— ...Слушайте ещё занятный анекдотец! "Стрелка" на Садовой. Братва перекрыла тачками всю ширину улицы. Ситуация накалена до предела. Оппоненты готовы выхватить стволы. Как вдруг подкатывает "Запорожец" с украинскими номерами и к авторитетам направляется затрушенный хохол пенсионного возраста: "Извините, товарищи, я могу здесь проехать на Невский?" Пауза! Наконец один из авторитетов оборачивается к приезжему и говорит: "Можешь ли ты проехать на Невский? Не знаю, как решат пацаны, но лично я не возражаю".
Трудно сказать, как именно отреагировали бы спутники на "занятный анекдотец" Буривого — перед тем хихикали, но больше, как ему казалось, издевательски, — однако сзади вдруг ржанул один из трёх заводных коней, и они покатились со смеху. Типа, хоть кто-то оценил по достоинству... Воодушевлённый рассказчик продолжил:
— А вот реальная история...
Как вдруг История реально взвилась на дыбы перед незваными пришельцами! Допотопную благость в клочья разорвал пронзительный свист, и на дорогу из опушки леса кучно высыпали десятка полтора бородатых, в отрепье, чумазых мужиков — типичных разбойников, особенно если учесть дубины, пару луков, допетровский бердыш и вполне современный мушкет. На самодовольных рожах каждого явственно читалось: "Привет потерпевшим!"
— Накаркали реальную историю... — пробормотал ошеломлённый Никита. — Натуральное попадалово в русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Всё точно: первый блин — и сразу комом, блин...
И сквозь одежды ощутил, как в ягодицу ткнулось что-то неприятно колющее.
— Приехали, барин! Слазь!!!
— Какой я вам барин?! — попробовал возмутиться он.
— А вот такой-растакой! Не слезешь сам, так подмогнём, ужо за труд не посчитаем.
За спиною заржали как минимум трое разбойных людишек. Сорванный с коня за полу архалука, Никита сверзился наземь и тут же заработал крепкого пинка по шее, отчего ткнулся лицом в рыхлую супесь. Притиснутый к земле чьим-то вонючим коленом, он де-факто утратил контроль над ситуацией, лишь, не сопротивляясь — бесполезно! — констатировал, как быстро лишается оружия и облачения: фузея, шашка, револьверы, плеть, кинжал, засапожный нож, сапоги, мешочек с пулями, пороховница, кожаное опоясье, мошна, шапка, душегрей, кафтан, зипун-камзол, медаль, перстни, золотой нательный крест...
— Ты, морда, крест не трожь!!!
— Не боись, барин, креста мы тебе новёхонького срубим, — был ему ответ. — И на Голгофу проведём. Даже поднести распятие поможем, чай, не звери лютые.
Никита сыскал одним глазом знатока страданий Иисуса Христа: здоровенный детина в сапожищах — раз не в лаптях, видимо, из авторитетов, — густо усыпанный веснушками и обрамлённый по всей морде рыжими кудрями, отчего кажется чёртом, ради маскировки натянувшим ангельскую шкуру. В этой связи вспомнился один из международных законов и обычаев ведения войны, касающийся, в частности, разведки: военный разведчик, переодевшийся в форменную одежду армии разведываемой стороны, чиновничий мундир или гражданское платье, считается лазутчиком. На него, попади в лапы врага, не распространяется статус военнопленного, а значит, гуманное обхождение не про такого честь... Погоди-погоди, крестоносец, — думал Никита, — если Господь защитит и поможет, я тебе, поди, устрою гуманизма море разливанное — от пуза, сволочь, нахлебаешься!..
Между тем ему связали руки сзади у запястий — как при этом, идиоты, не нащупали потайные ножны на предплечьях?! — под микитки отволокли на укромную поляну, где, усадив на колени, приторочили к стволу тоненькой берёзки. В паре шагов слева таким же образом "определили" Терпигорца, а справа — ведьмака, внешне казавшегося удовлетворённым ситуацией, как готовый к измене коллаборационист. Что до Гюльнары...
Гюльнара оказалась в центре похотливого внимания разбойников. Специально под её кастинг в центре поляны расстелили украденный из экипажа персидский ковёр.
