Общий файл Зари

Графиня споткнулась о несуществующий поребрик. Дальше вопросы посыпались как из мешка горох, почти на все я отвечала либо нет, либо не знаю. Вампирка пыталась поймать меня на лжи и выведать хоть толику информации. Относительно кланов и обращения я отвечала искренне — я в этом тоже заинтересованна, вдруг отпустят. Про охотников рассказала только первую нашу встречу, когда меня чуть не отправили на тот свет. Допрос кончился после рассвета, тогда графиня позвала Калева и он проводил меня до таверны, вселившись в соседний номер. Все мои вопросы, которые я решилась задать Старшей клана остались без ответа, она отпустила меня в город с наказом сидеть на месте и не рыпаться. Первое знакомство с себе подобными можно было считать состоявшимся. Жива осталась, но еще не вечер...

Днем, когда я коротала время за коктельчиком, в комнату вперся Калев, дескать я подозрительно тихо сижу, и заняв кровать развалился звездой. Либо это мне мужики такие попадаются наглые, либо они все такие? Переодевшися вампир из доступного обозрению кроме зеленых глаз обладал спрятанным вчера под балахон сухим и жилистым телосложением, при росте под метр восемьдесят пять почти некрасиво. Пепельные волосы дикообразом топорщились во все стороны, в левом ухе поблескивала бриллиантовая серьга с ноготь мизинца. Хочу...

— Эй-эй, полегче детка. — Незнамо как я стою на четвереньках на кровати и тяну руку к бриллиантику. У Калева квадратные глаза, его руки упираются мне в плечи. Х-р-р, который раз тяга к безделушкам ставит в неудобное положение...

— Прости, серьга твоя пленила. Не полностью еще контролирую себя.

— Нет проблем, — вампир отодвигается и усаживается, облакатившись на подушку. Я сажусь рядом. — Я после обращения год доставал Сави, чтоб убрала из моих аппортаментов картину на шелке. Мастер-скотина изумрудами расшил. Упадет глаз и встряну на полдня...

— И не говори. — Я вспомнила свои медитативные мучения. — Ночью луна отключает до восхода, днем пересчитывать все попавшееся... Ты счастливчик, за год привык...

Калев усмехается:

— Не привык, загородил ширмой. Спустя три года Старшая узнала и по шее надавала. Луна та вообще абзац полный, четыре месяца коту по хвост, солнце до сих пор палит, если больше шести часов не укрываться. А ведь пятнадцать лет прошло... Ты честно под солнцем с самого начала?

— Да, днем впервые и очнулась. — Коктейль заканчивается, позвать трактирщика за свежим в счет предательства? Словоохотливый вампир не прочь поболтать, надо пользоваться.

— Охренеть, повезло тебе. И с охотниками тоже, от самих Рамин уйти... Завидую. С такой удачей не мудрено и Старшей клана стать.

Отсюда поподробнее... Разговорчивый и свойский Калев не делал секрет из того, что сказала ему графиня и из того, что он знал сам. Я по незнанию приперлась в графство, уже семь сотен лет управляющееся вампирами клана Тавгин, люди о том за редким исключением не сном ни духом, а вампиры все знают. Клан не шибко многочисленен, человеков насмерть не жует, но чужих не жалует. Блюдет спокойствие на своей земле. На юго-востоке кланы не такие радушные, количеством семнадцать штук, на западе сколько — неясно. Западники часто дерутся между собой и их количество величина не постоянная, варьируется от трех до бесконечности. Вчера Сави не учуяла клан моего Старшего, что весьма странно, она знала все современные по 'вкусу'. Убивать меня графиня не спешит, диких дружественных кланов Тавгин обычно при хорошем поведении отпускают, на случай, если их потом признают. Со мной неувязочка, но я никого не покусала и вела себя мирно, так что надеюсь на лучшее. Мне по большому счету вчера одолжение сделали, послав со мной Калева, так охотники не нападут, по двое вампиров опасаются, с прошлогодней осени в Булже неспокойно.

В Старшие клана Калев меня возвел в шутку, ими становятся когда умирают все вышестоящие ваприры: тот, кто обратил, кто его обратил и так далее. Но из-за неясного кланства этот вопрос остается открытым...

В течении дня мы на двоих распили барана и полчеловека, Калев простил мне гарв и продолжал завидовать рекордной приспособляемости к солнцу, жажде крови и всяким отвлекающим факторам вроде луны. К вечеру он сдернул меня в замок, узнавать, что решила графиня. На всякий пожарный перед уходом я через проштрафившегося Шула отправила к Дальвину письмо и покупки, чтобы парням передал, мало ли что со мной в клане случиться, не до книжек может будет.

Вчерашняя толчея утихла, по улицам бродили редкие мусорщики с тележками, из которых сыпались пожухлые цветы и разноцветный бумажный мусор, единичные смурные прохожие светились пережитками празднества — помятыми зеленоватыми лицами, отекшими глазами и другими признаками подпорченного здоровья. Мы на их фоне смотрелись персиками, ей богу, было бы их побольше, нас бы за жизнелюбие побили.

Сегодня графиня приняла меня на втором подземном этаже, в уютно обставленной зале, куда мы попали по змеистому коридору. Женщина в спокойном темно-зеленом платье из бархата занимала место главы — высокое кресло в дальнем углу залы, по бокам от нее вытянулись идеально выверенными шеренгами вампиры. Клан Тавгин полным составом, по девять с каждой стороны. Семь женщин и одиннадцать мужчин. С Калевом и Сави двадцать вампиров. На маленькую меня более чем достаточно. Но сегодня Старшая демонстрировала приветливость — представила меня всем и попросила не обижать. Я остановилась перед ней, Калев встал за ее кресло.

— Мы посовещались и пришли ко мнению, что отпустим тебя. Твой Старший остается тайной и проблемы нам не нужны. Таково решение клана.

Кивнув своим мыслям она встала, вампиры повернувшись цепочкой вышли, не проронив ни слова. Дисциплина на грани фантастики... Когда за последним закрылась дверь графиня продолжила:

— Если вступишь в клан не забывай нашу доброту. Впрочем, в любом случае, не забывай. — пальчики Сави пробежались ногтями по локотку. — Будешь пробегать мимо — заходи, но будь добра сразу в замок, чтоб не полошить наших. Сейчас лучше будет если ты уйдешь домой, или где ты там живешь, в здешних краях сейчас неспокойно, самим не хватает сил следить за порядком. Калев, проводи ее до границы графства, я хочу быть уверенна, что она не пострадает на нашей территории.

— Слушаюсь госпожа..

Калев выступил из-за спины Старшей и положил руку мне на плечо.

— Пойдем, я же говорил, все рассосется...

На этом прием закончился. Я хотела поблагодарить Сави, но благодарить уже некого, хозяйка незаметно испарилась, я имею в виду — расстаяла туманом, старые вампиры так умеют.

— Передай ей от меня спасибо. — Я побрела к выходу за уходящим Калевом.

— Оно ей нужно? Котелок у переваливших за сотню варит по иному, а Сави двести шестьдесят восемь стукнуло. Шевелись там, арбуза, провожать еще тебя...

Графинское веление Калев торопился исполнить безотлагательно, сказанно проводить — проводит, я только и успела за сумкой на мансарду забежать. Вспомнила про книжки, а их за наше недолгое отсутствие Шул с крестьянином выслал. Надо думать, дойдут без моего учстия. Рано или поздно.

За городом Калев нахлобучил смешную шляпу с сеткой, затянул под подбородком завязки. Я посмеялась — смотрится как пасечник. Четверть часа бега по пересеченной местности и мне не смешно, мошки оставались мошками. Я взмолилась снизить темпы. Бестолку, Калев желал вернуться в родной замок, что возможно только после того, как я пересеку границы Булжа. К трем часам по полуночи меня напутствовали дружеским шлепком пониже спины и выпихнули из ельника на проезжий тракт, вьющийся вдаль. Начинаю скучать по коктельчикам...

Тракт пролегал по Воггу, я решила по неясной причине к Тутти не заглядывать и свернуть к соседнему графству. Шелеста проведать хочется, но дорога тогда почти прямая до дома получается, а домой чегой-то не тянет... По-любому, не так быстро. Восточнее эльфийского леса обойду, там озер мелких много на карте обозначенно, людей мало, деревни две-три на сотни верст. А сейчас навостю лапки в графство Чарри, мошкара пластами отваливается, ноги в руки и бегом до ванны.

Изгваздавшись по пути в болоте, расцвеченная лягушачьей икрой и тиной я приковыляла к веси. С трех сторон широкое плато, на котором лежало селение, обступил буреломный лес, не пойму, чем они на пропитание зарабатывают. Ни полей, ни пастбищ в обозримом пространстве не было, охотятся разве что. Домов с пятьдесят, добротные и зажиточные, трактир в два этажа напротив избы головы с петухом на коньке крыши. Сняв у сонного весчанина комнатку я влезла в холодную баню растирать ногу — в топи я провалилась по горло и за коленку цапнул завсегдашний обитатель омутов — зажорник. Конечность болела и заживала медленно, сухожилия не задел, и то хорошо... В комнате я укуталась в одеяла и закуклившись села у окна. За стеклом накрапывал дождик, усиливаясь минуту от минуты. Косые струи вбивали пыль в деревенскую проселку, стучали об листья плодовых деревьев в полисадниках у срубов, стекались в бурные потоки придорожной канавы. Через полчаса дождь слился в монолитную стену, яблоня за три метра от трактира стерлась за водной преградой. Как дома в Этене, сейчас тостами еще запахнет и клубничным джемом с апельсиновой коркой — по фирменному бабушкиному рецепту. Запиликает у изголовья кровати телефон, позвонит Доун. Мы в дождь такой вечно созваниваемся, нос-то на улицу не высунуть. Повезет — и сосед под гигантским семейным зонтиком из 'Астерии'* (* Гостинница Гаттока) прибежит на чашку цветочного чая, украдет из-под руки последний бутер. Бабуля Ота сядет к старенькому телевизору с вязанем или журналом 'Сад-огород', одним глазом поглядывая за нами — готовить еще или обойдемся? Забалагурим — будут в добавку блины, отвалимся как сытые пиявки — бабушка отдыхает. Счастливое детство тепла и уюта... Как она без меня одна?

Неподдающийся дресировке зверь — тоска, вгрызлась в размеренно тукающее сердце, сдавила загребущими цапками. За тысячи киллометров живут мои друзья, родные, одногрупники, уже закончившие универ и работающие по мелким конторам. Каждый день они встают по будильнику, готовят завтрак, умываются и садятся за руль. Бегают на ланч, сводят отчеты, или проводят дома бесчисленные дни пенсий. Могу поспорить, бабулин розарий под окнами вымахал до подоконников. Вернусь — подстригу без понуканий, не сбегу от грядок как раньше.

Дождь тем временем выдохся, прикованный мутью взгляд сместился на клечато-бурый плед. Труба зовет, колено не ноет. Спущусь в обеденную, как говорила моя Гареньская домовладелица — пошукаю.

Внизу скучно, мокро, по залу развезли грязи. Между столами сердито махает половой тряпкой тетка в засаленном переднике. Занята половина мест, но не гомонят, не перебрасываются шутками, молчаливо поднимают ноги и опускают, стоит уборщице отойти. Я замерла на середине лестницы. Подсознание отчетливо шептало скорую опастность и неприятности. Впервые прочувствованное ощущение не понравилось — будто точно знаешь, что за шиворот выльется едкая кислота, а ты ничего не можешь сделать, только заранее предвкушаешь что будет больно и хреново. Сердце с головой чувствуют, а ноги бегут, так, сумка разобранна? Пихаем все подряд, и куртку и сапоги, побегу через лес, обувь только мешать будет... Кошелек, где ты, черт подери?... Время стремительно истекало, двадцать секунд, пятнадцать, десять... Я выбегаю в коридор, скатываюсь по лестнице, трактирщик ловит золотой и рука рывком открывает входную дверь. Яркий свет первого дня перерождения ослепляет глаза, не заслониться, кисть просвечивается до кости как на рентгеновском снимке. Ноль. Мир сжирает беспощадный свет.

* * *

— ... Не обгорела, гляньте... Живучая тварь! Старая, верно...

— Золотишка надбавку получим!

— Эй, Хек, сыпани еще, шевелиться начинает...

Свет.

— ... Врешь, она ж полудохлая. Гляди.

Запястье протыкает инородное тело и руку поднимает в воздух. Боли нет, тело онемело.

