Будучи неплохим организатором и, вдобавок, человеком для его чинов весьма сдержанным и тактичным, он своего мнения с места в карьер никому не навязывал. Понимая, что мало разбирается в военно-морских проблемах, он старался по мере сил остужать страсти, с которыми сие мало управляемое сборище в очередной раз пыталось прийти к единому взгляду на стратегию и тактику ведения крейсерской войны и места в ней Владивостокского порта и крепости.
В отсутствии твердого руководящего начала, действовать все явно собирались по методу "лебедя, рака и щуки". К тому же неразбериха в головах усугублялась шквалом телеграмм, полученных из штаба наместника и из столицы в последние двое суток. Первым пришел вполне понятный и по-своему логичный приказ от Алексеева: "В связи с переводом в Порт-Артур Николая Карловича Рейценштейна, начальником отряда крейсеров назначается Карл Петрович Иессен, который немедленно выезжает из Порт-Артура во Владивосток".
Многие и на берегу, и на кораблях, посчитали это его решение чуть-ли не скорой и неправедной опалой Рейценштейна, вызванной неудачей первых боевых выходов. Но долго обсуждать вопрос: столь ли уж велика была личная вина начальника отряда в том, что из-за намерзания льда в орудийных стволах, он приказал прервать операцию и возвращаться в базу, офицерам не пришлось.
Принесенные с телеграфа очередные срочные депеши, причем поступившие непосредственно из Петербурга, многие восприняли как явную несуразицу. Началось все с телеграммы капитула Ордена Святого Георгия на имя Гаупта. В которой на него возлагалось проведение мероприятий по награждению офицеров Орденами 3 или 4 степени и знаками их отличия, сиречь Георгиевскими крестами, нижних чинов. Согласно Указа Императора от 11 числа и Дополнения к нему от 17-го.
Когда начальник над портом, прочтя сам Указ, ознакомился и с Дополнением, то минут на пять форменно лишился дара речи. Ибо в них шла речь о награждении экипажей "Варяга", "Корейца", находившихся на крейсере моряков с "Севастополя" и еще каких-то казаков, так же участвовавших в деле у Чемульпо. Кого награждать-то, спрашивается, и где, если оба корабля лежат на дне?! Выжившие с "Корейца" сейчас на борту французского крейсера, а немногие уцелевшие с "Варяга" все переранены и лечатся сейчас в госпитале Шанхая...
Осторожное предположение штабных о том, что может быть, в Петербурге в курсе, и что "Паскаль", возможно, идет во Владивосток, вызвало у Гаупта приступ бешенства. "А это ЧТО, по вашему? Здесь же — ВСЕ!" И действительно, список награжденных явно включал в себя всех, кто был на этих двух кораблях во время боя. Само по себе, это было понятно и справедливо, но зачем вручать награды покойникам? И главное — как??? Орденский капитул сам с этим, и с пенсиями семьям, кстати, разбираться должен!
Следующая телеграмма, подписанная Авеланом, и направленная как Гаупту, так и исправляющему дела коменданта крепости полковнику Дмитрию Николаевичу Воронцу, вызвала у читавших ее новый приступ недоумения: "Во исполнение Указа ЕИВ от 16.02.1904, начальник над портом и И.Д. коменданта крепости Владивосток настоящим извещаются, что за действия по потоплению "Асамы" и "Чиоды", капитану 1 ранга Всеволоду Федоровичу Рудневу присвоено звание "контр-адмирал" с 28 января 1904 года"... Какая разница, каким числом, если он погиб вместе с "Варягом"?
А что, черт возьми, может означать телеграмма "внимательно следить за сигналами с моря" подписанная императорским флигель-адьютантом? Может быть Его Величество решил самолично покомандовать флотом на Дальнем Востоке... из Петербурга!? Зачем, наконец, телеграфисты полдня потели, принимая и перепроверяя таблицы стрельбы шести— и восьмимидюймовых орудий системы Армстронга, которых отродясь не было не только во Владивостоке, но и вообще в русском флоте? Для чего ГМШ требует "рассмотреть вопрос о возможности размещения дополнительных 1000 человек экипажей"? Экипажей чего? Под шпицем и в Зимнем явно чудили...
