Дом всех тварей

— Рушится? — спросил Неселим. — Это слишком сильное слово, давайте постараемся быть осторожнее и не бросаться такими фразами.

Все снова надолго замолчали, и Амти знала, они боятся. Боятся не идти в неизвестность, а оставлять Государство и Двор.

— Давайте разработаем план, разделимся, в конце концов. Мескете, если ты здесь, знаешь, что это значит? Ты волнуешься не меньше нашего.

— Волнуюсь. Просто я не считаю, что нужно бросаться их искать. В определенном смысле я отправила туда Шацара, чтобы спасти Амти. Я не думаю, что Внешние Земли действительно чудовищнее Двора.

— Не думаешь?! Это три маленьких девочки! Твои маленькие девочки, Мескете, девочки, о которых ты заботилась!

— Две маленьких девочки, Яуди твоя ровесница.

— Неважно, заткнись наконец Мелькарт! — рявкнул Аштар. А потом Амти услышала какой-то неясный шум, похожий на скрип проржавевшей двери маяка.

— Подождите! — крикнул Шайху, а потом появился будто бы из ниоткуда, а следом за ним — Ашдод, оба они были взъерошенные, взволнованные. У Шайху под глазом красовался внушительный синяк, а Ашдод мог похвастаться кровящей ссадиной на скуле.

— Не прыгайте туда без нас!

Мелькарт поймал Шайху за шкирку, встряхнул:

— Никто и не собирался. Это же твоя девушка там! Ты и прыгай!

И совершенно неожиданно Шайху, самый трусливый человек из всех, кого Амти когда-либо знала, выпалил:

— И прыгну! Там же Яуди!

Амти, разумеется, не думала, что он попытается это сделать. Шайху мог говорить очень много, но он никогда и ничего не делал, Амти даже подозревала, что в этом его кредо. Поэтому Амти совсем не ожидала от него настоящего поступка. Вместо того, чтобы что-то решать, чтобы спорить, как Аштар, чтобы доказывать свою правоту, Шайху рванулся вперед. Ашдод и Адрамаут с трудом удерживали его за плечи. Никогда еще Амти не видела у Шайху такого решительного выражения лица, никогда еще Шайху не казался ей таким красивым — в его лице появилось что-то, чего Амти раньше совершенно не замечала.

В этот момент картинка исчезла, просто растворилась, а через полминуты вместо иллюзорного Шайху, в зале появился Шайху настоящий, из плоти и крови. Он открыл и закрыл рот, Амти даже порадовалась, что Шайху не так уж склонен к рефлексии, в противном случае его психика понесла бы гораздо большие потери.

— Яуди! — сказал он и кинулся к ней. — Я тебя нашел!

— Долго же ты искал, — сказала Яуди очень спокойно. Шайху обнял ее, чуть приподнял и покружил, а потом сказал:

— Классное платье.

— Серьезно? Это все что тебя интересует?

— Кто этот мужик? — Шайху указал на Отца Света, Амти и Эли захихикали.

— Я в некотором смысле ее папа, — ответил Отец Свет безмятежно.

— О, — сказал Шайху. — Я-то думал, вы — охотник.

Яуди прижала ладони ко лбу, зашептала:

— Какой же ты тупой, тупой, тупой, тупой, просто невыразимо тупой ты, Шайху.

А потом вдруг вскрикнула:

— Шайху! Шайху, ты не представляешь, что ты для меня сделал!

— Я тебя спас!

— Не, — сказала Яуди. — Это точно — не.

— Но я пытался!

— Вот именно! — вдруг с восторгом заговорила она, взяв его лицо в ладони и поцеловав в лоб. — Ты пытался меня спасти! Несмотря на то, что ты совершенно не знал, куда попадешь, что будешь тут делать и выживешь ли вообще! Ты не думал, Шайху! Ты просто делал то, что тебе казалось правильным! Ты не просчитывал варианты, ты не размышлял над тем, стоит ли игра свеч, ты не боялся. Ты просто сделал это!

— Э-э, — сказал Шайху. — Ну, да.

А потом Яуди, совсем как девчонка, завизжала и вцепилась в него, обняла еще крепче.

— Я поняла, что это такое! Вера! Вера в то, что ты делаешь! Вера, которая сильнее сомнений или страха! Вера в то, что ты делаешь что-то хорошее, важное! Даже если в конце концов, все это окажется зря, ты делаешь это, потому что веришь, что так будет правильно! Для тебя! Веришь! Веришь! Веришь! Я верю! Я больше не боюсь! Я люблю верить!

— Не благодари меня, что я направил его сюда, дочка!

— Спасибо тебе, Отец! Спасибо за силу, которую ты мне дал! Я поняла, что я должна с ней делать. Я, наконец, поняла, что мне нужно верить не в других, а в себя!

Никогда Амти не видела Яуди такой. Она сияла, по-настоящему сияла, от кожи ее исходило золотое свечение. Впервые Амти поняла, что говорят Инкарни и Перфекти, когда называют себя детьми богов.

Яуди выглядела как дочь бога, была ей — в полной мере.

Она потянула Шайху за руку, закружила его. Шайху по-прежнему мало что понимал, но засмеялся вместе с ней.

— А ты что искал? — с интересом спросил Отец Свет.

— Яуди, — ответил Шайху. Отец Свет некоторое время смотрел на него пристально, а потом развел руками:

— Именно ее он и искал. Ничего не могу сделать! Поздравляю, молодой человек, вы ее нашли!

— Но я же тоже искала Шацара! Мне вы сказали, что я не его ищу на самом деле!

— Кто же знал, что действительно есть в мире такие простые существа, которые могут искать просто человека, безотносительно чего бы то ни было в собственном сложном внутреннем мире!

Амти даже обиделась, настолько это было несправедливо.

В этот момент Амти увидела, как по тяжелым шторам расползается гниль. Сначала Амти подумала, будто сошла с ума, в конце концов, это было невозможно. Потом Амти подумала, что ничего невозможного нет.

Гниль ползла по занавескам, ржавчина поглощала металлические балки, будто в одно единственное мгновение минула сотня лет, за которую выцвели все цвета, стерся лак с пола, сгнили шторы, проржавел металл, рассохлось дерево.

Амти безошибочно, каким-то странным чутьем поняла — наступила ночь. А если наступила ночь, значит она — ее предвечная Мать — здесь. Сквозь пол, потолок и стены хлынули тени, они просачивались вниз, струились, принимая удивительные формы. А ведь у них не было никакого источника огня, чтобы защититься от теней.

Эли сделала несколько шагов вперед, и Амти увидела, что платье ее больше не ткань, но тени, а черный глаз снова открыт.

— Ты говоришь с моими детьми, — сказала она, и голос у нее был совсем другой, чем у Эли, и совсем другой, чем у частички Матери Тьмы в ней. Теперь она была не частью Матери Тьмы, она была сосудом для нее всей. В определенном смысле у нее вовсе не было голоса, он не звучал. И все же Амти понимала, что Эли шевелит губами, изрекая слова. Тишина стала невероятной. Амти рухнула на колени, Шацар сделал то же самое, даже Мардих опустился на пол, перестав парить в воздухе.

— Шайху! — зашипела Амти. — На колени! Это твоя богиня!

Шайху резко рухнул на колени, так что стоять осталась одна только Яуди.

— Зачем ты привел их сюда? — спросила Мать Тьма.

— О, ничего зловредного! Я всего лишь хотел устроить себе особенный день!

— У тебя получилось, — сказала Мать Тьма. У Амти больше не было ни малейшей возможности назвать ее Эли. Эли была как кукла, за которую Мать Тьма говорит, вот и все, здесь не было ничего от нее.

— Кажется, тебе не хватает гостей, — сказала Мать Тьма. А потом обратилась к ним, с лаской, которую Амти даже представить себе прежде не могла, с поистине материнской нежностью.

— Встаньте, дети. Вы мне не слуги, вы — мое продолжение. Я не хочу, чтобы вы унижались передо мной.

Губы Эли тронула легкая, совершенно нездешняя улыбка. Тени, которыми пропитались потолок и стены, вдруг выступили вперед, обрели плоть.

— Кажется, — сказала Мать Тьма. — Тебе не хватает только гостей.

