Серый дар. Немой приговор

С ребятами же... С ними такого не происходило. Они, словно якоря, привязывали меня к реальному миру, не давая утонуть во внутреннем. И я не могла потерять этого... Просто не могла...

В итоге до вечера меня держали в этой комнате, позвав сюда же какого-то человеческого мальчишку с улицы, который, видимо, бродяжничал тут, сбежав из империи с каким-то из караванов торговцев. С подобными искателями счастья власти ничего сделать не могли, поэтому те выживали, как умели.

Небольшая по сути оплата мотивировала мальчонку на целый день работы. К тому же он согласился дать магическую клятву молчания... Да-да, он оказался слабеньким магом, значит, о его дальнейшей судьбе можно было не беспокоиться. Маги заработать всегда сумеют.

Так вот, мальчонке, назвавшемуся явно не своим именем, поручили чертёж золотистых узоров на сове и на моём теле. Для него это было не слишком сложно, так как рисунок того, что должно получиться в итоге, ему предоставили, а краска буквально сама ложилась в правильные узоры. И вот моё исхудавшее тело расцветает золотом, и перья совы тоже окрашиваются в этот яркий цвет.

Но это происходило в реальности. Мне же нужно было подготовиться к ритуалу и изнутри. В частности, я снимала все защитные оболочки с Аналитика, чтобы перенос сознания осуществился без проблем. Затем я подготавливала дремлющую проекцию совы, пытаясь осуществить свою давнюю задумку. Что ни говори, а животному я вреда причинять не хотела, поэтому и её сознание пыталась заключить в некую капсулу, чтобы при моём уходе оно нормально адаптировалось к телу.

Вот так и проходила подготовка... Как только я вынырнула из внутреннего мира, закончив его подготавливать, то мальчонка уже завершил узоры на совином теле и перешёл к моему. Ни стыда, ни чего-либо подобного я не испытывала, меня слишком волновали более глобальные вопросы.

А мальчонка, высунув кончик языка, всё никак не мог нормально прочертить линию на предплечье:

— Чёртова кисточка! — ругался он шёпотом, опасаясь переходить на громкие тона.

Но, несмотря на небольшие затруднения, он всё же справился, получил свою оплату и ушёл, не оглядываясь. А вот мне предстоял ритуал.

Привычные пентаграммы, привычно рисующий их граф, вот только всё равно тревожно. Знаю, что ничего со мной, помимо возвращения в родное тело, случиться не может, так как весь ритуал я знала наизусть и следила за тем, чтобы никаких лишних компонентов не было. Вот только тянущее чувство не исчезало.

Наконец, вся подготовка была закончена. Мы с моим телом находились в шаге друг от друга. Последние печати, завершающие слова и вспыхивающие золотом линии на коже и перьях.

Волшебное свечение затягивает в себя, гипнотизирует, манит, усыпляет. Оно похоже на далёки звёзды и одновременно на близкие лучи от магических ламп. Его ни с чем не перепутать, на миг оно даже расцвечивает реальность... И я вижу её такой же прекрасной, как свой внутренний мир.

На миг полюса смещаются, и реальность притягивает меня гораздо сильнее, чем выдуманные миры. Нет паники... Меня не пугает парение над телом, не пугает высота, прозрачность контуров, запрограммированное мною исчезновение Аналитика, высвобождающее энергию, дающую мне силы на переселение в старое тело. Оно такое родное, но такое далёкое.

Всё ближе... И ещё ближе! И вот он момент, когда золотистое свечение охватывает всю комнату, а тельце совы более не подаёт признаков жизни. Мне ещё предстоит осознать, что несмотря на все мои предосторожности сова умерла, не выдержала напряжённости и не очнулась.

Но это мне ещё не дано узнать. Сейчас есть только моё тело, которое принимает родное сознание, и я тону в нём. Задыхаюсь! Пока не нахожу привычного, не вижу родного... И вот я уже освоилась. Я уже снова я.

Но вселение в старое тело не проходит без неожиданностей. За привычным хрипом следует крик. Осмысленный! Невозможный! Будто все барьеры сорвало! Все скрытые воспоминания на миг ко мне вернулись! А ТА дверь на миг исчезла! Но не успела я удивиться, как всё снова на месте... И барьеры, и двери, и воспоминания. И у меня по-прежнему нет к ним доступа.

История 19

Очнулась я, как водится, утром. И даже сначала не поверила, что я уже в своём теле. Но нет... Родные руки, увитые венами запястья, маленькие ладошки. Родные ноги, родные волосы невзрачного тёмно-каштанового цвета, лезущие в глаза. И всё такое непривычное.

Осмотревшись, поняла, что нахожусь в том же ритуальном зале. Одна. Попыталась встать. Сначала меня резко повело в сторону, всё-таки сместившийся центр координации — это серьёзно. Потом ноги чуть не подкосились от общей слабости. Но и это было второстепенно! Главное — я снова привыкала к человеческим движениям, забывая чужое тело, как страшный сон!

И тут я вспомнила кое-что о страшных снах... Точнее, о том, что произошло вчера вечером. С жалостью мелькнул в воспоминаниях мутный совиный взгляд. Последний взгляд. Всё же к птичке я успела привязаться. Но, видимо, никакая защита не справилась с тем стрессом, что перенесло несчастное животное.

Тем не менее куда волнительнее для меня был тот факт, что я услышала вчера впервые за много-много лет свой голос! Это был крик... Обычный крик... Но не для меня! Почему-то теперь исчез страх перед воспоминаниями, пришло понимание, что я с ними справлюсь. Что я уже готова открыть ту дверь.

А также появилось твёрдое убеждение, что, как только я переживу своё детство сознательно, голос и умение говорить вернутся. И тогда... Я беззвучно рассмеялась. Пусть у меня не было талантов людей, плетущих всю жизнь, как пауки, интриги. Пусть я не умела хитрить в лицо. Но я кое-чему научилась. И теперь в свете открывшихся возможностей можно было не сомневаться, что мне удастся помочь ребятам и выйти из всего этого в плюсе.

Но для этого нужно сделать кое-что, что так меня пугало. Кое-что, что было для меня кошмаром на протяжении всей сознательной жизни. И сделать это нужно тайно от старика-графа. А значит, тогда, когда за мной никто не следит. И, к сожалению, это нужно сделать прямо сейчас, потому что я не могу знать, что со мной будет в дальнейшем...

Я осторожно прилегла назад. Было холодно, но мурашки по коже стали настолько привычным явлением за эту ночь, что я обращала на них внимания не больше, чем на воздух вокруг. Надо было как-то подготовиться, что-то сделать, но почему-то всё получалось очень просто.

Как обычно, меня затянуло во внутренний мир, стоило только о нём подумать. Я уже столько раз тут тонула, что приземление на каменный пол родной пещеры прошло почти безболезненно. Тут было теперь как-то одиноко... Без ощущения Аналитика пропало желание спускаться к бездне бессознательного, а без совы, спящей в дальнем гроте, исчез мотив туда идти. Но я здесь не за этим.

Я даже не стала куда-то идти, просто позвала ЕЁ. И она появилась, как собака, начав ластиться ко мне. ТА дверь, что пугала меня всю жизнь, сейчас просто ластилась ко мне, как большая доверчивая собака. Она появилась без всяких вспышек, спецэффектов, искр. Я воспринимала её именно такой — немного покарябанной, немного поцарапанной. Она была вся из дерева. И только ручка блестела начищенным боком. Вот он — мой самый большой страх.

Но сейчас не было привычных эмоций. Лишь жажда... Жажда узнать, наконец, что произошло тогда! Что заставило меня годами быть серой тенью, подобием себя прошлой? Что это... И почему оно отняло у меня голос?

Я взялась за ручку, ощутив маленький заряд тока, кольнувший при соприкосновении с холодным металлом. Повернула со скрипом, со скрипом же дверь начала открываться. Теперь надо было только шагнуть. Ведь оно уже так близко...

И я шагнула, чтобы тут же закружиться в вихре утерянных воспоминаний!

Когда-то я боялась потерять магию, заглянув в себя, теперь поняла, что потерять её тогда, когда обрела, невозможно. Ведь именно после этих событий во мне проснулся дар к менталистике.

Сначала видела всё, словно смотрела через мутное стекло, забрызганное и грязное. Потом картина начала проясняться, открывая всё новые и новые детали. Я наблюдала как третье лицо, не участница событий. Лишь третье лицо. Но из-за того, что в те времена я была одним из действующих лиц истории и просто не могла охватить взором триста шестьдесят градусов пространства вокруг себя, мой кругозор был ограничен тем, что видела маленькая девочка, которой можно было дать как три года, так и пять.

Она спускалась по лестнице, прижимая к себе какую-то пушистую игрушку. Спускалась тихо, боясь разбудить маленького братишку, старшую сестру и маму. Знание о том, кого она не хочет будить, пришло как-то само собой... Без сторонней помощи. И тут же перед глазами всплыли лица: любопытная мордашка братика, который был младше всего лишь на год, серьёзное и строгое выражение лица сестры, всё время приходившей усталой с работы, и то, как оно озаряется искренней радостью от встречи с нами, мамино... Вот мамино лицо всё время расплывалось... Вот только бессмысленное выражение на нём и устремлённый вдаль взгляд говорили сами за себя, как и воспоминания о том, что она так замерла три года назад, когда братик только-только начал отучаться от грудного молока.

Её состояние было вызвано смертью отца. Это я тоже помню... Отец, женившийся на маме против воли своих зажиточных родителей, был не самым ласковым человеком... Он после свадьбы и понимания, что лишился родительских денег, запил. А потом и бросил работу. Мама зарабатывала одна, а периодические побои сносила спокойно, чувствуя себя виноватой в состоянии всё ещё любимого человека.

Мама вообще никогда не блистала силой воли, опорой ей стала первая дочь, моя старшая сестра, которую лишили детства. Женя, как её звали, с самых ранних лет была обязана выполнять обязанности по дому, потом работать, а потом и заменять нам с Мики отца и мать.

Несмотря на неприглядность характера нашего отца, мать его любила... И любила куда больше своих детей. Потому после скоропостижной смерти отца в его очередном походе по кабакам она почти сошла с ума. Или сошла...

И вот тогда все заботы о доме окончательно и бесповоротно легли на плечи Жени. Та с этим ничего поделать не могла, да и не пыталась. Привычная к заботе о мелких и непосильном для её возраста труде она отдалялась от нас всё больше и больше. Мать же, ставшая очередной гирей, тянувшей её ко дну, насовсем погрузила когда-то весёлую дочь в пучину строгости. Женя жила по расписанию, нас учила тому же. Любое изменение, то, что выбивалось из плана, загоняло её в глубокую депрессию и истерику. Казалось, она тоже сходит с ума.

В окружении педантки сестры и сумасшедшей матери мы с Мики неожиданно сблизились, чего не случалось ранее из-за извечного сёстро-братского соперничества. Но в те дни мы были близки друг другу как никогда прежде.

Но в ту ночь всё изменилось...

Маленькая девочка спускалась по лестнице, стараясь, чтобы старые ступени не скрипели под её голыми, замёрзшими ступнями, она оглядывалась назад, боясь, что из комнаты выглянет Женя, и, наказав её за неповиновение расписанию, заставит лечь спать. Но ещё страшнее была мать, способная сделать, что угодно. Обычно спокойная, она могла в любой момент взбеситься и начать бредить. Такие приступы сдерживались только сильнейшими успокоительными, которые принимала и Женя.

Собственно, лестница была вскоре преодолена. А на кухне уже ждал вставший заранее Мики. Он кинул девчонке мешок, и они вместе пошли на улицу, не забыв одеться. Всё-таки была зима...

Я, конечно, пошла за ними, просто не могла остаться в доме. Холод, морозивший щёки молчавших детей, меня никак не затронул, но я бы и не заметила его, поглощённая воспоминаниями.

Наконец, Мики заговорил, постукивая от мороза зубами:

— Ирис, а куда мы идём?

— К доктору, — с напускной серьёзностью ответила девочка, а её тонкий, но мелодичный голос отозвался забытым звоном внутри меня, — он сказал приходить ночевать к нему, когда мама с Женей принимают таблетки. Говорит, что так безопаснее.

И дети поспешили куда-то вдаль... Меня за ними не потянуло. Что было у доктора, я и так помнила. Мы пришли, разделись, объяснились, отогрелись, поели, попили, легли спать. А вот ночью с криками пожар в домик доктора ворвался его племянник — не шибко умный детина, но очень преданный и храбрый. Он-то и отвёл нас всех к нашему с Мики дому.

В воспоминаниях события перемешались, нить времени натянулась, создала петлю и отправила меня дальше...

И вот уже дом полыхает, как спичка, всеми забытая. Ало-серые языки пламени лижут, словно верные псы, второй этаж, мезонин, сырые после недавнего дождика доски на треугольной крыше. И на всё это с ужасом смотрит весь посёлок!

Кто-то пытается потушить дом этих маленьких детей, что стоят, прижавшись друг к другу и смотря на пламя с ужасом, кто-то просто стоит, разинув рот, кто-то всех подгоняет. Все пытаются спасти свои жилища, опасаясь, как бы огонь не перекинулся на них.

А внутри нашего дома всё ещё Женя и мама! И мы с Мики это понимаем... И почти одновременно хотим побежать к дому, чтобы предупредить... Что-то сделать. Хоть что-то! Ведь там внутри единственные родные люди! Всем не до нас, и только детина — племянник доктора, хватает нас, не давая добежать до горящего дома. Но Мики вырывается, а у меня не получается.

Он бежит прямо в огонь, племянник доктора как-то пытается его поймать, держа вырывающуюся меня, кто-то хочет его догнать из толпы, но по большей части никто не замечает маленького мальчика.

И снова петля времени, которая не затрагивает слёз, что катятся из моих глаз. На следующий день девочка, а вместе с ней и я, сидим в единственной на три села администрации, где на меня заполняют бумаги. Брат задохнулся от дыма, обгоревших маму и Женю нашли, похоронили, дом потушили. Но всё сгорело... Остались только несущие стены... И то не полностью.

Стеклянные глаза девочки, как и мои, устремлены в пустоту. Блики, скачущие по синей радужке, не затрагивают разума и сердца. Нет абсолютно никаких чувств, а ведь несчастья на этом ещё не закончились...

А женщина напротив со спокойным взглядом зачитывает приговор:

— Опекунство на тебя оформил наш доктор Джон Эйри, поживёшь у него.

Я, конечно, всегда симпатизировала доктору, почти всегда жила у него во время различных скандалов мамы с папой, мамы с Женей, да и Мики я к нему таскала, но он не заменит никого из тех, кто оставил меня здесь одну. По большому счёту девочке, что переживала те же чувства прямо передо мной, было жало только Мики. Но она пыталась заставить себя жалеть и о маме с Женей. Не получалось...

И вот время снова закрутилось петлёй, и меня перенесло в бедненький домишко доктора, где ему помогал в огороде детина-племянник. Сам доктор в это время осматривал какую-то пациентку, а девочка с большими синими глазами смотрела в окно. Такую картину теперь тут можно было застать каждый день. В этот период времени Ирис, как никогда, напоминала свою мать, также застывшую в пространстве и времени.

Её пытались вывести из этой 'комы', но она почти ни на что не реагировала, лишь несколько раз ходила на могилки родных, да и то по большей части навещала только брата. С доктором Ирис жилось куда лучше, чем с матерью и Женей, но тот не был сильно заинтересован в чужом ребёнке, помог — и ладно. День за днём сидеть рядом и выводить из депрессии он не считал возможным.