— Солнышко, я завтра днём никак не могу освободиться... А вечером обязательно заеду. Я с тобой, мой маленький.
— Спасибо, — прошелестели мои губы.
— Иди вместе с Яной, — строго наказала Александра. — Плевать, что там подумают. Не ходи одна, поняла? Чёрт, я бы сама с тобой пошла, но никак... Хотя посмотрим, попытаюсь вырваться. Во сколько начало?
— В двенадцать...
— Ладно, посмотрим. Если срастётся, ещё позвоню завтра.
Ночь была погружением во тьму — во всех смыслах. Я брела сквозь чёрную холодную завесу мглы, пытаясь вспомнить слова хоть каких-нибудь молитв, но ничего не приходило в голову. Бабушка в своё время совала мне разнообразные молитвенники, но все они остались при моём переезде в родительской квартире.
— Так может, в Интернете есть? — подсказала ты.
Светлая же твоя голова! На каком-то православном сайте я нашла «Акафист за единоумершего», распечатала и прочла, продираясь сквозь дебри церковнославянского языка... Нет. Листки выпали из моих рук. Не было ни слёз, ни облегчения, ни искренности. Не было у этого текста связи с моим сердцем. Если в десять-двенадцать лет, прилежно повторяя за бабушкой слова молитв, я всей душой, чисто и крепко верила в каждое из них, то теперь всё обстояло сложнее... Чем старше я становилась, тем дальше для меня расходились друг от друга церковь и Бог.
— Я не могу это читать, — сдавленно прошептал мой голос. (Я всё время слышала себя будто со стороны). — Во мне больше нет прежнего стержня веры, и эти слова мне чужды.
— А ты своими словами, — шепнула ты.
Твоё дыхание грело мне висок, а рука обнимала меня за плечи. Я бы вечно сидела на диване в твоих объятиях, но усталость таки взяла своё.
Слёзы не пришли, даже когда я увидела желтовато-бледное лицо отца в гробу. Заунывный звук заупокойной службы вводил меня в транс, и моё зрение снова было ограничено узким окошком-фокусом. Я стояла у свежей могилы, над моей головой шелестели берёзы — молчаливые плакальщицы, и одновременно меня не покидало ощущение полёта сквозь тоннель. Ты стояла рядом — никому не представленная, и тем, кто не знал нас, в сущности, не было дела до наших отношений... Собственно, им даже в голову не приходило такое предположить. Для них ты была просто стройная девушка в чёрных джинсах и тёмных очках, с короткой стрижкой и тонкой белой тросточкой.
Светлана даже не смотрела в нашу с тобой сторону. Подошёл только Денис, и мы обнялись.
— Отмаялся наш папка, — вздохнул мой брат.
Его жена Наташа, в чёрном платье-балахоне, нелепо и, как всегда, плохо сидевшем на её пухло-сдобной фигуре, тоже обняла меня и пробормотала какие-то полагающиеся в таких случаях слова. Я не особенно вникала. Я пыталась понять, где у меня слёзы.
О Светлане можно было сказать: «Траур ей к лицу». Подбирать одежду она умела, как ни крути, и снова выглядела элегантной леди — чуть-чуть увядшей, но ещё не потерявшей былой стати. Цвет волос она сменила с агрессивно-пергидрольного на более естественный рыжевато-русый. Димасик, само собой, не отходил от мамочки ни на шаг: ухаживал за ней за столом, подавал руку при выходе из автобуса, на ступеньках и прочих трудных местах. К Димасику жалась тощенькая светлокожая девушка с веснушками на остром личике, с длинной чёлкой и двумя жидкими, блёкло-русыми косичками — совершенно серая, из разряда «увидел и забыл».
— Это моя невеста Людочка, — представил её мне Димасик.
