Возвращение

-А как же иначе? Ты — там, мы здесь. Не знаю, как для тебя, а для меня наши разлуки даже на два месяца были тяжелыми.

-Для меня тоже, поверь. Но разве нельзя найти какой-то выход? Ты тоже можешь уехать со мной. Ты критически мыслишь, ты честный, да по большому счету ты сам здесь чужой! Вся твоя биография свидетельствует об этом. Вспомни, что ты говорил Гаврошу. Что тебя держит? Зов крови? Я тоже никогда не забуду, что я русский. Я любил и буду любить свою культуру, свое искусство, свой национальный дух, но... Я хочу при этом быть в свой стране и со своим народом. У нас мирно живут и уважают друг друга люди, родившиеся в любой точке мира, если их объединяет это взаимоуважение и любовь. И то, что произошло, я уверен, не конец...

-Но это происходит и здесь. Вспомни взорванные дома...

-Да! Тысячу раз да. И это меня только лишь убеждает в правильности решения. Я должен быть со своей страной, которую чувствую за собой, которая защитит меня и за которую я сам смогу пожертвовать всем.

-Я глубоко уважаю твои гражданские чувства, — серьезно сказал Виктор, — Даже завидую тебе по большому счету, что ты можешь так говорить. Но, как ты конкретно видишь выход?

-Родители пришлют вызов, делай визу. Биография у тебя чистая, а я посоветуюсь с компетентными людьми, что и как говорить на интервью. Хотя, мне кажется, что ты ее и так спокойно получишь. За границей ты был, собственность здесь имеешь. У тебя европейское лицо и на нем нет выражения, что ты едешь туда мстить за Вьетнам. Ни на лице, ни в глазах.

-Ну, хорошо. А там? — перебил Виктор.

-Обратимся в миграционный суд. Возьмем хорошего адвоката. В конце концов, даже врать ничего не придется. Скажем открыто, кто мы есть по отношению друг к другу, и это решит все. У нас знают, как относятся к таким людям здесь. Главное, пересечь границу...

-А ты подумал обо всех, кого ты оставляешь здесь? — опять перебил Виктор.

Лёня опустил голову. Возникло затянувшееся молчание.

-Прости меня, — проговорил, наконец, Лёня, — Может быть, я эгоист. Но... Если ты настаиваешь, я никуда не поеду. Пусть последнее слово будет за тобой.

-Не надо, — поморщился Виктор, — Поезжай. Я понимаю, что тебя побуждает, и чувствую, как тебе нелегко. Я чувствовал это всегда и делал все от меня зависящее, чтобы это сгладить. Но, очевидно, ни я, ни кто другой не способен заменить собой человеку весь мир. И каждому, наверное, лучше находиться там, где все соответствует его восприятию этого мира. Давай лучше подумаем, как нам не потерять друг друга.

-Я буду приезжать, — помолчав, заговорил Лёня, — Даю тебе слово, я буду приезжать не реже, чем раз в полгода, чтобы мне это ни стоило. Мы будем вместе... А ты, прошу, не оставляй тетю. Она очень расстроилась, плакала. Но потом все-таки согласилась, что для меня так будет лучше, а стало быть, и для нее. Ты же знаешь, что она за человек.

-Сделаем так, Малыш, — сказал Виктор, — Ты уедешь, а я постараюсь разобраться в себе самом. Скажу откровенно, сейчас я почувствовал, что мне лучше улететь с тобой, но... Дай мне время. Я не хочу, чтобы решение принималось скоропалительно, а потом были какие-то сомнения. Пусть, если состоится это возвращение, мое окончательное возвращение к тебе и к себе самому, то это будет действительно навсегда.

-Спасибо, Вил, — серьезно ответил Лёня, протягивая ему руку и глядя взглядом, преисполненным искренней благодарности.

-На том и порешили, — завершил Виктор, крепко пожимая ему ладонь, — И еще есть одна причина. Пойми меня правильно... Я очень хочу дождаться Гавроша.

Проводы не были долгими. В школе Лёню отпустили безо всякой отработки. От уроков его отстранили еще с первого сентября, но директор не захотел расставаться с ним окончательно, и оставил, как специалиста по информационным технологиям, вменив в обязанность обслуживание всей оргтехники, имеющейся в школе. Лёня был уверен, что тот понимал все, хотя ограничился при прощании официальным рукопожатием.

И вот опять Шереметьево. Виктор уже чувствовал себя здесь своим. Сколько раз он приезжал сюда и с радостью долгожданной встречи, и с грустью временной разлуки, но сейчас настроение было совсем другим. Виктор чувствовал завершение целого этапа своей жизни, сделавшего его другим человеком, разбудившим неведомые до того мысли и чувства, и поставившего перед выбором дальнейшего пути.

