холла.

Оказывается, наши батальоны, в ожидании рассвета и дальнейших указаний, расположились в лесу за ближайшим населенным пунктом (Лукач назвал его "Махадахондой", а Белов — "Махадаондой") — рукой подать от нас и километрах в двух или трех от передовой. Белов считал, что теперь можно ни о чем не тревожиться, однако Лукач с ним не соглашался.

У него сердце не на месте. Сколько б ему очки ни втирали, а он верхним чутьем чует, что сплошной линии фронта здесь нет, а тогда ночное время в тысячу раз опаснее дня. Главное же, в чем Белов проявлял, по утверждению Лукача, ничем не оправданный оптимизм, это насчет батальона Домбровского. Если поляки до сих пор не прибыли, куда им назначено, объясняется это одним: батальон где-то влип, предположительно, в том же Каса-де-Кампо, еще до посадки на камионы. Ведь нельзя же допустить, что опытнейшие офицеры РИА не сумели прочитать карту и выгрузились не там, где следовало...

Я сменила Леблана Гишаром, вернулась и прилегла между Сашей Полевым и Романом — большие и теплые мужчины незаменимы в холодную ночь. И проснулась от топота. Светя себе фонариками, в ложу привратника вереницей входили телефонисты, в полузабытьи показавшиеся мне возвращающимися в свою пещеру гномами из немецкой сказки. Ни Морица, ни Соломона с ними не было, но голос начальника связи, что-то взволнованно излагавшего, заполнял холл.

Я хотела спросить у вошедших, где же Соломон, но вздрогнула от резкого звука, напоминавшего треск будильника, у которого отвинтилась крышка. Кто-то из телефонистов, покрутив ответно трубку коммутатора, зашипел в трубку, что да, пришли, но не сошел ли Соломон с ума так трезвонить, чуть-чуть генерала не разбудил, досталось бы ему тогда на орехи, и вообще нечего каждые десять минут проверять линию. Мориц приказал, иначе как в самом крайнем случае, его не тревожить, Похихикав после этой отповеди, телефонисты составили в свободном углу пустые катушки и, даже не закурив, повалились веером на пол, головами к бочкообразной ножке стола, погасили последний фонарик и, подобно коммутатору, отключились от всего.

В холле тоже настала тишина, нарушаемая приближающимся шарканьем. Направляя на пол снопик лучей, вошел Мориц. На скамейке ещё оставалась небольшая щель, для меня она была тесновата, но Морицу хватило — он забился в самый уголок, поднял воротник канадки, засунул руки в рукава и заснул, будто усталый ребенок, едва успев закрыть глаза. Я собиралась пойти взглянуть, как там ребята, но меня заставили остановиться слова Лукача:

— Или тебе, или мне: больше некому. Не старика же гнать. Но если уж выбирать из нас двоих, то — меня. Я там бывал, а ты нет.

Белов начал уговаривать его отложить до рассвета. В темноте легка заблудиться в собственной комнате, не то что в лесу. Но у себя самое худшее лоб разобьешь, а в Ремисе как бы в объятия фашистов не угодить.

— Не могу же я бросить батальон на произвол судьбы. А ехать отсюда в Ла-Плайя и будить Кригера или Герасси, это же не меньше как часа полтора или два потерять. Все равно что по принципу: утро вечера мудренее, как ты советуешь, рассвета ждать. Мало ли чего за два часа произойдет. Впереди же там, если Мориц правильно информирован, анархисты. Нет-нет, ничего не поделаешь, нужно самому отправляться, тем более что у нас не устное распоряжение, а отпечатанный приказ с собственноручной подписью Миахи. — Было слышно, что он встал со стула. — Пока я засупонюсь, разбуди, будь добр, этого большого поляка, что по-русски понимает. Я возьму его с собой от греха.

Белов принялся доказывать, что командир бригады не имеет права подменять связного и бегать, если можно так выразиться, у себя самого на побегушках и что, раз уж решено не откладывать до света, то поедет, конечно, он, Белов.

Класс. Танго на минном поле. Я растолкала ребят. У меня десять бойцов и два... Черт с ним! И один пост. Да нас с Алешей прибавить. Одиннадцать. Учитывая "Эспаньолы"... Ну, может, и справимся.

Господь мой, Дарующий Удачу...

Я растолкала ребят, послала Щербакова снять с поста Стаса, поднять Алексея, Луиджи и Аяччо Пьера — водителя нашего "Кирасира", корсиканского сепаратиста, очень гордившегося тем, что его семья состоит в дальнем родстве с родом Буонапарте.

— Товарищ генерал, охрана готова.

Лукач, увидев, сколько народу я намерена взять с собой, запротестовал и попытался ограничить количество бойцов обычной пятеркой. Но с этим я согласится не могла. Пятеро — это для обычных обстоятельств низкого и среднего риска. Сейчас же риск повышенный — анархистская бригада, вполне вероятные дыры во фронте... Словом, либо так, либо никак. Поскольку, вот товарищ Белов подтвердит, генерал, командующий элитной бригадой, не должен бегать по передовым в поисках собственных батальонов. Это задача его помощников. Вот, скажем, меня.