Мне вспомнилось, что раньше он был парнем Ларисы (рыженькой из бывшей Ритиной группы), но, как видно, жизнь распорядилась по-своему. Впрочем, глядя на нынешний выбор Димасика, я подумала, что Лариса была, пожалуй, слишком яркой для него. А эта девочка — как раз под стать. Что называется, два сапога пара.
— А это — Яна, моя... половина, — сказала я, сжав твою руку. И добавила с усмешкой: — Но Димасик, наверно, уже про меня рассказал. Он ведь у нас такой... гм, любитель пикантных подробностей чужой личной жизни.
Думаю, у меня получилось представить тебя спокойно, с достоинством и без чувства ложной вины или неловкости. Надо отдать Людочке должное: отреагировала она вполне цивилизованно, а на лёгкую язвинку в моих словах насчёт Димасика предпочла не отвечать.
— А... очень приятно, — дружелюбно и вежливо улыбнулась она.
На мою шпильку Димасик ответил сам:
— Да я как бы... непреднамеренно тогда маме проболтался. Без злого умысла. Просто её интересовало, есть ли у тебя парень... Она спросила, не знаю ли я чего-нибудь на этот счёт, ну а я... — Димасик смущённо и виновато шаркнул ногой, опустил глаза. — Извини, наверно, не надо было говорить без твоего согласия.
Его покаяние выглядело вполне искренним, а уши рдели так натурально и были так забавно оттопырены, что мне, знаешь ли, даже захотелось плюнуть на всё и простить. Может быть, он и правда не такой уж плохой парень. Выглядел он сейчас как провинившийся школьник с картины «Опять двойка», и я улыбнулась.
— Ладно, кто старое помянет — тому глаз вон, — благодушно заключила я.
Мне даже стало немного легче — будто какой-то груз сняли с души. Но всех проблем это, конечно, не решало, а в частности, не избавляло меня от странного полутранса, в который я периодически впадала — ещё со вчерашнего вечера. То и дело поле зрения сужалось до маленького окошка и появлялось ощущение полёта сквозь тоннель. На блюдечке передо мной белел комок медовой кутьи, но его постоянно заслоняла другая картинка: какие-то развалины, куски бетона, обломки мебели, торчащая арматура, искорёженные трубы... И почему-то — снег. И новогодняя гирлянда на клёне (на ветках висели гроздьями жёлтые сухие «вертолётики»). И торчащая из-под руин наряженная ёлка.
Бррр... Я сморгнула наваждение. У тебя кончился хлеб, и я подвинула к твоей руке хлебницу.
Мой дом... Вернее, бывший мой. Как давно я здесь не была... Мой двор, в котором я играла в детстве... в снежки с папой.
Слёзы. Я их искала так долго, и вот — они нашлись.
Моя комната... Точнее, бывшая моя. Здесь многое изменилось с моего переезда: появились новые обои, гардины, пластиковое окно, вместо моей кровати-полуторки — двуспальная. Коврик.
— Да вот, ремонт сделали, как видишь, — вздохнула Светлана, скорбно переплетая пальцы и обводя комнату взглядом.
— Хорошо, — проронила я.
Дома собрался уже только самый узкий круг родных: маман, Димасик с невестой, мой брат с женой (Ванюшку они опять оставили на бабушку, сочтя, что похороны — не самое подходящее мероприятие для ребёнка), дядя Слава, ну и мы с тобой. Хотя, если строго разобраться, ты родной отцу не приходилась... Впрочем, родной ты была мне — вполне достаточно, чтобы иметь право здесь присутствовать.
— Я-то вот думал, что первый уйду, — задумчиво изрёк дядя Слава, глядя на фотографию отца в рамке на полке. — Я человек конченный, а ему бы жить ещё да жить... Эх-х! Что ж за жисть-то такая, несправедливая... За тебя, братушка. — Он махнул рукой, сам налил себе полную стопку водки и выпил.
Никто ему ничего не сказал. Денис разлил всем водку по стопкам — и дяде Славе в том числе. Все выпили, а Наташа только символически подержала стопку в руке: выяснилось, что в семье моего брата ожидалось пополнение. Я водку не пила в принципе, и с непривычки она обожгла моё нутро. Ты выпила спокойно, поморщившись лишь совсем чуть-чуть.
Меня снова уносило куда-то в тоннель — до мерзкой слабости под коленями, так что голоса порой слышались будто из-за закрытой двери. Дядя Слава откровенно и целенаправленно напивался, и хмель уже лился из него наружу слезами, Денис тоже довольно ощутимо налегал на спиртное. Вскоре он тоже расчувствовался, и они с дядей Славой ударились в воспоминания. Пытались они к этому подключить и меня; Денис время от времени обращался ко мне:
— А помнишь, сестрёнка... А помнишь?..
Я помнила. Но боль моя сидела глубоко внутри, а слёзы снова куда-то ушли. Светлана с Димасиком почти ничего не могли добавить к этим воспоминаниям, а потому поневоле им приходилось быть в основном слушателями. А всё, что делала ты — просто была рядом. И я ценила это выше самых прочувствованных слов.
Мой брат и дядя порядком набрались. Наташа с беспокойством поглядывала на Дениса, а потом многозначительно тронула его за локоть:
— Деня, ну, хватит уже... Тебе же на работу.
В ответ он возмущённо раздул ноздри:
— Ты, женщина, помалкивала бы... У меня батя умер, понимаешь ты это?..
Наташа закатила глаза к потолку и неодобрительно скривила губы, но в целом осталась верной патриархальному семейному укладу, который, видимо, царил у них. Чем дальше, тем неприятнее и тяжелее для меня становились эти поминки — притом, что каждые десять минут приходилось насильно возвращать себя в реальность, сопротивляясь невидимому мощному «пылесосу», утаскивавшему меня в тоннель. Димасику было откровенно скучно, но он усердно делал задумчиво-скорбный вид и старался не отставать от Дениса с дядей Славой по части употребления водки, но вскоре добровольно сошёл с дистанции и вышел на площадку покурить. Светлана сделала мне знак, что хочет сказать пару слов наедине. При этом она взяла из ящика стенного гарнитура чёрную папку и зажала её под мышкой.
В бывшей моей комнате, присев на край аккуратно застеленной клетчатым покрывалом кровати и положив папку себе колени, она сказала:
— Я вот о чём хотела поговорить... Твой отец составил завещание. В соответствии с его волей, эта квартира, которая изначально была оформлена на него, переходит ко мне. Тебе по завещанию никакой доли не выделяется. — Маман погладила папку ладонями, открыла, достала листок формата А4 и протянула мне. — Вот, можешь ознакомиться. Всё по закону, в трезвом уме и в твёрдой памяти... Не подумай, будто я какой-то хитростью заставила его это сделать. Это его осознанная воля.
Я взяла листок, всмотрелась в буквы... В слова они не складывались, хоть убейся. «Пылесос» работал на полную мощность. Удалось разглядеть только дату: завещание было составлено полгода назад.
— Ну что ж, воля так воля. — Мой голос гулко и мёртво отдался под сводом черепа. — Оспаривать её я не стану. Только знайте одну вещь: то, что легко достаётся, точно так же легко и уходит.
Я вернула документ в папку. Светлана посмотрела на меня с усмешкой — хоть фактически и снизу вверх, но с неприкрытым снисходительным превосходством.
— Да ладно тебе. Можно подумать, будто тебя босиком на улицу выгнали! Крыша над головой у тебя есть — если только, конечно, не разбежитесь. А в целом ты и без этой квартиры вполне устроенная в жизни девушка: работа есть, жильё есть... Что ещё тебе нужно?
Мне было нужно снова найти под ногами пол и вырубить этот проклятый «пылесос». Обнять тебя, срочно.
Но за столом тебя не оказалось: там я нашла только Дениса с дядей Славой, которые уже перешли на новый уровень общения, недоступный простым и трезвым смертным — телепатический. Из привычного коммуникативного набора ими использовались только жесты и предложения, состоящие из одного слова.