Прошлое и привычное наполняло душу сладким ностальгическим покоем, а неизведанное пугало своей неопределенностью и вселяло чувство неуверенности в себе. Но возникало и третье чувство. Желание сопричастности окружающему, не заставляющее ни ломать себя, ни отгораживаться невидимой непроницаемой стенкой. В конечном счете, побеждало четвертое — чувство сомнения в том, что это возможно. Все эти четыре чувства слились воедино и бесконечно кружились в его сознании по замкнутому кругу, одно сменяя другое...

Они обнялись у стенки зала и долго стояли так, не слыша и не видя никого и ничего вокруг. Они не думали о том, как выглядят в глазах окружающих. Когда тобой всецело владеет что-то большое и важное, все остальное, что имело значение еще вчера, бесследно исчезает.

Они не сказали на прощанье друг другу ни слова, только трижды крепко расцеловались.

18.

Виктор задержался у Елены Павловны дольше обычного. Он дважды собирался уходить, но та не отпускала, сначала пригласив поужинать вместе, а потом просто посидеть с ней. Виктор понимал ее состояние, и еще поймал себя на мысли, что ему самому не хочется расставаться. То, что он вопреки самому себе, все рассказал этой женщине, наполнило его душу сладостным покоем. Он понял, что единственное, чего не хватало ему за все годы, прожитые здесь, это именно такой возможности кому-то просто и естественно излить душу. Наверное, это было то, что так необходимо русскому человеку, и не укладывалось в принятое здесь: " I am fine. Thank you..."

-Витя, ну а все-таки, что вас побудило окончательно покинуть родину? — спросила Елена Павловна.

-Ничего конкретно и все вместе взятое, — ответил Виктор, — Просто настал момент, когда время расставило приоритеты, определив, что важнее. А последней каплей... Последней каплей явился Норд-Ост. И даже не сам факт происшедшего. Но, я вспомнил 11 сентября, подробности которого были еще свежи в памяти, и это дало мне возможность со всей остротой почувствовать разницу между отношением к человеку там и здесь. Не в вопросах политики, а просто в элементарном отношении к маленькому обыкновенному человеку, волею судьбы оказавшемуся заложником ситуации, со стороны таких же людей. Решение пришло само собой. Я просто не стал себя сдерживать...

-Витя, скажите откровенно, вы за все эти годы ни разу не пожалели о своем решении?

-Я, может быть, много раз бы пожалел, если бы не то самое, что с моей точки зрения, является главным. Уезжать надо не потому, что где-то чего-то больше, или где-то лучше, и не потому, что тебе кажется, что тебя не оценили, или тебе чего-то не хватает. Уезжать надо только лишь тогда, когда остро осознаешь свою чуждость одному обществу и духовную близость другому. Тогда не будет сомнений в своем выборе.

-Вы после того, как уехали, ни разу не были в России?

-Был. Даже дважды. Первый раз мы с Лео летали на похороны его тети, а второй — моей мамы. В ближайших планах поездка на Байкал. Я и Лео бесконечно любим свою страну. Как можно не любить землю, по которой когда-то сделал свои первые шаги? Но скажу откровенно — то, с чем приходится сталкиваться, оказавшись там, мало способствует этой любви. Родители у нас у каждого одни, и какими бы они не были — они наши, однако, с кем строить семью, человек решает сам. Так же и здесь — каждый человек должен распоряжаться своей жизнью так, чтобы не обвинять потом в неудачах других людей и обстоятельства. При этом никогда и никому нельзя навязывать чужую волю насильно. Это должно быть правом свободного выбора, как каждого человека, так и каждой нации в целом.

-Наверное, вы правы, — после долгого раздумья, согласилась Елена Павловна, — Витя, вы проводите меня с Лео в последний путь?

Губы ее задрожали, а глаза наполнились слезами.

-Не будем о грустном, — улыбнулся Виктор, мягко беря в ладони ее слабую морщинистую руку, — Сначала мы с вами съездим в субботу на исповедь, потом я провожу вас в больницу, и надеюсь встретить обратно. Ну, а если все окажется так, как вы говорите, не сомневайтесь и в этом. Этого не минует раз в жизни ни один человек, и главное — встретить этот час достойно. Всех простив и не держа ни на кого зла...

Уже в полной темноте он поехал домой. Машина мягко неслась по фривею, а светящиеся в свете фар белые полосы разметки, как всегда, создавали у Виктора в воображении "эффект взлетной полосы". Он смотрел на несущееся под колеса ровное полотно дороги, а в сознании проносились вспомнившиеся сегодня моменты жизни.

"Неужели это все было"? — подумалось Виктору.

Он ни о чем не жалел и не испытывал ни к кому и ни к чему никакой неприязни. Просто, это надо было пережить. Почему-то сейчас все представало в памяти светлым и радостным.

Вот и пустынные в этот час улочки его квартала. Виктор снизил скорость и поехал, аккуратно притормаживая у каждого перекрестка, хотя других машин не было. Он наслаждался этой спокойной уверенной ездой после всего пережитого в воспоминаниях, к которым так давно не возвращался.

