— Да перестань, Ивик, ты как была наивной дурочкой, так и осталась. В церкви говорят одно, а люди остаются людьми. Ну если хочется? Что, все должны быть святыми? А уж гэйны и вовсе — творческие личности... — с иронией сказала Дана, — ты, кажется, до сих пор всерьез относишься к тому, что там в церкви впаривают...

Ивик пожала плечами. Она не знала, что сказать.

— По-моему, в этом нет ничего плохого, — рассуждала Дана, — ведь главное, чтобы все были довольны. Никто ничего не знает, и ладно. Или знает и закрывает глаза. Надо немножко посвободнее жить! Ну скажи, какой вред был бы Марку, если бы ты нашла на Триме кого-нибудь? Тебе легче жить, и ему ведь от этого не убудет!

— А если бы он узнал, — Ивик с трудом узнавала собственный голос, — ты представляешь... что бы он испытал тогда?

— Ну что... ну попереживал бы. И смирился. И сам бы кого-нибудь тут нашел... Он же, Ивик, понимает прекрасно, что он тебе не пара. Что вы слишком разные. И не понимаете друг друга. А любит... если любит — смирится. Ну кто ты, и кто он, если честно? Ты гэйна, офицер разведки, шехина уже! Талантливая. Книги твои издают. А он — обычный строитель, отделочник, у него даже образование трехлетнее. Он что, этого не понимает? Он будет благодарен, что ты его вообще не бросаешь!

— Нет, — лицо Ивик горело, — все же не так... какая я талантливая, о чем ты? Оружие делаю, да, так и то не лучше других. Издают меня очень мало. Нет, Дана...

— А что, у тебя есть уже кто?

— Нет... нет, конечно, — поспешно ответила Ивик, — это я теоретически. Про Марту и вообще.

— Эй, кумушки! — раздался веселый голос Кейты, — ну-ка пошли на улицу! Там сейчас танцы будут!

Свекровь Даны стояла в дверях — легкая, молодая, со сверкающей улыбкой, в приталенном костюмчике. Махала им рукой.

— Потом уединитесь, — сказала она, — вас там мужья ищут!

Ивик танцевала с Марком. Он нежно обнимал ее за талию, временами наклонялся и целовал в шейку — и ей было приятно, они принадлежали друг другу сейчас и наслаждались друг другом.

— Ты моя ягодка, — говорил Марк, — сладкая такая...

— А ты у меня самый лучший, — шепнула Ивик, склонившись к его уху и легонько поцеловала мочку. Сменилась фигура, и танцующие поменяли партнеров. Ивик теперь попался Дэйм. Он был крайне сосредоточен на том, чтобы не наступать на ноги, а разговаривать во время танца не умел вообще. Музыка гремела из проигрывателя — музыкантов среди гостей не набиралось на полный оркестр, да и всем хотелось танцевать. Но хорошая музыка, легкая, мелодичная. Дэйм держал Ивик неловко. Она вдруг представила, что на его месте — Кельм. Как оно было бы с ним? Она вспомнила танец в небесах Медианы, и горячая волна охватила ее — не то стыда, не то счастья.

Кельм вел бы ее легко и уверенно. Не запинаясь, как Марк. И тоже говорил бы что-нибудь очень хорошее, но не так, как Марк, а так, что это запоминалось бы на всю жизнь...

Но они никогда не будут танцевать вместе...

Ивик вдруг поняла, что больше не может. Ей было плохо. Просто очень плохо. Она отшатнулась от Дэйма.

— Ты что? — спросил он с тревогой.

— Мне... плохо, — сказала она, — подожди... мне надо отойти.

Дэйм, обеспокоенный, довел ее до стола, усадил.

— Ты что, Ивик? С тобой ничего такого не было последнее время? Ты не была ранена?

— Да, — сказала она, — было...

Ей вспомнился Вася, и она ухватилась внутренне за эту идею. Да, потому ей и плохо. И долго еще будет плохо.

— О Господи, сильно?

— Нет... — неохотно сказала Ивик, — просто голова сейчас кружится. Драка была. Треснули по голове.

Дэйм смущенно потоптался рядом.

