Надо отметить, что ни в электричке, ни на платформе Москва-Товарная, где он сошел дабы избежать турникетов, ни даже в московском метро, которое Борис считал цитаделью обутой контрреволюции, ни в гламурном Метрополисе, никто не обратил на его босые ноги ни малейшего внимания.
Однако в центральном атриуме торгового центра Бориса ждало разочарование. Ни одного человека босиком он не увидел. Он уже подумал, что это происки врагов, наверняка этот подонок Ден так над ним подшутил, это он, больше некому, — как вдруг парни и девушки, которые до этого как ни в чем ни бывало гуляли по бутикам, прошли и встали на строго определенные места. Если бы Борис наблюдал этот процесс не стоя неподалеку, а с верхних галерей ТРЦ, то увидел бы, что флешмоберы выстроились в форме гигантского отпечатка ноги. В руках тех, кто стоял в "пятке", появились зеленые листы картона. Ловко переворачивая их, они создали как бы бегущую строку — СЛАВА ВЕЛИКОЙ УПЯТКЕ! Но уже через пару минут моберы стали расходиться.
— И это вы называете босоногий флешмоб! — крикнул Борис на прошедших мимо девиц в новомодных ботильонах на высоких каблуках. — Дуры, уродуйте ноги дальше! И ты, одел гриндера! Да настоящие рокеры всегда ходили босиком! Сборище идиотов! Я отпишу про вашу группу на своем сайте, и вы мне ничего не сможете сделать!
Орал Борис недолго. Откуда ни возьмись появилась парочка охранников и корректно, но жестко попросила его покинуть территорию ТРЦ. Жутко злой, Борис отправился бродить вокруг Войковской, в надежде встретить хоть кого-то из реальных босопяточников.
— Это опять вы? Босиком? По этой улице? — раздался над ухом Бориса знакомый голос.
Тот самый прохожий, который пытался напугать их в Твери, с круглым приветливым лицом, на котором застыло сейчас выражение неприкрытого ужаса.
— Что вам от меня надо? Какое вам дело до того, что я босиком? — взъярился Борис.
— Ваши... ноги... С ними может случиться ужасное... — прохожий опрометью бросился прочь, Борис за ним, но куда ему было, босому, угнаться за обутым в кроссовки незнакомцем. Он наступил на какой-то уже затупленный, но вполне недружелюбный осколок и вынужден был остановиться.
— По этой улице босиком, видите ли, не ходят! Откуда он только взялся... — чертыхнулся Борис и заозирался на ближайшие дома. Табличка с названием улицы на одном из них недвусмысленно гласила: "Улица Зои и Александра Космодемьянских". Борис аж плюнул от злости.
— Боренька.
Это ласковое обращение заставило Бориса вздрогнуть и втянуть голову в плечи. Так когда-то его называла его жена, с которой он давно жил отдельно, хоть и не будучи официально разведен.
— Вот уж не ожидала. Плохо выглядишь.
Борис медленно обернулся. Женщина, которой на вид никак нельзя было дать более тридцати лет, ухоженная, стильно накрашенная, в светлом деловом костюме и туфлях-лодочках. Да, это она. Маргарита. Жемчужина, бл*!
— Поговорим? — Маргарита кивнула в сторону "Метрополиса", откуда Бориса недавно прогнали с позором. — Да ты не убегай, я давно тебя ищу. Или ты считаешь, нам не о чем поговорить?
— Риточка... Я ужасно тороплюсь, давай в другой раз, — заюлил Борис.
— Ну уж нет. Я не собираюсь разыскивать тебя, как сбежавшую собаку. Пойдем.
Борис поплелся в "Метрополис". Маргарита шла рядом, стараясь не обгонять. Она села за столик в мексиканском ресторане, закинула ногу за ногу, небрежно бросила сумочку на свободный стул. Посмотрела меню и заказала апельсиновый фреш и мороженое.
— А ты что, ничего не хочешь? — спросила она у Бориса, когда официант записал ее заказ.
— Я... Нет, ничего не хочется, я недавно ел... ел в кафе.
— Сомневаюсь. Может, у тебя денег нет?
— Конечно, есть, просто в этом дурацком ресторане не берут карточки! — для пущей убедительности психолог вытащил свой потрепанный бумажник, демонстрируя лежавшую там пачку напечатанных на струйном принтере долларов. Этой своей выдумкой он страшно гордился. Зарплатную карточку, сохранившуюся у него с тех времен, когда он еще что-то зарабатывал, но давно заблокированную, он вытащил и спрятал обратно столь поспешно, как будто Маргарита была экстрасенсом и смогла бы по одному мимолетному взгляду определить, что это просто бесполезный пластиковый прямоугольник.
— Мы берем карточки, — удивленно поднял бровь официант.
— Все равно, я ничего не хочу. Могу же я НИЧЕГО не хотеть? — не мог же, в самом деле, Борис признаться, что он на мели.
— Боря, тебя угостить? — насмешливо сказала Маргарита. — Принесите ему пива, холодного. И фисташек.
Официант с невозмутимым видом повторил заказ и ушел. Вернулся он быстро, поставив сок перед дамой и пиво перед Борисом.
— Боря, никогда не оскорбляй людей, и официантов в том числе, — сказала Маргарита, пригубив свежевыжатого прохладного сока, — ведь он может разозлиться и плюнуть тебе в пиво.
— Так! — не выдержал Борис. — Не учи меня жизни! Думаешь, нашла себе богатого дурака, который тебя содержит, и можешь теперь глядеть на меня свысока...
— О господи, ты совсем не изменился. Эти твои вечные понты, распечатанные баксы... Боря, даже ребенок увидит, что это подделка. Не вздумай сунуться с ними куда-нибудь в приличное место — тебя легко могут принять за мошенника. Да, и ты все также считаешь всех женщин дурами, как эти твои двоечницы-пятнадцатилетки, которые мечтают спать со старым тошным мужиком за бабки? К твоему сведению, у меня охранная фирма в Питере. Я не могу себе позволить шлепать босиком и рассуждать о том, как это круто и ждать, что мне вот-вот упадет миллион с неба! У меня дети, между прочим, если ты не забыл. Младшая, между прочим, считает тебя отцом. Ты бы ее хоть с днем рожденья поздравил.
— Что значит — считает? — раскипятился Борис. — Я и есть ее отец.
Маргарита звонко рассмеялась, запрокинув голову, отчего ее шикарные волосы красивыми волнами упали на плечи и спину.
— Да? Ты себе льстишь, Боренька! Может быть, ты искренне считаешь, что от того, что ей сосут пальцы, женщина может забеременеть?
— Ты что мелешь-то? Мы занимались сексом!
— Да, конечно. Два или три раза. За весь наш брак. Да ты секс-машина, Боренька!
— Ах ты паршивка! Да, чаще всего я ласкал твои ножки, но ТОЛЬКО ПОТОМУ, что тебя это ВОЗБУЖДАЛО БОЛЬШЕ, ЧЕМ СЕКС! — ахнул Борис, настолько слова жены били его по больному.
— Борь, ты идиот или прикидываешься? — жена облизала ложечку от мороженого и устало вздохнула. — Впрочем, я тоже была дурочкой. Влюбилась в твои красивые слова и пафосные размышления, признания на французском... Надо сказать, первый муж меня не сильно баловал романтикой... Ты восхищался моими ногами, я ходила босиком — чтобы нравиться тебе. Я хотела соблазнить тебя, но ты занимался одними ступнями, а я все надеялась, что ты с ними наиграешься, и мы займемся сексом. Просто сексом. Сначала я пыталась себя убедить, что мне хватает и ног, что я могу испытать оргазм от фут-фетиша, но это все лажа. Потом ты начал таскаться за малолетками и щупать их ножки. И тогда я тебе изменила. Жаль, всего один раз. Я ничуть не любила своего любовника, но в постели с ним было супер. Тогда я и забеременела. Я с ужасом думаю, какими уродами были бы дети от тебя.
— Мерзкая шалава! Лгунья! — больше слов у Бориса не было. Нет, этого не может быть, она все врет, врет, врет, как все бабы, им всем нравятся ласки стоп, все они испытывали оргазм от его массажа и поцелуев ступней. Все женщины тайком мечтают о фут-фетише, не может быть, чтобы не так, она лжет!!!
— Какой же ты хам и лицемер, Борис. Что, тяжело признать себя неудачником? Да, тяжело, но ты же психолог, ты должен знать, что если ты упал ниже некуда, то оттуда есть только один путь — наверх. Но я просто изумлена, какой ты двуличный. Пока девушка тебе нравится, ты осыпаешь ее пошленькими комплиментами, целуешь ручки и превозносишь до небес. Когда же она перестает смотреть тебе в рот и осмеливается высказать свое мнение или обуться, или усомниться в твоих талантах, ты сразу поливаешь ее грязью, отборным дерьмом, стремишься очернить ее, чтоб не отмылась. Впрочем, дерьмо ты тоже любишь. Помню, как я ради тебя согласилась походить по коровьим лепешкам, как у меня жутко потом воняли ноги, я отмывала их с мылом и мне чудился этот жуткий въевшийся запах навоза... Но ты был счастлив и с удовольствием облизывал и нюхал мои ноги, а я сидела и думала, что меня сейчас стошнит...
— Все! Хватит врать, ты, сучка! Тебе это нравилось, НРАВИЛОСЬ, ты врешь! — завопил Борис, так что с соседних столиков заоборачивались посетители.
— Ты мне надоел. Я подаю на развод. Не желаю больше иметь с тобой ничего общего. Собственно, я давно хотела сказать тебе это, но ты свалил из Новосиба, потом из Омска, и я не знала, где тебя искать.
— Не дам я тебе развода, тварь! — заорал Борис.
Женщина пожала плечами.
— Дурак ты, Боря. Так и знала, что будешь истерить и отказываться. Ну да, кому нужен разведенный психолог? Но учти, законопослушный ты мой, разведут нас и без твоего согласия. Все по закону.
Маргарита кивком подозвала официанта и попросила счет. Расплатилась.
— Допивай пиво, Боренька. Удачного дня.
Борис со злости сильно щелкнул зубами, пытаясь разгрызть фисташку. Та неожиданно оказалась твердой, и психолог чуть не сломал себе зуб. Раздосадованный и озлобленный, он покинул ТРЦ и поехал в свое пристанище в Бирюлево.
Если бы не одно "НО", Борис наверное был бы унижен и раздавлен. Ему бы казалось, что все этом мире против него и он совершенно один. Если бы не одно "НО". Евгения из Лос-Анжелеса. С ТАКОЙ девушкой он станет номер один в босоногом Интернете. Он поедет в Америку и взорвет их мещанско-пуританские устои. Он очарует эту девушку и предложит ей руку и сердце. Она не сможет ему отказать. Фотки с их босоногой свадьбы будут раскупаться миллионными тиражами дисков... Сам Доцент Воля лопнет от зависти!
Новосибирск, Советский район.
Эдик Разутых треснул по клавиатуре, но комп намека не понял и зависание не ликвидировалось. Мля, диск испортил. Пятнадцать рублей выкинул. Он нажал кнопку и старенький третий "пентюх" начал перезагружаться. Эдик налил себе еще водки, опрокинул, занюхал рукавом. Завтра Пашка даст денег, надо будет сходить за жратвой. А то даже закусь не из чего сообразить.
Родители Эдика, наградив сына красивым европейским именем, видимо, вкладывали в него большие надежды. Папа-академик, доктор исторических наук, член СО РАН, мечтал, чтобы сын пошел по его стопам, мама видела его представителем хорошей денежной профессии — например, бухгалтером. Разутых-старший, заботясь о духовном воспитании отпрыска, однажды сходил с ним в театр и после не раз выражался совсем неинтеллигентно, какой черт его дернул повести сыночка туда. Сначала надеялся, что сын перерастет свое детское увлечение, но Эдик заболел театром всерьез и на всю жизнь. Когда в выпускном классе он заявил отцу, что намерен поступать в Москву, в "Щепку", Дмитрий Игоревич схватился за голову и долго пил валерьянку — спиртное он не признавал в принципе, не выносил даже запаха алкоголя, делая исключения только для лекарственных настоек, которые к пожилому возрасту он стал употреблять все чаще.
Но Эдик, несмотря на все протесты родителей, в одно прекрасное утро покинул родной Новосибирск, захватив с собой денег на билет в один конец и немного на прожитие в столице во время вступительных экзаменов. Но судьба распорядилась по своему: в вожделенное учебное заведение он так и не поступил, в другие театральные училища тоже, остался в Москве дворником (там давали комнатушку), год перебивался случайными заработками и на следующий год повторил попытку. Но и на этот раз его попытка не увенчалась успехом. Эдик ушел в запой — к алкоголю за этот нелегкий год он уже успел пристраститься. После пары месяцев бомжевания в столице — из дворников его, само собой, вышибли, — Эдик-таки вернулся в родной город. Отец после этого случая перенес инфаркт и прожил недолго, Эдик жил с матерью, пока она тоже не отдала богу душу. Незадолго до смерти мама все-таки успела женить отпрыска, но прожили молодые чуть больше года и развелись, сделав ребенка. О судьбе его Эдик не заботился совершенно, алиментов не дал ни копейки, благо бывшая жена умудрилась выскочить замуж за обеспеченного человека. Эдик долгое время работал сторожем в местном ДК, благополучно пропивая зарплату, пока один раз не согласился сфотографировать концерт. После этого он часто фотографировал мероприятия, проводимые в ДК, а потом даже стал принимать в них участие, играя Деда Мороза или Кащея Бессмертного в детских утренниках.
Директорша ДК не раз пыталась усовестить его, уговаривала, просила, ругала, грозилась выгнать, но не выгоняла — кто же будет за копейки фотографировать, да и пьяный Дед Мороз лучше, чем никакого. Поэтому когда к нему подошел незнакомый парень, протянул пива и спросил: "Заработать хочешь?", Эдик, чья голова с большого перепою функционировать отказывалась, кивнул, с благодарностью схватил бутылку и долго булькал горлом, заливая горящие внутри трубы.
Работа оказалась нетрудной: Павел Груздев (так его звали) привел ему пару ПТУшниц, которых попросил пофоткать босиком. Девчонки беспрерывно смолили дешевые сигареты, беззлобно матерились, наступая на какой-нибудь острый камушек или вляпнувшись в мусор, но позировали охотно и с радостью выхватили протянутые Павлом сторублевки — по две на модель.
После Эдик принес Павлу фотки, тот пролистал их на мониторе своего компьютера, потыкал мышкой в ступни — здесь велел откадрировать, там увеличить, а вот тут сделать больший акцент на ступни, выдал пятьсот рублей и сказал:
— Теперь сам будешь их искать. Ну, я тоже буду приводить. Девкам по две сотни отстегивать будешь, понял? И побольше фоткай, не жалей места на карточке. Если будут спрашивать — зачем, говори, что это красиво, а в обуви — уродски, ну ты понял, типа свобода от обуви и все такое. Главное, говори, что заплатишь.
Эдик бережно взял пятихатку, подержал в руке и спрятал в карман давненько не стиранных брюк.
— Ну, я пошел, что ли?
— Погоди. Давай сюда свой агрегат. Рожу твою сфоткаю, — остановил его Груздев.
— Зачем? — подозрительно нахмурился Эдик.
— Затем, чтоб было. Ну-ка, рожу сделай поважней. Во, — Павел щелкнул два или три раза, посмотрел. Не, не покатит. — Шляпу какую-нибудь найди, плешь твою прикрыть. И надо будет тебя босиком пофоткать, когда снег выпадет. Бутылка с меня.
Эдик почесал лысеющую башку.
— Две, — он поднял два заскорузлых пальца.
— Чегооо? — с угрозой спросил работодатель.
— Того и... Две бутылки. Иначе сами эта... босиком фоткайтесь, — злорадно выпалил Эдик, поняв, что можно и поторговаться.
— Хрен с тобой, алкашня, будет тебе две. Щас, фотки скопирую.
Так началась карьера Эдика Разутых в качестве агитатора за свободу ног от обуви — Доцента Воли. Прозвище Доцент он заслужил за некоторую схожесть с персонажем одного известного советского фильма, ну а Воля — чтоб находить общий язык со школьницами, которые смотрят стенд-ап камеди по телевизору.