Со мной тут же вступил в спор Алеша — поскольку я занимаю должность комотделения охраны штаба и по поручениям, не связанным с моими служебными обязанностями, бегать не должна. А вот он, как ординарец и адъютант, как раз должен, и именно в силу своих служебных обязанностей.

Мы немного поспорили, но потом комбриг решительно поддержал Алексея, заметив, что подобного рода деятельность действительно входит в сферу компетенции именно адъютанта, а никак не начальника охраны. Он подозвал Алешу, включил свой цилиндрический фонарь, дал подержать Белову, достал из планшета карту, развернул, нашел необходимый квадрат, аккуратно загнул карту так, чтоб он был сверху, положил на стул и опустился перед ним на одно колено. Белов светил ему через плечо.

— Собственно говоря, мы все там побывали, но вот с этого боку, видите? Вам же нужно попасть сюда. Минут пять назад мы узнали от Морица о местопребывании батальона Домбровского. Спасибо старику, он не успокоился на том, что штаба Шклиняжа на месте, куда указано было подать провод, нету, а догадался послать человека на шоссе проезжих шоферов расспрашивать, и тому невообразимо повезло: попалась машина польского интендантства. Представьте, какой-то испанский подполковник — у них все кадровые офицеры почему-то подполковники — воспользовался, что домбровцы перебрасывались не со всей бригадой, а вдоль фронта, перехватил их, когда они двигались мимо его участка, ссадил с, машин и, ссылаясь на указание свыше, оставил в своем резерве. Перед вами задача добраться до них и передать мой приказ: незамедлительно сниматься и шагать, пока темно, по шоссе вот сюда, а начнет развидняться, так рядом с ним, перелесками! Поняли?

— Вполне, товарищ генерал.

— Теперь слушайте еще внимательней и хорошенько запоминайте. Мы с вами вот здесь, в Лас-Росас-де-Мадрид. Название-то, а? "Розы Мадрида". Прямо как духи...

Ногтем он прочертил весь предстоящий Алеше путь. Сперва Луиджи подвезет его по магистральному шоссе дотуда, где оно сближается с железной дрогой. По первому же переезду необходимо повернуть направо, к лесу. По нему продвигаться сугубо осторожно, без фар, на самой малой скорости, лучше даже временами выключая газ, чтоб можно было вслушаться и всмотреться. Вообще-то, Ремиса как будто целиком у республиканцев, но чем черт не шутит. Миновав перекресток, надлежит машину остановить и развернуть, чтоб в случае необходимости она смогла бы сразу дать ходу. От перекрестка идти пешком по правой дорожке до конца леса и дальше лугом, а вернее, лесонасаждениями. Где-то в них, параллельно железнодорожному полотну, и тянутся окопы, в которые засадили поляков. Это вторая линия. Первая расположена приблизительно на километр к югу, у опушки другого леса, в нем уже фашисты. Заставив Алексея повторить за ним и самому все показать по карте, Лукач поднялся с колена.

— На свою память вы можете положиться. Карта, что и говорить, еще надежнее, но запасной у нас нет, рабочую же в разведку не берут, а это задание отчасти схоже с разведкой. Тея, выделите Алеше четверых бойцов. С момента, как оставите машину, смотреть в оба и ушки держать на макушке. Исполните, и поскорее назад. Учитывайте, что до вашего возвращения у меня к тревоге за поляков прибавится беспокойство за моего адъютанта.

Я предложила выделить одного, но зато отличного — саму себя. Потому что если группа напорется на патруль фашистов, то от меня будет гораздо больше толку, чем от лишних трех автоматов. Генерал выразился в том смысле, что это, во-первых, феминистский шовинизм, во-вторых, излишняя самоуверенность, и, в-третьих, нарушение субординации. Я отсалютовала и выделила Алексею четырех бойцов.

А что мне ещё оставалось делать?

Едва "Коронель" с Алексеем и четырьмя бойцами скрылся в ночи, как к дому подрулила черная карета Петрова. Оказалось, что командир батальона Домбровского, подчинившись требованию испанского подполковника и заняв окопы неполного профиля, где под обстрелом пришлось бы лазать на четвереньках, внял своему комиссару Матушчаку и послал адъютанта батальона в Ла-Плайя доложить об их положении командованию бригады. За отсутствием Лукача польского товарища приняли Петров и Херасси, получившие возможность через его посредство пообщаться между собой. В качестве начальника оперативного отдела Херасси выехал на место, где, будучи испанцем, учинил превысившему власть подполковнику субординированный скандал, а домбровцам приказал выбираться на Эль-Пардо и сюда. Сейчас они должны быть уже за Махадаондой.