— Налить тебе попить чего-нибудь?

— Я сама, Дэйм, спасибо! Да я ж не помираю... я просто посижу немного. Ты иди...

Она смотрела на танцующих, сознавая, что вид у нее сейчас просто убитый. К счастью, никто не смотрит... Ивик выпрямилась, сделала непроницаемое лицо. Так-то лучше.

... А ведь действительно. Это может так выглядеть. Она — талантливая гэйна, офицер, элита... а он всего лишь строитель. Даже не начальник. Звезд с неба не хватает. Не понимает ее. Даже представления не имеет об ее мире. Пусть будет доволен тем, что его хотя бы не бросают... Ивик затошнило.

И ничего же особенного. Все так живут. Здесь муж — там любовник. Ивик перебирала в памяти знакомых гэйнов. Нашла как минимум один точно известный ей случай — только там мужчина-гэйн имел любовницу на Триме и жену в Дейтросе. И даже оправдание можно найти, почему нет? Мы на войне. Мы рискуем жизнью, и хочется испытать эту жизнь во всей полноте... Любовь так легко вспыхивает там, где близко смерть. Тем, кто не воевал, этого не понять. Только гэйн может понять гэйна. Что же удивительного, что нас тянет друг к другу... А муж — это другое, муж — святое, она ведь давала обет.

Господи, как тошно...

Господи, я не хочу...

"Смирится и привыкнет".

Ивик представила лицо Марка. Большие глаза, серые, в обрамлении слишком длинных ресниц. Полудетское выражение. Марк, прости меня... я люблю другого.

Все равно что плюнуть в лицо ребенку. Хуже. Ударить ножом.

Ты для меня вся жизнь, говорил он. Ты для меня — все.

Он не герой, в отличие от Кельма. Не совершал подвигов. О нем не говорят "отличный профессионал". Он безалаберный, с ним уютно, но по-настоящему толку от него нет даже в доме. Он смешной, маленький человек. Боится крови. Не умеет толком стрелять и даже бегать.

Он спас ей жизнь. Не так, как Кельм — ведь Кельм предварительно ее подставил в интересах дела, а потом вытащил, потому что он хороший профессионал и не допускает проколов.

А Марк спас ей жизнь. Только ей, ради нее самой. Тащил, зажав наверное нос от вони, до самой больницы, и там помогал перевязывать, хотя чего это ему стоило, при его отвращении ко всем подобным делам?

Марк ее боготворил. Ивик всегда понимала, что не заслуживает такого отношения. Что Марк ставит ее на пьедестал и восхищается ею совершенно незаслуженно. И терпит. Все годы терпит. Ни слова упрека. Хочешь на Триму — пожалуйста. Не можешь часто приходить — что ж, я знал, что так будет. Я ни о чем не жалею.

Ивик вдруг вспомнила, как отбивали с Хейтом прорыв. Она тогда была беременна Миари, но еще не знала этого. Хейт погиб. Ее почти не зацепило. Как она добралась до дома, ткнулась носом в косяк, и Марк открыл дверь. И она ввалилась, с исцарапанным лицом, вся форма изодрана и в копоти, под носом кровь, и слезы текут почти беспрерывно. И сил нет, совершенно нет сил. И как Марк ее тащил в туалет, и потом уложил на кровать, и вытирал окровавленное лицо, и поил с ложечки, а она все всхлипывала. Не могла успокоиться. Перед глазами стоял Хейт, его буквально разодрало на части дарайской макой... И Марк обнимал ее, а Ивик всхлипывала у него на плече.

Может, тогда она впервые поняла, что у нее есть дом. Впервые в жизни. Настоящий дом. Где поймут, поддержат, помогут. Куда можно возвращаться. Марк был ее домом. А она ему — нет. Что она могла? Чем поддержать его, чем помочь? Да ничем. Правда, он и не так уж нуждался в этом, работа его была мирной, жизнь — спокойной, без потрясений.

Ивик часто была несправедлива к Марку. Он ее раздражал. Надоедал. Она могла сказать "слушай, ты не можешь оставить меня в покое ненадолго?" И ведь он всегда покорно оставлял, уходил. Ивик чувствовала себя как последняя свинья. Извинялась потом, а он удивлялся — "да ты что?" Так искренне, неподдельно удивлялся... ему и вправду было не обидно. Она могла бы и наорать на него. И ударить. Он бы не обиделся. Он любил ее. Так собаки умеют любить.

Она всегда была виновата перед ним. Страшно виновата.

Но он разубеждал ее в этом, он так не думал. И с ним Ивик начинала верить, что может, и правда все так... что она так прекрасна. Удивительна. Что она достойна такой любви и поклонения даже.

Когда она заговаривала о своей вине перед ним, он быстро убеждал ее, что как раз наоборот — она дает его жизни смысл. Он живет только ради нее. Она лучше всех в мире. Какая может быть вина? Ивик начинала ему верить. Да, он так часто повторял, что нет женщины лучше, чем она, красивее, нежнее, ласковее, нет лучшей жены — что Ивик в это уже и верила. Может, и правда.

Ивик закрыла лицо руками. Не смотрела больше на танцующих.

Вспоминала.

После той игры в Медиане она долго не могла опомниться.

Что священники знают об этом? Они говорят о целомудрии. Целомудрие, по их мнению, заключается в недопущении секса. Всего-то навсего... А что они знают о такой вот игре?

Ведь никогда... ни с кем... она даже не думала, что такое возможно.

Она стала другим человеком. Она пришла домой, а ветер Медианы все еще шумел в ушах. И страшно было сидеть рядом с Марком. После того, как она уже стала единым целым с другим человеком. Казалось, Кельм — часть ее души. Он здесь, рядом. Она могла бы без стыда рассказать Марку о случившемся — ведь ничего же "такого", правда? Гуляли. Играли в Медиане. Обычные гэйновские дела.

А душа ее металась и мучилась, потому что надо было говорить с Марком, и реагировать как-то на него, и считать его мужем... А она была уже не она — а белая птица, и сердце у нее было одно на двоих с Кельмом.

Так было до того момента, когда дети легли, и Марк закрыл двери в супружескую спальню. Ивик привычно скинула одежду. И вдруг, в этот-то момент ее скрутило.

Здесь уже Кельм был ни при чем. Ведь ничего этого с Кельмом у нее не было. Однако же, так вышло, именно теперь — впервые в жизни — у нее было "это" с другим мужчиной, кроме Марка. Точнее говоря, с тремя. Если это можно так назвать. Ивик замерла. Собственная нагота вдруг стала ей омерзительна. Она быстро нырнула под одеяло, лежала, как застывшая ледяная статуя.

В этом она не виновата, конечно... но что делать? Рассказывать это все Марку — немыслимо.Только пугать его, только расстраивать. Хорошо, синяки почти сошли. Марк обнял ее, а Ивик ничего не чувствовала, кроме внутренней паники. Марк пытался ее приласкать... наконец понял и спросил, что с ней. Ивик сказала, что просто что-то... нет настроения. Марк снова попробовал. Ивик ощутила себя виноватой — он-то здесь при чем? Он так долго ее ждал, а она... он же не отвечает за действия доршей. Она постаралась расслабиться. Постаралась ответить на ласки. Марк, видимо, решил, что все уже в порядке. Все было как обычно. Он не чувствовал, что Ивик сжимает зубы от боли — тело отзывалось болью, и ничего с этим сделать было нельзя. .

Потом все вошло в колею.

Она отогрелась, забыла все. Заставила себя забыть. Привыкла к Марку снова. Даже почти перестало быть больно. Дурацкая эта фантомная боль от уже заживших синяков и затянувшихся ран прошла. Все стало нормально, как раньше.

Здесь был другой мир.

Здесь только нежность, только тепло, здесь немыслимо даже подумать о той, другой жизни. Здесь хорошо, как в материнской утробе.

И она смогла все забыть. И Кельма, и доршей. Она привыкла к Марку заново...

Ивик смотрела, как Марк танцует с Ашен. Легкой, счастливой. Рядом с ней он казался смешным — невысокий, круглоголовый. Гэйны заметно отличались от представителей других каст, даже на вид. Сказывались постоянные тренировки. Дисциплина. Красивые , точные движения, прямая спина. А Марк смешно топтался на месте, и рубашка выбилась из штанов. Ивик ощущала к нему почти материнскую нежность.

Марк выбрался из толпы и подсел к ней. Провел рукой по ее волосам, заглянул в глаза. И сразу перестал быть маленьким и смешным. Ивик не чувствовала его больше своим ребенком — скорее уж отец. Старший, любящий.

— Ты что — чувствуешь себя плохо?

— Нет, солнышко, не беспокойся... все в порядке.

Он помолчал. Он всегда ей верил. Не расспрашивал, не уточнял, не лез. Иногда Ивик это удивляло — она бы почуяла, что здесь что-то не так. Она бы обязательно выспросила. Но Марк, возможно, не чувствует. Если она говорит "в порядке" — значит, действительно, все хорошо.

Он обнял ее за плечи, прижался. Посидели молча, ощущая льющееся сквозь них тепло.

Марк удовлетворенно вздохнул.

— Эх... Ивик, я так счастлив! Ты даже не представляешь, как я счастлив! Господи, как хорошо-то... Ты здесь. Праздник. Все так вкусно. Все танцуют. Погода сегодня чудная такая. И ты... самая лучшая моя.

Он действительно был счастлив. Если бы это было не так — Ивик ощутила бы.

Она засмеялась.

— Ты такой солнечный, Марк. Такой оптимист. Ты просто мудрый...

— А, — он махнул рукой, — ну правда же? Солнышко светит. Ты рядом. Правда, чего еще надо-то?

— Ваш пропуск, — сухо сказал Кельм, глядя на очередного посетителя редакции, грузного, высокого мужчину — тот сразу полез во внутренний карман пальто. Кельм подобрался и внимательно рассматривал посетителя, в который раз уже, сквозь полуопущенные веки. Изображая профессиональную бдительность, тщательно сверил лицо с фотографией...

Этот немолодой не то литератор, не то журналист, частенько посещающий редакцию, давно был у него под наблюдением. А ведь не чистокровный дараец. Слишком широкий нос, и форма надбровных дуг — Кельм собаку съел на антропологических различиях. Но может быть полукровкой, несомненно.

Игорь рассеянно глянул на охранника, и Кельм замер на полсекунды, но тут же спокойно протянул пропуск.

— Проходите.

Так же, как Кельм определил работающих здесь дарайцев — по внешности, по неуловимым, но заметным опытному разведчику мелочам — так же точно Игорь мог определить его дейтрийское происхождение. Теоретически. Но вряд ли поймет, подумал Кельм.

Внешность гэйн почти не менял, но она и не "типично-дейтрийская", таких полно и здесь, в России. А главное — Кельм давно привык к тому, что окружающие слепы, что они не видят простых, элементарных вещей, которые для него — само собой разумеются. Например, вот Игорь вешает пальто, и вот это стряхивающее спиральное движение левой руки... так делают люди, умеющие работать со шлингом, этот поворот сам по себе не появляется.

Кельм сам тщательно контролировал себя, чтобы отучиться от таких мелочей, но это было излишней предосторожностью — другой бы и не заметил это движение. А именно оно заставило его заподозрить дарайца в одном из десятков посетителей редакции. И установить за ним наблюдение.

Девушка-секретарша, Танечка, сидящая на приеме, поднялась и постучала в кабинет главреда. Кельм ощутил удовлетворение — все работало, как часы. Танечка с ним была почти незнакома — на всякий случай. Ее завербовало по приказу Кельма агенство "Штирлиц". Что-то Дмитрий ей наговорил и конечно, предложил хорошую оплату. И работа небольшая — зайти в кабинет и оставить там жучок на столе, где-нибудь под бумагами, причем уже после того, как дарайцы прощупают кабинет сканерами.

Жучок триманского производства. Если что и заподозрят — выйдут только на агенство "Штирлиц", и есть уже легенда, кто и почему заинтересовался Василием. Хотя, конечно, лучше бы ничего не заподозрили... Кельм был почти уверен в успехе.