Вот и его небольшой домик. На втором этаже светилось слабым голубоватым светом боковое окно.

"Телевизор смотрит", — догадался Виктор.

Он полез в карман за брелком, чтобы открыть въезд в гараж, и только сейчас вспомнил, что так и не включил еще утром отключенный телефон, который почти сразу же завибрировал, как только Виктор это сделал. Поставив машину, он взглянул на дисплей. В глаза сразу бросились девять вызовов самого дорогого ему номера.

"Ну и олух же я, — подумал Виктор, — Хоть бы сам догадался позвонить..."

-Прости, Малыш, — сказал он, входя в комнату и обнимая поднявшегося при его появлении Лёню, — Серьезный разговор у меня получился с моей подопечной старушкой. Про телефон совсем забыл. Ты меня прощаешь?

-Ты с ней весь день разговаривал? — спросил тот, тоже обнимая и целуя Виктора.

-Представь себе, — ответил он, ласково проводя ладонью по ежику на голове уже кое-где седеющих волос своего друга, — Ей поставили очень плохой диагноз, надо подготовить ее к неизбежному. Возможно, завтра опять задержусь.

-Кстати, о старушках...

Леня кивнул на висящий на стене телевизор:

-Представляешь? Более пятидесяти процентов опрошенных высказались за право на эвтаназию.

-Не суди их, — мягко проговорил Виктор, — Не их вина, что им в детстве не додали заряда любви. Что у нас нового?

-Да, приезжали Гаврош с Биллом, — оживился Леня, — Я пытался тебе дозвониться, но безуспешно. А они очень хотели тебя видеть.

-По какому поводу?

-У них сегодня судьбоносный день. Пастырь благословил их союз. Рассказывали, как все происходило. Как писали на записках, а потом читали друг другу добрые слова, как стояли в кругу друзей, как все желали им счастья... Посмотри вон там, они оставили фото.

-Отец Джим? — спросил Виктор, перебирая фотографии, — Правда, удивительно доброе у него лицо?

-Конечно. А наш с тобой союз освятить так и не желаешь?

-Малыш, Господь знает, как мы относимся друг к другу, а наши межконфессиональные метания вряд ли будут Ему угодны. Я уверен, настанет время, когда все без исключения люди поймут чувства таких, как мы, и тогда в нашей церкви будет это возможно, а пока будем уповать на Его милость.

Лёня пожал плечами и продолжил:

-Они уехали полчаса назад, Гаврошу завтра работать...

-Я позвоню ему утром, поздравлю. В котором часу он улетает?

-В половине девятого. Ужинать будем?

-Меня Елена Павловна накормила, — ответил Виктор, переодеваясь, — но от чая не откажусь.

-Иди в душ, я приготовлю...

Через какое-то время они сидели за столом.

-Зверинец наш покормил? — поинтересовался Виктор.

Их "зверинец" состоял из двух декоративных кроликов и двух черепах, живущих в маленьком импровизированном вольере в маленькой комнатке на первом этаже. Начался он, в свое время, с желания иметь в доме какое-нибудь живое существо. Так появилась крольчиха Мила. Потом к ней добавилась черепаха Тортилла, а спустя некоторое время, еще один кролик Зай и черепах Джой, чтобы никто из них не чувствовал себя одиноким.

-Да, — отозвался Лёня, — По-моему, наша Мила скоро опять принесет потомство.

-Не беда. На то она и Мила, — улыбнулся Виктор, — Позвоним Рею, он поможет пристроить.

На часах было полвторого ночи.

-Идем спать? — помыв чашки, спросил Лёня.

-Идем.

Они лежали в темноте. Теплый ветерок чуть колыхал занавеску у открытого окна, из-за которого доносились едва различимые отдаленные звуки спящего города.

Виктор ворочался с боку на бок и все никак не мог уснуть. Мешали эмоции прошедшего дня.

-Не спится? — участливо прошептал Лёня.

-Да... — так же шепотом отозвался Виктор, — Не идет из головы бабуля. Как меняются взгляды и оценки человека на все, когда он оказывается у последней черты...

-Она в чем-то раскаивалась?

-Скорее, просто заблудилась в собственных чувствах. В субботу отведу ее на исповедь. Знаешь, о чем я подумал? Все-таки самое главное — это вернуться к самому себе, поверить своей природе, Богу и еще... Чтобы всегда был рядом любимый человек, который тебя понимает.

-Я не оставлю тебя никогда, — тихо сказал Лёня.

-Я тебя тоже, — так же тихо ответил Виктор.

-Я буду за тобой ухаживать, когда ты станешь совсем стареньким...

-Об эвтаназии нам думать не придется? — с легкой иронией спросил Виктор.

Леня отозвался едва слышной в ночной тишине усмешкой и повернулся, прижимаясь к боку лежащего на спине Виктора.

Над Лос-Анджелесом стояла глубокая ночь.

Они засыпали.

2014