— Теперь мне не хватает эстетики, — пробормотал Отец Свет. Мать Тьма шевельнула пальцем Эли, на котором сияло колечко с пойманной в проволоку птичкой, приманила Мардиха.

— О, это такая честь, моя госпожа, — галантно прошептал Мардих, а потом стушевался, и просто устроился у нее на пальце.

— Я тебе не госпожа, — сказала Мать Тьма. Она обвела взглядом зал, и Амти увидела, что тени, прежде бывшие уродливыми монстрами, насекомыми, искаженными животными с человеческими частями, кем угодно, но только не людьми, вдруг обернулись мертвецами. Все эти чудовищные существа, которые смотрели на них из ночи, обрели мертвые, но человеческие глаза.

Амти видела сотни мертвецов, окруживших их, из всех исторических периодов, из всех эпох. Здесь были дамы в прекрасных, пожранных червями платьях, мужчины в рыцарских латах, женщины с косами, заплетенными, как на древних фресках, мужчины в военной форме, погибшие тридцать лет назад в пожаре Великой Войны. Сотни мертвецов, представлявших всю историю от сотворения мира и до сегодняшнего дня. Амти видела людей с удавками, накинутыми на шеи, видела людей, вынужденных держать свои головы в руках, людей, чьи тела прошивали пули, людей с кровью, текущей изо рта, раздутых утопленников, обожженных до костей жертв пожара, изможденных болезнями, сбитых машинами. Амти тошнило, и в то же время она не могла отвести взгляда от этой толпы. Против воли ее взгляд выхватил из толпы господина Элиша, ее старого знакомого. Кровь билась в его груди между перекрученными костями.

Это была лишь сотая часть невидимой армии.

Мать Тьма провозгласила:

— Они ничего не скажут, мертвые безгласны. Я принимаю тех, кто больше не принадлежит бытию. Не предмет и не существо. Ничто. Я принимаю их, и они сливаются со мной, уходят в мою кровь и плоть. Они помогают мне творить Внешние Земли.

А потом она неожиданно подмигнула Яуди.

— Но всем ведь надо отдыхать, правда?

Отец Свет некоторое время с интересом наблюдал за мертвыми, кому-то он приветливо махал. А потом вдруг принялся выстукивать тростью ритм какого-то вальса, и вслед за его точными движениями грянула музыка, оглушительная и прекрасная. Яуди улыбнулась, двинувшись к мертвым безо всякого страха и без раздумья. Она скользила между мертвыми, касаясь то одного, то другого. И вот отступала кровь, будто ее и не было, зарастали раны. И даже среди грома музыки слышно было, как люди вдыхают, кричат, шепчут, благодарят. Как люди оживают. Кто-то принимается танцевать, кто-то неуклюже мнется, кто-то ощупывает собственное тело, будто не веря. Амти видела, что все они снова чувствуют, как это — жить. Господин Элиш громко прокашлялся, а потом улыбнулся свой киношной, все еще очаровательной улыбкой. Яуди скользила между людьми, легкими прикосновениями возвращая им жизнь. Свободной рукой она сжимала руку Шайху и говорила ему:

— Смотри, смотри, вот чему ты меня научил!

— Я что-то ничего не понимаю!

— Тогда продолжай смотреть!

Мертвецов было слишком много, и вскоре трупы смешались с живыми. У Амти заслезились глаза, ей было страшно и противно, но в то же время она ощущала торжественность момента.

Шацар дернул Амти за руку, прижал к себе.

— Потанцуем? — спросил он. — Не смотри туда. Смотри на меня.

И они танцевали, Шацар вел ее уверенно, и Амти положила голову ему на плечо. Иногда перед ней мелькали мертвые, израненные люди, танцующие с живыми. Мертвые непременно молчали, а живые смеялись, говорили, плакали. Люди танцевали, а Мать Тьма и Отец Свет стояли в середине зала, любуясь на них.