* * *
Долгое и нудное препирательство тянулось уже часа два. С явной оглядкой на восседавшего во главе стола военного губернатора, армейские офицеры во главе с полковником Воронцом дружно требовали все ресурсы бросить на обеспечение противодесантной обороны Приморья. Командиры же крейсеров во главе с Арнаутовым с "России" снова рвались в море, побегать на коммуникациях японцев. Как будто не они только что вернулись почти ни с чем, так и не сумев реабилитироваться в глазах большинства собравшихся за результаты первого выхода, после которого они сутки "выпаривали" лед из хоботов своих длинных пушек под откровенное хихиканье смекнувших что к чему армейцев.
Настроен был Константин Петрович, после отзыва Рейценштейна временно оставшийся за начальника отряда, весьма решительно. Даже несмотря на насморк и кашель, привезенные им из второго выхода. Его не смущало и то, что "временным" он оказался аж целых два раза. Выплавав ценз на "России", он уже знал о назначении вместо него каперанга Андреева, который был в дороге из Питера...
Худощавый, энергичный, внешне чем-то похожий на небезызвестного нам Феликса Эдмундовича Дзержинского, он и темперамент имел с ним в чем-то схожий. Через два часа после съезда Рейценштейна, он уже потребовал от Гаупта ускорения угольной погрузки и подготовки канала к выходу. Поэтому "Надежный" вторые сутки ползал по рейду и проходу в Босфор, не давая льдинам схватиться, угольный аврал на крейсерах был закончен, припасы приняты, а команды, по большей части, находились на борту в готовности к походу.
Однако, в присутствии военного губернатора, портовое начальство, осаживая жаждавших реабилитации "крейсерских", указывало устами контр-адмирала Гаупта на недостаток запасов кардифа и слабость ремонтной базы, которые пока не позволяют "выскакивать в море кажний божий день". На это командиры кораблей ВОКа справедливо возражали, что по их расчетам расхода угля вполне хватит на три месяца интенсивных операций, что идет война, и заниматься перестраховкой сейчас недопустимо, что каждый утопленный на коммуникации Япония-Корея войсковой транспорт — это спасенные сотни, или даже тысячи жизней наших солдат и офицеров.
Страсти начали закипать совсем уж всерьез, когда комендант крепости, в целях скорейшего ввода в строй трех новых береговых батарей и усиления сухопутной оборонительной линии, поднял вопрос о снятии с крейсеров нескольких шестидюймовок и двух дюжин трехдюймовых орудий.
Но тут взаимное "вынесение мозгов" сторонниками наступательной и оборонительной тактик было прервано вбежавшим в залу мичманом с "России":
-Господа! Прошу прощения, но у нас на телеграфе уже с полчаса, как кто-то упорно требует выслать лоцмана для проводки в порт через минные поля...
-И кто же это может быть? Японцы?! Дождались-таки?!— сразу же взвился Воронец.
-А может, какой угольщик мимо японцев прорвался?— С надеждой в голосе на грядущие рейды предположил командир "Громобоя" каперанг Дабич.
— Вряд-ли, Николай Дмитриевич, — отметая излишний оптимизм коллеги, скептически скривился Арнаутов, — Чтобы купец и вдруг с телеграфом...
— А, может, это из Артура кто? — нахмурившись и задумчиво подкручивая ус предположил командир "Богатыря" Стемман.
— Тоже вряд-ли... Нас бы известили. Да и не пошлет никого сейчас Старк. Макарова будут ждать. Что еще в этих телеграммах интересного, мичман?