— Ух, краля-то, краля!
— Глядите, кумовья, какая басурманочка попалась!
— Вот потеха будет!
"Я вам устрою, бля, потеху! — наблюдая действо, думал Буривой. — И мне плевать, что от вас уже не потянутся в Грядущее ниточки причинно-следственных связей, Россия не досчитается пары-другой Ломоносовых, а Питер навсегда лишится демократической перспективы"...
Он без труда извлёк из потаённых ножен острейшую финку и разрезал путы на запястьях, не демонстрируя, впрочем, освобождённые руки. Между тем к Гюльнаре подступил рыжий детина.
— Щас полюбуемся, братцы, что у крали под одёжей...
Он сорвал с пленницы мантилью и калфачок, смахнул лёгкую вуаль с груди и сунул лапу в декольте, явно намереваясь разодрать лиф платья.
— Не сметь! — рявкнул один из "лесных братцев", по виду старший возрастом, да и одетый поприличнее других.
"Ого! Значит не всё ещё потеряно!" — подумал Никита. Видимо, есть предел испорченности даже у таких подонков. Этого, пожалуй, можно будет пожалеть...
О чём он точно пожалел уже через секунду, так это о своей наивности. Потому что ветеран неправых дел продолжил мысль:
— Не сметь портить одёжу! Такое платьишко, знать, дорогущего стоит.
Детина безропотно повиновался авторитету, аккуратно распустил шнуры на спине Гюльнары, стянул платье, и она предстала взорам истекающих слюной разбойников в одних лишь невесомых восточных шальварах.
Никита, содрогаясь в корчах ненависти, чудом всё-таки усидел на месте и лишь процедил сквозь плотно стиснутые зубы:
— Чур, дружище, выручай, а то начнётся светопреставление! Будет этим "лесным братцам" заворот кишок, времён и причинно-следственных связей... Слышь, Чурбан, сука, я Вселенную раком поставлю, если Гульку кто пальцем коснётся!
И был ему телепатический ответ. "Голосовое сообщение для абонента Буривого: не боись, человек в отставке, подмога близка! Всё под контролем. Только не дёргайся! Со своей стороны предлагаю выпить за то... тьфу, не то! Обнимаю. Целую. С братским приветом — Чур".
Что бы сейчас ни кипело в душе абонента Буривого, он насилу сдержал истерический хохот, услыхав машинальную обмолвку тайного хранителя. Чем, интересно, демон занимается, когда их здесь прессуют?!.. Но, как бы то ни было, заверенный в близости подмоги, взял себя в руки и теперь, больно закусив губу, наблюдал, как исходящие слюной разбойники тычут грязными перстами в полуобнажённую Гюльнару.
— Ишь, какая!
— Да ну, тощая! И титьки, гляди, махоньки! Расейские-то бабы куда как лутче, дебёлые, в телесах заблудисся.
— Так и хорошо, гы-гы! Кормить особливо не надобно. Швырнул хлебца краюху, и будет с неё. Взял бы такую на постой, а, Богдаша?
— А чего ж, и взял бы!..
Пресловутый детина обернулся к бережливому дядьке, наверняка атаману:
— Куманёк мой, помню, сказывал — а он башка о-го-го! — что у басурманок эта самая "штучка" поперёк прорезана... Может, шаровары спустим да поглядим, а, старый?
Тут уж Никита промолчать не сумел:
— Только подойди ещё раз, лапотник! Это моя невеста. Я тебя за неё..!
И детина, слава Христу-Спасителю, переключился с Гюльнары на него самого.
— Ах, ты ещё угрожаешь, барин?! Жених выискался! Тебе до заката на тот свет отправляться, так что лучше о душе помысли. А невесту для твоего благородия Боженька внове подыщет — нашенскую, праведницу, православную християнку...
В грудь полетела ножища бандита, но Буривой заученным движением плеча погасил инерцию удара, хотя и застонал, изображая жуткие страдания. При этом думал: "Ты сам-то доживи до темноты, мудила-мученик! Не представляй твоя погибель угрозы для всего мира людей, я бы тебе устроил аутодафе по-нашенски, по православному христианскому обычаю: с дыбой, кнутовищем, топором, калёным железом да горящим веником... Впрочем, за Гульку и пинок ответишь с лихвой. Если не о дальнейшей жизни, то о здоровье всяко можешь позабыть — на этот счёт распоряжений Свыше нам не поступало. И потом, Ломоносова из полыньи спасать всё равно поздно, так что и калекой перетопчешься, Вселенной от этого хуже, надеюсь, не станет"...
— ...А то, ишь, приветил басурманку! — продолжал меж тем детина.
Но тут в представление вмешалась сама басурманка. Да ещё как!
— Тебе не жить, мерзавец! Изверг рода человеческого, с этого дня ты будешь медленно, в муках издыхать! — сверкнув очами, прошипела вдруг она, и вроде бы негромко, но столь решительно и многообещающе, что разбойники в ужасе попятились прочь. — У тебя отвалятся уши. У тебя выпадут зубы. И ты их проглотишь! У тебя сгниёт нос. У тебя вскипят глаза. У тебя кишки затянутся в узел. У тебя отсохнет язык. У тебя растрескается череп. У тебя в утробе заведутся черви. У тебя сотрутся ноги, и поганый кутак твой будет волочиться по грязи и фекалиям, покуда его не изгложут крысы...
Ежевечерние занятия по актёрскому мастерству явно не прошли для Гюльнары впустую. Изрыгая страшные проклятия, она была чертовски убедительна! С недавних пор доподлинно осведомлённый, что означает у тюркских народов "кутак", Никита воочию представил жирную крысу-пасюка из провонявшего дерьмом клозета близ собственных гениталий, и кутак его забился в штанах, словно червь перед жалом рыболовного крючка.
Разбойники продолжали пятиться, бормоча молитвы и обмахиваясь крестным знамением. Будь пленница одетой, эффект наверняка оказался бы много слабее. Но сейчас грудь её трепетала от каждого вздоха, иссиня-чёрные волосы юбкой бешеного дервиша кружили над оголёнными плечами, молнии ярости слитными залпами били из полыхающих глаз. Никите доводилось видеть любимую разгневанной, но столь разъярённой — впервые. Гурия превратилась в фурию, одну из богинь мести! Точнее, во всех сразу, сколько их ни обреталось в древнеримском пантеоне...
— ...Во имя неба и земли, во имя Господа Бога, милостивого и милосердного, во имя Великого Пророка Мухаммеда, во имя святых посланников-расуль Адама, Ноя, Ибрагима-Авраама, Мусы-Моисея, Исы-Иисуса, во имя всех людей, живущих ныне и ушедших в лучший мир, — будь ты проклят, негодяй! И ты сдохнешь без прощения! Но сдохнешь не сразу. Подыхать тебе медленно, страшно, мучительно, в стонах, слезах и бесполезных молитвах, долгими годами! И да никто не будет милостив к тебе! А если будет, то и самому милосердцу за сим прокляту быть. Иншалла! Иншалла! Иншалла!
Троекратно заверив присутствующих, что в благом деле искоренения преступности в целом — и конкретного злодея в частности — полагается на волю Аллаха, Гюльнара вдруг заметалась в истерических конвульсиях. Теперь Никита за неё был относительно спокоен — ни один насильник не позарится на припадочную кликушу... От себя же лично пожелал детине толстого наскипидаренного кола в анус. Да с шипами. Да поглубже в прямую кишку. Да пожизненно. Да почаще менять. Да чтобы каждый раз — на более толстый и шершавый. Да порезче выдёргивать при замене... Впрочем, тому и без Никиты сложностей хватило с избытком. Обливаясь струями пота, проклятый едва держался на подкосившихся, как у обезьяны, ногах. Ошеломлённые разбойники не решались поднять на него глаз. Тишина как будто материализовалась в кляпы на устах присутствующих. Лишь один из "лесных братьев" глухо пробормотал:
— Ведьма...
И неосторожно воскликнул:
— Чур меня!
Ей же Бог, зря он так! Потому что пресловутый Чур незамедлительно явился на призыв. И надругался над "призывником". Во всяком случае, сотворил какую-то бяку с его заднепроходным отверстием, если судить по истошному воплю, характерному изгибу тела и кровавой блевотине, потоком хлынувшей из горла потерпевшего...
— Вот откуда пошли на Руси "петухи", — насмешливо проговорил Никита.
Но услышан был только Адамом. И ещё, возможно, атаманом Старым. Гюльнара продолжала биться в падучей, а разбойники, в том числе проклятый ею детина, наутёк бросились в чащобу, оглашая лес животным рёвом.
— Чего это с ним? — удивлённо спросил Терпигорец. — В натуре, как будто очко порвали... Слушай, может, под шумок повяжем этого клоуна? — указал на главаря. — Под такого заложника отвалим без проблем.
— Погоди, брат! Не торопи судьбу. The show must go on!
— Шоу должно продолжаться... Думаешь, это не конец?
Ах, он ещё сомневается! Никита удовлетворённо хмыкнул, потому как это означало, что Адам не знает о канале пси-связи между ним и демоном-хранителем Чуром, во всяком случае, прослушать их не может. И это, кстати, хорошо весьма!
— Уверен, не конец. Максимум — антракт.
Несмотря на то, что потрясённому атаману сейчас явно было не до восприятия и разумной оценки происходящего, Никита проявил осторожность. По крайней мере, не стал демонстрировать руки, освобождённые от оков, лишь негромко свистнул, пытаясь привлечь внимание Гюльнары и тем самым прекратить ненужное уже камлание — дескать, всё, финита ля комедия-дель-арте, одевайся, приводи себя в порядок... Но не тут-то было! Невеста явно вошла в роль. Ну, а может, вовсе не играла...
Однако — занавес! Второе действие. На сцене появился новый персонаж мистерии с демоническим сюжетом. Переломав кусты опушки и в клочья разодрав долгополый кучерский армяк, на поляну вылетел тщедушный мужичонка. "Вот, надо полагать, и вестник насчёт подмоги", — подумал Буривой. А тот, запнувшись о корягу, растянулся в ногах атамана шайки.
— Старый, Старый! Там... это... уф-ф!
Главарь встряхнулся, приходя в себя от впечатлений только-только завершившегося акта, и взбодрил вестника бесформенным — что называется, всмятку — яловым сапогом по физиономии.
— Ну, ты, морда, что ещё случившись?!
— Случившись, Старый, истинно случившись! Там, это... ну... сам господин Смотрящий по граду Петрову приехавши!
И атаман сызнова рухнул на трухлявую лесину.
— Да ладно тебе врать-то!
— Ей же Бог, не вру! Святой истинный крест!
— Смотрящий... — одурело пробормотал главарь. — Как он узнал?! Правду люди бают — вещий!
Между тем шоу продолжалось своим чередом. На поляне будто бы из ниоткуда появились коренастые, несуетливые молодцы, похожие друг на друга, как памятные Никите витязи дядьки Черномора. Устрашающим дрекольем они споро, явно умеючи, без лишних пререканий согнали в кучный сопящий табун разбежавшуюся было шайку.
Возникла многозначительная пауза...
И вот наконец-то кульминация! Из опушки в сопровождении бородатого верзилы с мушкетом в руках выступил... кто бы вы думали? Именно он. Дух Смотрящий! Всё тот же гопник с 4-й Советской, от горшка два вершка, щупленький, с лисьей мордочкой, резкий в движениях, ничуть не моложе на вид. Правда, в костюме, более соответствующем нынешней эпохе, — при щёгольских лаковых башмаках с серебряными пряжками, в белых чулках, кюлотах и небеленом холщовом камзоле под укороченным, чёрного английского сукна, прилегающим кафтаном. И хоть ростом не вышел, однако не мужик, но муж!
— Ну?! — бросил демон, по-хозяйски уперев руки в бока и пристально оглядывая мизансцену.
Атаман рванул к нему на полусогнутых конечностях, отбил земной поклон.
— Доброго здоровьишка вам, уважаемый! Счастливо ли добрались?
— Вашими молитвами...
— И то сказать, и то сказать... Какая честь для нас, горемычных, ах, какая честь! Вот уж не чаяли с вами здесь увидеться! Какими судьбами в нашу глушь?