Шацар и Амти кружились среди мертвецов, которых становилось все меньше. Яуди давала людям жизнь, пусть и ненадолго, но они снова дышали, радовались, чувствовали. Теперь зал был испорчен тленом, но люди в нем — живы. Тени, которые не давали Амти спать по ночам, пугали ее и норовили утащить, оказались душами людей, творящих новый, лучший мир. От этого было светло и страшно. Амти заметила, что Мардих щебечет с кем-то, кто судя по всему был ему знаком в другой, давнишней человеческой жизни. Кажется, его в чем-то обвиняли.

Амти обнимала Шацара и шептала:

— Любовь моя, любовь моя, любовь моя, только не отпускай меня.

Шацар нежно придерживал ее. Громкость музыки нарастала, и вот она уже заглушала голоса людей, но Амти слышала и чувствовала биение сердца Шацара. Оно было для нее главным звуком. Они танцевали в хаосе этого удивительного бала, и потихоньку Амти перестала замечать всех вокруг — пахнущих кровью и разложением, тленом и сыростью, сухими костями.

Был только запах Шацара. Амти улыбнулась ему. Он наклонился к ней и прошептал ей на ухо что-то неразборчивое. В этот момент музыка стихла, будто ее и не было никогда. И над залом снова пронесся голос Матери Тьмы, несуществующий, невероятный. Она и Отец Свет были будто плюс и минус, два абсолютных заряда.

— Шацар, — сказала она. — Подойди сюда.

Шацар успокаивающе погладил Амти по щеке и пошел к Матери Тьме. Люди, уже живые, пусть на одну ночь, расступались перед ним и пропускали его вперед. Даже те, кто умер по его приказу.

Шацар упал на колени перед телом Эли, в котором обитала Мать Тьма. Нет, даже не так. Ее тело не способно было вместить богиню во всем ее великолепии. Эли была лишь перчаткой на руке Матери Тьмы.

— Я же сказала: ты мне не слуга. Ты был мне верным сыном.

— Я не был, Мама, — ответил Шацар. Он склонился низко, до пола. Амти казалось, будто сейчас он будет целовать Эли ноги. Тем не менее, в этом низком поклоне не было ничего унизительного, Шацар делал это с удовольствием, безо всякого принуждения. Эли, такая маленькая по сравнению с ним, Эли, телу которой он поклонился так низко, оставалась неподвижной.

— Я люблю тебя, Шацар, — сказала Мать Тьма. — Мой удивительный, мой упрямый сын. И я хочу сделать тебе подарок.

Ни звука не раздавалось в огромном зале, люди молчали. А потом Амти услышала чей-то легкий, неверный шаг. Она обернулась. Сквозь зал, не обращая внимания на расступающихся перед ней людей, шла ее мама. Мертвая, босая, в красном платье. Половина ее головы была снесена выстрелом. Амти видела ее мозг, осколки ее черепа усеяли плечи. Она все еще была красива, в застывшей крови, с изуродованной головой, в ней все еще было что-то неутолимо прекрасное, чего не досталось Амти.

Мамины волосы были покрыты засохшей кровью. Яуди сделала шаг к ней, но мама жестом отстранила ее руку, помотала головой. Она оставалась мертвой и безгласной.

Шацар обернулся к ней и замер. Она шла к нему, неверным, мертвым шагом. Она на него смотрела.

— Митанни, — прошептал он.

Мама обошла его кругом, осматривая, коснулась погон на его шинели, игриво прошлась пальцами, холодными, Амти знала, по его волосам. Ее босые ноги были покрыты трупными пятнами, волосы рядом с дырой в голове свалялись. Она была абсолютно мертва, в ней не было даже подобия жизни. Амти видела, что белок ее глаза, со стороны раны в голове, был залит кровью. Она смотрела на Шацара пытливо. Все потеряло значение, она смотрела на него так, будто ее жизнь ничего не стоила, словно ответ на вопрос, почему он лишил ее всего был лишь строчкой в стишке, который она силилась вспомнить.

И Амти увидела, что Шацар плачет. Наверное, ему и вправду все это время было мучительно больно. Мама ударила его, оставив на щеке кровь. Отметка, печать.

Шацар не закрывал глаза, наоборот, он смотрел на нее не отрываясь, смотрел на то, что смерть сделала с его любимой женщиной, смотрел на то, что он сам с ней сделал.

— Митанни, прости меня, — сказал он. — Умоляю тебя, прости.