Запыхавшийся Орлов 2-й пожал плечами:
-Шифр наш, однако, господа, творится что-то весьма непонятное. Половина отметок от станции типа "Попова-Дюкрете", что мы используем. Вторая половина — явно от Маркони, то есть вроде как японцы, они еще не все Телефункеном заменили. Но самое странное, что подписаны телеграммы "Варягом" и "Корейцем"! Чего уж никак быть не может...
Далее обсуждать новость смысла уже не было. Всем кораблям, частям и подразделениям флота и армии была немедленно объявлена боевая тревога. После чего под аккомпанемент возбужденных восклицаний, сдерживаемой ругани, и грохота пары опрокинутых стульев, дружно сорвавшись с мест господа генералы, капитаны и адмиралы кинулись приводить Владивосток и флот в боевую готовность для отражения атаки коварного врага.
Ближе к обеду, когда орудия береговых батарей и крейсеров ВОКа были заряжены и наведены в сторону моря, на горизонте показались дымки, а потом и силуэты четырех кораблей. Все это время с моря шли истошные просьбы, приказы, а позже и угрозы с одним смыслом — вышлите на миноносце, или хоть на чем, лоцмана. Но никто в крепости не хотел брать на себя ответственность за выходящие за рамки обыденности действия, и телеграммы одна за другой оставались без ответа.
Постояв с четверть часа в виду крепости, корабли медленно в строе кильватера потянулись в строну входа в пролив Босфор Восточный. Первым шел незнакомый коммерческий пароход. Что происходило на его мостике, с берега пока было не рассмотреть. А жаль. Сцена, разыгравшаяся там, была достойна лучшего спектакля театра мимики и жеста. На продолжавшиеся минут десять отчаянные вопли, жестикуляцию, подпрыгивания и вращения глазами капитана "Мари-Анны", доказывавшего, что он вовсе не подписывался идти первым по минному заграждению, Балк, досмотрев все представление до конца, с невозмутимой улыбкой ответствовал, что русские, как настоящие джентльмены, всегда пропускают дам вперед. Тем паче культурных и благовоспитанных иностранок. Так что "Мари-Анне" придется идти первой. Шлюпки за борт лучше вывесить сразу. Мало ли что.
В крейсере, идущем за пароходом, после уменьшения дистанции до шести миль наблюдатели на острове Русском опознали... "Варяга"! Но вот за "Варягом"... В нашем флоте не было ничего похожего. Хотя эта парочка явно итальянской постройки и шла под Андреевским флагом, тут чувствовался какой-то подвох. Артиллеристы были готовы открыть огонь, как только дистанция сократится до сорока кабельтовых. Дальше орудия крепости не то чтобы совсем не могли стрелять, снаряды бы долетели, но проблемы были с попаданиями. А также с тем, что никто в мирное время не учился вести огонь на такие дистанции.
Как будто зная об этом, впрочем, "как-будто" в случае с Петровичем можно опустить, неизвестные корабли нагло отдали якоря в пяти с половиной милях от берега, на траверзе острова Скрыплева. Один из них отстучал очередную телеграмму... Матрос, принесший ее со станции телеграфа "Рюрика" на мостик, оказался из грамотных. Этот вывод напрашивался сам собой, поскольку он старательно, но безуспешно пытался сдержать неподобающую ухмылку. Лица офицеров, читавших и молча передававших друг другу бумагу, слегка краснели. Общее мнение выразил командир крейсера Трусов:
-Похоже, это все же не японцы, господа. Так могут лаяться только наши, этому научиться нельзя. Это у нас врожденное. Да-с...
Почему-то подлинного текста сего занятного документа для истории не сохранилось. Даже журналы приема телеграмм на станциях радиотелеграфа Владивостока и крейсеров каким-то загадочным образом потеряли страницы, на которых она была записана. Но со слов очевидцев, если опустить особо крепкие выражения, из которых она состояла на девять десятых, смысл ее сводился к следующему: "просьба тугодумам из крепости Владивосток не стрелять еще с полчаса, выхожу на катере для опознания. Руднев". Действительно, с одного из броненосных крейсеров спустили паровой катер, он подобрал кого-то с борта "Варяга" и побежал к берегу, бойко лавируя между льдинами.
Через сорок минут на Адмиральской пристани, вырываясь из объятий галдящих офицеров, смущенный Руднев пытался отдавать приказания о вводе в порт его кораблей, о необходимости приведения в готовность сухого дока и скорейшей постановки в него "Варяга", о неизбежном набеге Камимуры и мерах по его отражению, но его никто не слушал. Его и прибывших с ним офицеров на руках отнесли в офицерское собрание, а навстречу кораблям его отряда бросились два номерных миноносца, которые развели пары для атаки японцев, но теперь выполняли более приятную роль почетного эскорта.
Часа через три "Варяг" и оба его броненосных трофея заняли при помощи "Надежного" свои места на рейдовых бочках. Еще через час, уже в сумерках, когда их команды почти в полном составе промаршировав перед высоким флотским начальством и собравшимся по радостному поводу городским бомондом, выстроились на берегу у Николаевских Триумфальных ворот, перед ними выступил слегка пьяный Руднев.
-Господа офицеры, братцы матросы, и Вы, лихие наши казаки-абордажники! Мы с вами совершили то, что сделать было практически невозможно. Мы не только сократили линейный флот японцам на три корабля, мы еще и увеличили наш, русский, на парочку. Поквитались с ними за "Ретвизана" с "Цесаревичем" и "Палладой", которых они у Артура подбили подлой ночной атакой без объявления войны. Будут впредь знать макаки косоглазые, как с нами драться! Мордой для того не вышли! Ну, что, Орлы, настучим им еще по сопатке?
Насладившись яростно-веселым ревом одобрения, вырвавшимся из нескольких сотен глоток, Петрович поднял руку, прерывая эмоциональный взрыв познавших вкус победы воинов. После чего продолжил:
— Спасибо Вам, друзья мои, и земной поклон! Я лично от всех нас поблагодарю Его Императорское Величество за награды, к которым Он представил каждого участника нашего похода. А пока отпускаю всех, за исключением сокращенной дежурной вахты, на берег! На два дня! И попрошу господ командиров в свой срок вахтенным так же эти два дня предоставить. Но глядите у меня, чтоб послезавтра ввечеру всем как огурчикам быть! Это — приказ!
А если хоть в каком кабаке, ресторане или борделе вам хоть кто-то заикнется про деньги, я прикажу разнести этот гадючник из главного калибра, который вы своими руками подарили Матушке-России! Разойдись и гуляй, ребята!
С громогласным "Ура!!!" моряки, и братцы и благородия, сломав строй бросились сначала качать своего командира, что, однако из-за раны последнего, пришлось быстро прекратить, а потом волной растеклись по злачным местам города. Рестораны и салоны для господ офицеров, кабаки и дома попроще для матросов и кондукторов...
В следующие двое суток японцы могли брать Владивосток силами одного батальона. Ибо трезвых военнослужащих в городе практически не было.
* * *
Февральское утро выдалось пасмурным. Мелкая снежная крупа навязчиво лезла в лицо, сыпалась под ноги, делая замерзшую после недавней оттепели брусчатку предательски скользкой. Свежий ветер развел на рейде небольшую волну, не давая припою сковать его темную воду, покрытую клецками наломанных ледоколом льдин. Стоящие на бочках Золотого Рога крейсера и пароходы лениво покачивались, всем своим видом навевая тоску. Далеко, в створе входного фарватера, ломая тонкий, всего-то трехвершковый лед, медленно ползал и нещадно дымил портовый трудяга "Надежный".
Весьма элегантного вида господин, одетый в светло-коричневое драповое пальто и безукоризненно отутюженный серый в клеточку костюм явно не местного производства, прогуливался по набережной, время от времени посматривая в сторону моря. Господин имел темные, зачесанные назад волосы, крупный нос с горбинкой, резко выпяченную нижнюю губу и колючий взгляд выпуклых черных глаз.
