— Не надо, любимый, — захлебнулась в плаче Зурила. — Пожалуйста, не надо! Он запорет, он обязательно тебя запорет! Я видела, он уже делал так раньше, с пастухами и охотниками...
— Не плачь, женщина! — грозно сказал ей Дидик. Сердце спряталось где-то под коленом и тревожно стучало оттуда, напоминая — отец Зурилы и в самом деле славился своим крутым нравом. — Твои слезы не остановят меня. Побудь здесь, посмотри за Бурашем, — он ласково похлопал конька по холке, — а то еще сведут ночной порой. И не бойся — ты еще родишь мне пятерых... нет, семерых детей, и все они станут великими воинами!
— Он убьет тебя! — пролепетала девушка, но ее слова растворились в почти непроглядной уже черноте. Парень быстро шагал в сторону шатра вождя, лихорадочно придумывая, что скажет первым делом. Недаром ему так хорошо жилось в последние дни. Благословенный Валарам ничего не дает просто так, не требуя платы. Или вмешался не покровитель скота, а грозный Турабар, чье огненное копье убивает людей как ягнят? Дидик ах-Куратан нащупал на груди амулет — изукрашенный наконечник стрелы — и крепко сжал его. