Паразиты

От красного края рассвета пришлось защищаться солнцезащитным козырьком. Выстроились в ряд первые жилые дома, остались позади железнодорожный переезд и унылые производственные коробки. Город безропотно впустил нас, как заразу, к которой потерян иммунитет.

"БМВ" припарковался у обочины и замигал аварийкой. При моем приближении Джон вышел из машины, размял ноги и пальцы, пока я не затормозила, пристроившись к отколотой кромке бордюра.

— Разблокируй задние, — скомандовал он, вытаскивая из багажника небольшую коробку. Пять шагов до машины он нес ее аккуратнее антиквара, перекладывающего самые дорогие реликвии.

Я открыла дверь, дракон бережно устроил коробку на заднем сидении. Сам плюхнулся в пассажирское кресло.

— Дальше едем вместе, — зачем-то пояснил он. — Разворачивайся, езжай за переезд, а там покажу дорогу.

"БМВ" сорвался с места, укатил вперед, выбрасывая из-под колес гравий. Я выкрутила руль, машина нехотя развернулась, заехав правым колесом на бордюр.

— Осторожнее! — взвыл дракон.

— Не выпендривайся, иначе выкину, — я искоса глянула на Джона, и шутить расхотелось.

Он нервничал. Настолько сильно, что заставил выключить музыку и периодически бессознательно покусывал пальцы. То и дело дракон оглядывался, проверяя сохранность и положение коробки.

— Мы что, хрустальные вазы перевозим? — спросила я, стараясь разрядить обстановку.

— Сворачивай налево и кати до пустыря, — ответил Джон, даже не обернувшись.

Я послушалась.

Производственные цеха остались позади, плоские крыши жилых домов маячили далеко на горизонте. Впереди расстелилось поле. Необъятное и агрессивное, с отчаянием дикого зверя сопротивляющееся вторжению. Колеса неохотно пробирались сквозь заросли пожухлого сорняка. Острые стебли шуршали, задевая днище. То и дело приходилось объезжать валуны и непонятно как заброшенные сюда обломки бетонных плит. Слева показался ржавый корпус мертвого автомобиля. Не иначе как "Пустырь Смерти".

— Тормози, — приказал Джон.

Машина остановилась в центре поля. Солнце будто стремилось разогреть землю докрасна перед осенью и палило лазерными лучами.

— Хорошая погода, подходящая, — пробубнил дракон под нос, щурясь от ослепительного светила.

— Что это? — спросила я, когда Джон аккуратно поставил на траву коробку и, надев перчатки, вынул блестящий купол из множества зеркал, слепленных друг с другом под разными углами. Хватило секунды, чтобы трава под куполом занялась дымком. Джон поспешно спрятал трофей от света, затоптал тлеющие стебли.

— Это — пропуск в вечную жизнь, детка. Наш Грааль.

— Грааль был золотым, — напомнила я и осеклась. — Джон, вы собирали золото...

— Да, — оборвал он. — Черт возьми, Лина, я так долго ждал этого дня.

Сидя на корточках перед коробкой с зеркальным монстром, сильный, непобедимый дракон выглядел маленьким мальчиком. Гиацинтовый взгляд рассеянно блуждал по выгоревшим на солнце травинкам, пальцы поглаживали картонные бока, вырисовывая чудные узоры, грудь то и дело вздымалась от чересчур глубокого вдоха и замирала, будто не желая выпускать воздух.

Он боялся, наверное, впервые в жизни боялся промаха.

— Джон, а какими вы станете, если все получится?

Дракон сфокусировал на мне взгляд и прищурился от солнца, которое пекло мне спину через плащ, словно курицу в духовке.

— Неуязвимыми, — заученно ответил он, но тут же встрепенулся, возвращаясь из задумчивости. — Марк придумал, как заставить и мозг регенерировать. Некоторые яды и алкалоиды в смеси с парами золота должны изменить клетки мозга так, чтобы они самостоятельно восстанавливались. То есть, даже если прострелят башку, мы не умрем.

— А если отрежут?

— Попробуй, подойди, — ухмыльнулся он невесело. — Правда питаться станет сложнее, барьер поднимется до уровня людей, но при желании его можно подвинуть. Лин, я не знаю всех тонкостей, это Марк у нас гений генной инженерии.

— Джон, скажи, за все это время ты не задумывался хоть на минуту, что вы с Марком, а теперь и я, что мы — паразиты? Такие же, как энпиры. Только они убивают всех без разбора. Еще и размножаются. Джон, ты не думал, что нам стоит не прятаться, а охотиться за недоделками, пока не истребим всех?

Он долго смотрел куда-то мимо меня, затем почесал переносицу и поднялся.

— Лина, человечество само себя истребит рано или поздно. Это необратимый процесс. Было время, когда я рассуждал так же, как ты сейчас. Но, нахлебавшись подонков, в хороших верится с трудом. Может, когда-нибудь мы будем жить, как ты предлагаешь. Но не сейчас. Да и Марк не пойдет против энпиров. Мы слишком много дрались за выживание, чтобы пренебрегать покоем.

Он сказал достаточно. Неприступные и неуступчивые драконы из века в век будут отнимать жизни, пока не найдется кто-то достаточно сильный и безобидный на первый взгляд, кто сумеет подобраться вплотную к бессмертным и лишить их возможности воскреснуть. Такие вряд ли найдутся. А это значит, что у будущих Маришек и Артемов остался один единственный шанс.

Сквозь шорохи ветра донесся гул двигателя, издали показалась агрессивная морда "БМВ". Вернулся Марк.

— Привез? — взволнованно спросил Джон.

Марк кивнул, открыл багажник и вынул огромную чашу, как оказалось из титано-вольфрамового сплава. В центре на небольшом постаменте лежал массивный золотой слиток — квинтэссенция потерянных нервов десятков продавцов ювелирных украшений. Глубокие желобки вокруг него были забиты сухими травами.

— Что это? — я ткнула пальцем в перемешанные листы и стебли.

— Много чего, — ответил Марк, поставив чашу подальше от машин и их теней. — Белладонна, аконит, ландыш, аморфа, тисс... Сто двадцать наименований, всех не помню.

Дракон присел на корточки, достал из холщового мешка громадную линзу, оклеенную с одной стороны черной пленкой, и вставил в невысокий цилиндр, к бокам которого крепились три трубки. Судя по расположению, изначально их было две.

— А это зачем? — я выудила из вороха трав мелкую стружку картофельной кожуры с зеленым налетом.

— Соланин, — ответил Марк. — Ядовитый глюкоалколоид.

— Бог мой, — я бросила кожуру обратно в чашу, будто пакость могла передаться через пальцы. — Никогда не буду заказывать картошку-фри в ресторанах.

Осторожно Марк открыл коробку и резко накрыл зеркальный купол линзой. Щелкнули миниатюрные зажимы.

— Думаешь, получится? — полушепотом произнес Джон.

— Ты. В меня. Веришь? — отчеканил Марк. Его щеки горели, край рубашки высунулся из брюк и елозил по сухостою. Вся жизнь интеллектуала-дракона в этот момент принадлежала другу, впервые усомнившемуся, и зависела от единственного слова.

— Да, — заверил Джон. — Как никогда ранее.

Осторожно, с ювелирной скрупулезностью Марк закрепил купол на чаше и рывком сорвал черную пленку. Я зажмурилась, боясь отраженных лучей, но, правильно сгруппированные, они сфокусировались внутри причудливого кальяна. Прошло несколько минут, прежде чем из трубок показались первые ниточки дыма.

— Черт побери. Черт меня побери! — завопил Джон, падая на колени перед самой немыслимой трубкой, которую я когда-либо видела.

На лице Марка расцвела отрешенно-восхищенная улыбка Франкенштейна. Его монстр сделал первый вдох. Точнее — выдох.

— Так, — хрипло выдавил он и прокашлялся. — Теперь надо втягивать в себя... это... дым. Вы поняли.

— И сколько? — спросил Джон, уже потянувшись к соломинке.

— Пока не отключимся.

— А не обожжемся? — поинтересовалась я.

— Нет, в трубочках фильтры.

— Тогда... — Джон не закончил, обхватил губами мундштук.

Марк приник к "кальяну" следом.

А я не решалась. Перед глазами играли в чехарду лица мертвых. Убитых мной и незадачливым энпиром, чья смерть помогла восстановиться рекордно быстро. Они плакали, безмолвно умоляли вернуть отобранное, собравшись в калейдоскоп похлеще коллажа на потолке ванной. И каждый упрекал, каждый ненавидел и презирал.

Я наблюдала за движущимися вниз-вверх макушками драконов и задавала себе вопрос: достойны ли жизни носители смерти? Достойны ли они бессмертной жизни?

Я ответила "Нет". И вместе с щелчком распрямившихся внутри ножен пружин две головы упали на колючую траву.

Эпилог.

— Вот так, журналист. Знаешь, убивать тех, кого любишь, зная за что, не сложно. Это потом готов вырвать собственные руки зубами, чтобы прочувствовать потерю каждой кровинки. Ни одна пытка не сравнится по жестокости с навязчивыми мыслями о мгновениях, перерезанных словом "никогда". Никогда не прокатит на байке, никогда не приготовит самый вкусный в мире кофе, никогда не разбросает по полу грязные носки, хотя ты уже готов безропотно подбирать их. Никогда не вырежет на новой двери анкх с крыльями ворона. Черт побери, этот символ — лучшее отражение природы драконов. Крест бессмертия в когтях вестника смерти. Интересно, Джон его на ходу придумал или где подглядел?

Знаешь, журналист, что доводит сильнее всего? Иногда хочется пробраться на кухню и засунуть голову во включенную духовку, до такой степени опротивело самоедство. Я не смогла уговорить драконов убивать лишь недоделок. Их нам хватило бы надолго, каждый стоит нескольких десятков жизней. В смысле питательности. Эка тебя передернуло. Я просто называю вещи своими именами. Недоделки, по сути — консервы, концентрат. Ладно, не буду шокировать, а то вывернешь на стол завтрак. Я этого и в камере насмотрелась.

Кстати, как думаешь, почему меня не изолировали? Провоцируют. Стоит хотя бы одной дуре подохнуть, и все — на электростул. Дел-то я за месяц натворила на год судебных представлений, а до сих пор церемонятся. Это политика, журналист. В хранилищах лежат тысячи папок с документами об инопланетянах, все под грифом "секретно", а меня вот так взяли и рассекретили. Почему? Фишка в том, что, посадив меня, власти показали свою всесильность. Политика пастухов и волчьей стаи. Императоры устраивали публичные казни, а в наше время — борются с терроризмом, который всем уже надоел. Вот меня и выставили напоказ. Хотели в спецслужбы запеленговать, да чуть не подрались, кому достанусь. А еще — побоялись. Нет, ты только представь, меня на свободе с пистолетом в руках. Смешно, правда? Никогда этого не допустят. Никогда.

Но и убивать не спешат. Хотя, кто знает, чем закончится завтрашнее слушание? Может, ради меня снимут мораторий на смертную казнь. Если честно, плевать. Я вообще жалею, что отбилась от энпиров. Знаешь ведь, что они понаехали целой толпой, как дрессированное стадо баранов — дисциплинированные, вымуштрованные для тактического боя. Окружили кольцом в несколько рядов, хотели задавить массой и забрать чертов "кальян". Обломались. Думали, раз драконы вышли из игры, я им не помешаю. Припоздали чуток, пока добрались до трофея, он уже выдохся. До сих пор не пойму, как сумела отбиться. Да и не важно это.

Оп-па, звонок. Твое время кончилось, журналист. Иди, кропай статейку, а мне пора баиньки. Вон и дядя пришел проводить. Веришь — нет, даже в туалет под конвоем хожу. Надоели. Всё надоело до чертиков. И все.

* * *

Сибирское небо бывает таким трогательно-нежным. Светлое, с белыми кляксами низких облаков. И солнце, как начищенная бляха. Посмотреть бы без боли в глазах, авось — улыбается.

На мне пропитанная потом серая футболка не по размеру, холщовые штаны с грубо пришитыми заплатами, тяжелые великоватые ботинки и наручники. На ногах — тоже, только цепочка длиннее. А небо такое нежное.

От грузного пуза тюрьмы на старый, изрытый морщинами асфальт падает трапеция тени. Впереди, у высоких скрипучих ворот — невнятная помесь танка и внедорожника. Тонировано-бронированная. Вокруг нее копошатся молодые солдатики, гремя висящими на плечах автоматами. Иногда бросают опасливые неприязненные взгляды. Высшие чины стоят в сторонке, тихо переговариваются. Я не прислушиваюсь, мне интересней небо.

— Чтоб ты сдохла, чертов выблядок, — несдержанно прошипел старый тюремщик и смачно сплюнул под ноги. Будто не знает, зачем меня везут в Штаты [14].

Я молчу. "Чертов"? Людям свойственно присобачивать ко всему необъяснимому адские корни. А ведь добра без кулаков не бывает. Даже ангелы вынуждены воевать. Мои демоны проводят чистку в людском лагере. Как в стихотворении Осеевой: "Всего одна игрушечная смерть. Лишь тонкий прочерк в толще поголовья..." Но разве ж объяснишь это служаке, чей сын всю осень проходил в гипсе после моего пробуждения? Менты сработали умнее полусмертных, стреляли исподтишка и снотворным.

Эксклюзивный рейс для одного пассажира вылетает через три часа. Чтобы вытянуть занозу из задницы человечества России понадобился самолет. Вот она, гуманность — ничего не делать собственным руками.

Интересно, каким будет небо изнутри? Неужели ненадежным, со сладковатым запашком гнили, как люди?

— По машинам! — скомандовал генерал. На мою транспортировку брошены лучшие. Самые испытанные и крепкие, давно потерявшие все, за что можно бояться.

Подхватили под руки, не ведут, а тащат к машине — Клетке-На-Колесах. В ней маленький отсек с пуленепробиваемым стеклом, решеткой и узкой жесткой тахтой, обитой черным дерматином. За стеклом — ниша для охраны. Здесь пахнет бензином и страхом. Четыре вооруженных конвоира и водитель боятся. Боятся спецназовцы из эскорта. Все они — люди. Энпиров я теперь нутром чувствую.

Загудел двигатель, крутанулись колеса, шурша покрышками по асфальту. Дрогнул и отвернулся от маленького окошка задней двери тюремный монолит.

Решетку неба заслоняет туман страха. Мои конвоиры не сжимают скрюченными от ужаса пальцами автоматы. Они знают, что и я знаю. Самое лучшее Оружие — не бесшумный "ТТ" или стрекочущий пулемет, а разум, его держащего. Истинная Власть — не влиятельность росчерка или слова, а воля, не позволяющая упасть изрешеченному телу. Сила — не очереди автомата, а стоящие спина к спине против кольца врагов. Разум, Воля и Единство. Великий тандем. Великое Трио. Застреляйся — не пробьешь. Хоть на войне, хоть в мире.

Сворачиваем с кольца на узкую трассу к аэропорту. Вокруг — вытянувшиеся в шеренгу деревья. Драконьим зрением замечаю маленькие проплешины в асфальте, слабый контраст серых тонов, созданный передними колесами. Именно передними. Машины едут не по следам, колеса следующих обязательно увеличат разрыв.

Съезжаю на пол, подальше от кабины и сворачиваюсь клубком.

Череда взрывов оглушает, огненная волна отбрасывает на металл дверей. Шаром файербола вылетаю из плавящейся машины на капот другого костра, усыпанный стеклянными брызгами. Клетки не успевают восстанавливаться, просачивается боль через незатухающее пламя. Страшно открыть глаза.

Скатываюсь на асфальт. Удары по спине тяжелым покрывалом, и жар отступает перед долгожданной прохладой.

— Эй, ты жива? — над самым ухом.

Наугад хук со всей силы. Противный хруст.

— Прости, Джон, целый год кулаки чесались.

— Разрядилась, да? — уточняет, поправив челюсть, чтобы ровно восстановилась. — Не могли раньше. Тебя из-за стен не выпускали.