— Положь, грю, (прилагательное от собаки женского пола) потрох. Дохлая, не дохлая, на тебя ее хватит!

Рука падает с крюком внутри, бряцает о пол. Запах соли и металла. Тут много железа...

Темно... Света нет. Щенячье счастье! Выключили поганую лампочку! Но все равно нифига не видать... Эврика, глаза надо открыть! Помаленьку, чтобы не просекли. Лучше, на улице ночь, звезды просвечивают сквозь дыры навеса, радужно светят пятнышками на деревянном дне повозки. По бокам сваленны тюки, по высоким бортикам развешенны цепи, крюки, щипцы и штыри. Серебро и железо. Никого нет. Двери тоже.

Я шевельнула рукой, которую вроде протыкали. Й-й-й, птыж!!! Больше не шевелюсь, пошутила, поняла, исправилась! Осматриваться не так болезненно. На руках и ногах оковы из первородного серебра, не плавленного, от матушки природы без посредников. Благодаря лешей — не проблема. Проблема в том, что я суха как осенний лист — из сгибов локтей торчат трубки, воткнутые в металлическую конструкцию, попахивающую доморощенным самогонным аппаратом. Кровь ме-е-едленно тянет туда. Из рогатой прозрачной шапки капает в вязкую киселеобразную жидкость, прогоняется по фильтрам и смешивается с серебристым молоком. Что потом происходит мешают понять железные стенки, слышно шипяще-шуршащее гудение. В нижней части собирается по каплям возгонка. Высокой плотности, капли быстро падают и тяжело ударяются о накопившееся на донышке...

Снаружи всхрапнула сонная лошадь, ей снится бег — сердце стучит быстро-быстро. Спит на козлах мужчина с больными легкими, дыхание вырывается неравномерно и с хрипами. Еще двое лежат у костра, почти потухшего, головешки прогорели, отстреливают последние искры. Все спят. По ощущениям три ночи, в отключке я четыре дня. Уберите кто-нибудь эти трубки... Кажется, если пошевелюсь, то заскриплю как старая дверь или рассыплюсь на косточки. Крюк из руки вытащили не полностью, зажить не дает острие, зацепившееся за связку. Я вся белее смерти, приближаюсь к синему и местами фиолетовому, дряблая усохшая кожа висит на скелете, покойник годовой давности обзавидуется. Тошно от самой себя, надеюсь это не от от обескровливания а от ударов и дряни, которой они меня травили. Девушке претит такой естественный вид. Оцепенение тела спало, внутренние органы более-менее в порядке, сердце стучит непростительно медленно, будто обвиняя, что ему гнать-то? Шевелю пальцами здоровой руки, колется иголками, пронзительно режет до предплечья. Онемение вспоминаю с некоторым сожалением... Наплевать, задача — крюк и трубки. Выдернутой железяке сопутствует немой вопль, до трубок я старательно дышу и расслабляю искорежевшиеся в спазме мышцы. Кисть держится на честном слове, кончик крюка усеивали мелкие ветвистые зубчики, они выдернулись с мясом. Не забинтовать, разбросанные тряпки на бинты не сойдут, а рвать — услышат. Просто лежу и молюсь, чтобы и рука, и я остались вместе. Следующей черед трубки на сгибе локтя повыше, с левой больше крови утекает, из-за близости с сердцем. Заррразы... И здесь не без подарков, толстое горлышко держалось внутри артерии за сходное с рыболовным крючком крепление. Пришлось перекусывать трубку и протаскивать за острием сквозь новую дырку. И тоже самое с правой рукой, как только изодранная левая вернула частичку подвижности. Еще час. Скоро проснутся охотники, или кто там они. Разорвать оковы можно и не пытаться, трубки мягкие еле перегрызла. Так далеко не уйду, нужно кровь, человеческую. В полутора метрах впереди, на козлах, спит один... Полтора метра... Ползу полупопиями, прижав к груди цепи, методом императорских пингвинов. Вот, стук в десятке сантиметров за деревяшкой стенки. На уровне пояса, мне по макушку, занавешенно ветошью смотровое окошечко. Его затягивает бычий пузырь и серебряные прутья, открывается с той стороны, ну, мы сейчас подтянемся, подденем гвоздиком запор в щели и будем таковы!