— У-у, друзья-товарищи, — протянула шедшая следом за мной маман. — Вы уже готовы! Не пора ли вам располагаться на отдых?
Наташа и Димасик пили чай и беседовали на кухне, а тебя мой взгляд наконец обнаружил на балконе в компании Людочки. Невеста Димасика смотрела на тебя с доброжелательным любопытством, и между вами происходил мирный и, наверное, приятный разговор, потому что Людочка время от времени улыбалась. Я вполне вас понимала: мой брат и дядя дошли уже до такой кондиции, что сидеть с ними за одним столом было ещё тем «удовольствием». Собеседники-собутыльники на увещевания маман ответили отказом, и она, устало вздохнув и закатив глаза, позвала:
— Мася! Ма-ась!
На это ласкательное имя откликнулся, конечно же, её сын. Следом за ним в комнату вернулась Наташа — с кислым и усталым лицом. Втроём они принялись настойчиво убеждать Дениса с дядей Славой перебраться на кухню, а я пошла за тобой: мне безотлагательно требовалось тебя обнять.
Переступив порог балкона, я прижалась к тебе сзади, не обращая внимания на присутствие Людочки.
— Уть... Я жутко устала. Пошли домой...
— Да? — Ты в ответ погладила мою обнимающую тебя руку. — Конечно, птенчик, пойдём. Люд... Извини, нам с Лёней пора. Было приятно познакомиться.
— Взаимно, — с милой улыбкой ответила Людочка.
— Осторожно, Утя, порожек, — предупредила я.
Но это было излишней предосторожностью: ты преодолела порог балкона легко и непринуждённо. Наташа, Светлана и Димасик тем временем достигли даже большего, чем изначально хотели: им удалось уложить Дениса с дядей Славой на раздвинутый диван. Те только что-то мычали напоследок — видимо, завершали своё телепатическое общение. Увидев нас с тобой, слегка запыхавшаяся маман встрепенулась:
— А?.. Вы куда?.. Уже уходите?..
— Да, нам, пожалуй, пора, — ответила ты. — Лёня устала.
— Я вас провожу, — сказала Светлана. — Спасибо, что пришли... Ах да! — Спохватившись, она сунула нам по новому носовому платочку и пояснила: — Обычай такой.
Роковой август раскинул над нами своё спокойное, покрытое лёгкими ванильными облаками небо: мы с тобой медленно шли к автобусной остановке. «Пылесос» потихоньку отпускал меня, не справившись с твоей тёплой и живительной силой, державшей меня на земле крепче металлического троса. А слезам вздумалось вернуться.
— Знаешь, Уть, — сдавленно пробормотала я, — у меня какое-то смутное ощущение, что я виновата. Сама не знаю, в чём.
— Глупости, птенчик, — твёрдо и ласково ответила ты. — Просто каждый выбирает свой путь и идёт по нему, как умеет.
Я не могла с этим не согласиться, но кое-чего ты всё-таки не знала. Прототипом отца главной героини романа был мой отец, и я написала его смерть. Чепуха, совпадение? Просто моя мнительность и не в меру живое воображение? Господи, сделай, чтобы это было именно так.
17. ЗАПРЕТНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ И ОГНЕННЫЙ СЛЕД
Следы рокового августа в моей душе пришла загладить загадочная леди Осень. Шурша шлейфом золотых листьев, кутаясь в вуаль ночного тумана и рисуя на стекле дождями твой портрет, она пыталась заглушить гулкое эхо тоски и вины, принесённых мне её предшественником. У меня не шло из головы это жуткое совпадение — смерть отца героини моего романа и последовавшая вскоре смерть его прототипа — моего отца. Леди Осень утешала меня. Устроившись в кресле у нас в гостиной и потягивая из бокала горьковато-терпкую сентябрьскую настойку, она убеждала:
