Новатерра-2. Часть 1. Целитель

— ...только бы баба молчала! — перебил её Александр, понимая, что серьёзный разговор на этот раз благополучно завершён. — Ну-ка, быстро, молча и страстно поцеловала любимого мужа!

Но продолжения не получилось: где-то слева от супругов, на шканцах невеликого буксира, раздались фырканье и шлёпанье босых ступней.

— Семья воссоединяется, — улыбнулась Алина. — Я тебя, конечно, поцелую. Может быть, даже быстро. Но — потом. Если ты захочешь... Не помнишь, кто это сказал?

— Во всяком случае, не я... Привет архангелогородским рыбакам, многократным победителям социалистического соревнования! Ура, товарищи!

В ногах супругов сходу растянулся водолаз, изрядно провонявший рыбьей чешуёй и мокрой псиной. Вслед за ним на матрасик плюхнулась Алёнка, разгорячённая, во влажной майке, с венком из лилий в волосах. Русалочка!

— Па! Ма! Мы поймали целую кучу рыбы! И ещё... вы не будете сердиться? — покраснела девушка и очень тихим голосом призналась. — Я выпила водки. Дядя Костик сказал, за богатый улов.

Тут, будто по заказу, на корме появился совратитель малолетних в плавках, с гитарой, бутылкой пресловутой водки и стопкой бутербродов. А также с Никоненко, разумеется, пылающим лицом, как несколько секунд назад Алёнка.

— Всё доложила? — попенял ей Константин.

Красавица, прижавшись к Александру, искоса взглянула на него и назидательно произнесла:

— Родители всегда должны знать, чем занимаются их дети, где гуляют, с кем водку пьют...

— Болтунья! — Костик попытался ухватить её за щиколотку, но тут свирепо рыкнул Дэн. — Я понял, господин собак казачьих войск, я понял... сговорились! Так что, отцы да мамы, не продолжить ли нам 'это дело'? По слегка, чисто символически.

— Жарко ведь, Костик, — томно проговорила Алина.

— Персонально для вас, миледи, найдётся холодная 'Изабелла' из подвалов господина Пономаренко, — дозорный принял из рук есаула авиации объёмистую флягу.

— Есть же на свете кавалеры, которым уговорить даму не составляет никакого труда! Эй, вашество, не нужно распаляться, без тебя жара стоит!..

А в полутьме лесной избушки, посреди неведомого Запределья, царила благодатная прохлада. Величественный седовласый старец, погромыхав посудой у печи, так и не стал затепливать огонь. Небрежно перебрал пучки засохших трав. Перелистнул какую-то книжонку. Бесцельно побродил из угла в угол. Смахнул несуществующую пыль с дубового стола, отполированного за тысячелетия локтями, как галечник морской волной... Сегодня всё валилось у него из рук. Важнейший день! Сегодня он вмешался в судьбы. Причём, возможно, в судьбы всего мира. Встал на пути разящих молний Зла. Спасал Грядущее. И терпеливо — нет, нетерпеливо! — ждал теперь, когда оно откроет дверь...

А гетман никаких дверей сегодня отворять уже не собирался — причалить разве где-нибудь, подальше от возможных приключений, откушать свежей рыбки, от души поспать... С последним он решил до ночи не тянуть и, быстро пропустив стаканчик под телятину и хрусткий малосольный огурец, предупредил развеселившуюся гоп-компанию, чтобы особенно-то не шумели и себя не забывали, пока он в нирване, а сам пристроил голову на мягкое бедро жены и... Нет, не угадали! Не уснул. Пока. По той причине, что задумался... И вновь не угадали! Не о судьбах мира. Это мелко! Задумался полковник о таинственном 'флэш-драйве', который некоторые оппортунисты панибратски именуют 'флэшкой'...

— Флэшка, флэшка...

— Башку напекло, твоё благородие? — жена коснулась пальчиками его лба.

— Оставь меня, неразумная женщина, порождение ехидны, наедине с моими размышлениями о... О, кстати, Алина Анатольевна, продемонстрируй, насколько ты соответствуешь высокому званию советницы Великого Вождя, отвечай, что такое, в твоем понимании, 'флэшка'!

— Чего-чего? — сразу не поняла 'советница'. И после тоже, видимо, не поняла, во всяком случае, не так, как следовало бы. — О-о-о! Паша, кликни, пожалуйста, генерального врача, Великий Гетман двинулся!

А Константин, подзуживая их обоих, под гитару затянул песню Трофима о втянувшемся в российскую действительность французе:

Вам, Зизи, никогда не понять,

Сидя в благополучном Париже,

Что такое по-русски 'етить твою мать!'

В толковании финансовой биржи...

Зато Алёнка вдруг склонилась к Александру и зашептала на ухо:

— Это, па, внешний портативный накопитель для хранения и переноса данных с одного пи-си на другой, называется ещё 'изи-диском'. А брат-джан потерял — уже нашёл, не беспокойся! — 'изи хард диск', то есть контейнер для жёстких дисков, с объёмом памяти для последних перед Чумой моделей до десяти терабайт. Подключается к пи-си напрямую через шину ю-эс-би...

Гетман, не слушая — за невозможностью понять — премудрую юзерскую галиматью, поглаживал волнистые златые волосы красавицы и думал: Бог же мой, эта вот соплячка, выросшая в нечеловеческих условиях, за месяц с небольшим сумела досконально разобраться в том, что он, проживший две не самых 'серых' жизни и далеко не сирый разумом мужчина, всегда считал превыше собственного понимания! Нет-нет, конечно, он использовал компьютер. Играл с ним в шахматы, 'кинга' и 'преферанс', уничтожал с помощью 'мышки' виртуальных террористов, монстров и коварных инопланетян, гонял болиды 'формулы-один', набирал тексты документов в старом добром Window`s XP Home Edition, мог даже влезть в станичный сервер, который создал, подражая Интернету, электронщик Данилян... Да что там говорить, если почивший в бозе Интернет он, человек третьего тысячелетия по Рождеству Христову, не мог представить себе без громадного офисного здания с охраной, множеством машин, планёрками по пятницам, платой за коммунальные услуги и аренду помещений, огнетушителями, адюльтерами сотрудников, техническими перерывами, набором персонала по протекции и объявлениям, запойным замом генерального по МТО, вечно перегорающими лампочками и корпоративными поездками по уик-эндам в прибрежную деревню М.Удаки на шашлыки. Алёнушка же...

Милая Алёнушка! Ты — человек другого поколения, намного более способного и, хочется надеяться, разумного и доброго, чем мы. Чем мы, жестокие, безжалостные, сильные, бескомпромиссные. Мы — тоже дети Времени, без нас не обойтись. Мы уничтожим Зло, возросшее, будто дурной чертополох, на пепелище человеческой цивилизации. Мы защитим и вскормим ваши слабые ростки. Мы выпестуем вас, а вам уже придётся возрождать всё то великое, что так безжалостно порушено Чумой двенадцать лет назад. Вы, как и мы, очень уж своевременно пришли в этот безумный, опалённый, дикий Мир, чтобы считать это простой случайностью, стечением благоприятных обстоятельств. Наверняка это высокая вселенская Закономерность или Воля Господа, кем бы Он ни был...

— Ты очень скоро всё о Нём узнаешь, дорогой сынок! Ну, пусть, конечно же, не всё, но многое... Тебе пока будет достаточно. Только бы выдержал твой слабый, неокрепший разум! — вздохнул величественный седовласый старец. — Ты прав, вы — дети Времени. Больше скажу, вы, как считает тот, кого ты называешь Господом, не только и не столько дети, сколько покорители Его. Вот только мало вас!..

...Вот только мало вас! И всё к тому идёт, Алёнушка, что очень скоро станет ещё меньше... Но я, твой рыцарь, твой спаситель, твой хранитель, а теперь — Целитель, всё сделаю, чтобы ты выжила и вместе с поколением творцов смогла бы покорить этот обманчивый, такой, на первый взгляд, зелёный, солнечный, приветливый, но злой пока, неуправляемый и беспокойный Мир!..

На море штиль, но в мире нет покоя,

Локатор ищет цель за облаками,

Тревога — если что-нибудь такое —

Или сигнал: 'Внимание, цунами!'

Я нынче поднимаю тост с друзьями,

Цунами — равнодушная волна.

Бывают беды пострашней цунами

И радости сильнее, чем она...

(В.С.Высоцкий)

Ну да пёс с ним (возможно, с 'ними' или с 'нею'), с цунами! Оно наверняка перебродило, как дурная брага, в Тихом океане. А здесь, в бассейне реки Северский Донец, солнце стремительно катилось от полудня к пополудни, символизируя собой ни что иное, как величие полковника казачьих войск. Полковника всея Руси, который, лёжа на матрасе, сподобился, как Юлий Цезарь, на несколько великих дел одновременно. Негромко напевал. Вполуха слушал разудалый трёп дозорного. Поглаживал плечо Алёнки. Чесал ногой густую шерсть подсохшего ньюфаундленда Дэна. И размышлял. О трёх вещах необычайной важности. Во-первых, думал он, с кем из богов или чертей ещё сегодня предстоит поручкаться?..

Во-вторых, разумеется, о 'флэшке'. И вот в каком разрезе: Алёнушка, конечно же, Алёнушкой, однако в столь серьёзном деле полагаться на её лишь мнение — абсурд! Логически злосчастный 'драйв' мог относиться к трём областям технологии, входящим в компетенцию бунчужного: музыке, связи, электронике. Причём равновелико. Но, в то же время, если принять во внимание рассказ девчонки, 'флэш' с большей вероятностью относится к компьютеру, чем к полковому барабану или УКВ-радиостанции. Хотя и... Тьфу!

И, наконец, немножечко о третьей — больше того, главной! — мысли гетмана: каким нехоженым путём ударная волна спрессованного взрывом воздуха через открытый рот проникнет к барабанным перепонкам изнутри? Там же мозги! Извилистые. Головные. Из прессованных опилок...

Спросить, что ли, у Дока... галоперидол?! Заранее уведомив друзей — аз есмь Гай Юлий Твердохлеб! Отдельную палату мне! И чтобы обязательно с решётками на окнах. Рубашку с рукавами до подошв — под узелок. И самую вместительную клизму! И...

И — всё, дайте уставшему за размышлениями и войной правителю поспать! Ему сегодня предстоит ещё... ой, много чего предстоит! Он это чувствовал...

18-19 августа. Райскими короткими ночами...

— Симочка, в ближайший час я занят! Будут звонить, ответишь — вышел. А если из налоговой, то — как обычно: 'Бога нет!'...

— Смотри, па, красота какая! — восторженно воскликнула Алёнка. — У нас на севере было так серо, неприятно, страшновато.... Но я не боялась, честно-честно! А здесь — как будто настоящий рай!

Да, ближе к вечеру глазам прожарившихся за день путников и впрямь предстала феерия красок: багрянец, разливающийся в предзакатных небесах, тёмно-лиловые — 'deep purple' — воды Донца, мрачноватая зелень дубрав, золотистые россыпи узеньких пляжей, обрывы, будто крепостные стены из молочно-белого известняка. Палитра юга Киевской Руси.... Однако — лишь на правом траверзе речного судна. Слева по борту 'Каравеллы' зловещим частоколом сплошь тянулись камыши, откуда, показалось Александру, вот-вот готовы броситься на райские сады орды шипящей саранчи. Не менее контрастно разделились запахи: обрати голову на юг, и обоняние твоё обласкано свежим к закату, чистым и приятным ароматом, на север — в нос ударит тленное зловоние. Не потому ли как раз там, в унылых сорных плавнях, скрывались падальщики-флибустьеры? Что им, мерзавцам, честный бой?! Напасть на слабого, скрутить усталого, сгноить дрожащего от страха — это подвиг!

Ад. Рай. И речка между ними. Ой, не Лета ли, река Забвения, не Стикс ли, семью кругами опоясывающий подземное царство?.. Куда ведёшь ты, Северский Донец? В один конец, в один конец....

— Погляди, па, какое облачко! Как будто ангел.... Во-о-он, над теми деревцами! И вправду ангел. Он, наверное, живёт где-нибудь там, внизу, как думаешь, па?

Маленький ангел мой, подумал Александр, обнимая девушку. Восторженный. Наивный. Беззащитный. Слабый. Умирающий....

— Да, не иначе, — блёкло улыбнулся он. В глазах предательски блеснули слёзы безысходного отчаяния. — Такая лажа получается... Вот здесь, в раю, и заночуем. Только уха, малыш, тоже должна быть райской.

— Будет исполнено, господин полковник! — Алёнка вскинула к виску ладошку, и златокудрая волна стекла меж её тонких нежных пальчиков....

Опытный шкипер Гарный буквально через несколько минут высмотрел идеальную стоянку. Правобережные холмы здесь рассекало устье небольшой речушки, даже ручья, с тихой водой. Антипиратский боевой корабль завели в приток обратным ходом и отшвартовали у своеобразного причала — полуметровой высоты крутого бережка без отмели, коим заканчивалась ровная площадка, обрамленная вековыми дубами, вязом, Бог весть откуда взявшимся здесь буком и вездесущим молодым кустарником. Гибкие прутья ивы, будто зонтиком, укрыли и площадку, и большую часть баржи от недобрых глаз со стороны Донца. Видимо, райское местечко и до Катаклизма пользовалось популярностью у местных любителей загородных коррумпированных пикников — с ближайшего холма к площадке была проложена дорога из бетонных плит, пригодная для автотранспорта даже сегодня, а уж коням — подавно. Чем не замедлили воспользоваться Русик с дядей Колей — погнали лошадей на вольный воздух. Кубанский коневод Архипов в благородных животных попросту души не чаял, а вот Рустам...

С ним, показалось гетману, вопрос куда сложнее. Чернявого джигита, ярко выраженного кавказца, если хотите — колоритного, как выражаются любители избитых фраз, будто снедала жесточайшая тоска, неведомая грусть. Куда как более логичным представлялось 'утолить' её в компании друзей, соратников и командиров — тоже, чай, не звери! — но молодой ингуш вторую уже ночь явно стремился прочь из лагеря, да и в станице с памятных по боевым свершениям июньских дней почасту и надолго уходил в себя.

На заре становления общины Рустам Шадиев, щупленький тогда, оборванный, с горящими голодными глазами, ингушский пацанёнок-беженец лет десяти, двенадцати от силы, стал одним из новоросских первопоселенцев, и если бы не юный возраст, вполне возможно, перешёл бы в ранг аристократов-Основателей. Дозорный Константин и кошевой атаман Женька Хуторской спасли его в лесу от своры одичавших псов. Опоздай они на минуту, и парень оказался бы растерзан волкодавами. О себе мало что сумел поведать: до Катаклизма жил в Назрани, отец его, Азамат, что называется, 'ходил по бизнесу' — держал бензоколонку, её же в ночь перед Чумой и охраняли маленький Рустам со старшим братом. А после начался кошмар. Бег в Никуда. Пожары. Вопли. Взрывы. Выстрелы. Охота каждого за всеми, всех за каждым. Много дней...

Найдёныш оказался исключительно толковым парнем, на шею, как он сам считал, никому сесть не захотел, быстро освоил специальность слесаря, за нею — кузнеца, а после — золотых дел мастера. Видно, в традициях далёких и не столь далёких предков его влекло к холодному оружию: ножам, кинжалам, саблям, шашкам, палашам. Полковник как-то видел его в кузнице — творец, создатель, одухотворённый демиург, Гефест!.. Одна из семей первостаничников возжелала усыновить его, но Русик отказался наотрез — взрослый мужчина! Позже признал, мол, испугался, что заставят изменить фамилию. Он полагал — скорее всего, справедливо, — что остался на этом свете последним из своего тейпа и родового клана Шадиевых. Продолжить род, не дать умереть памяти предков, захоронить, если доведётся, их прах и сохранить могилы — его святая обязанность. К вопросам чести и порученному делу он относился с далеко не юношеской щепетильностью, во всём стремился оказаться первым, однако же, не напоказ, как многие другие, но по глубинной сути.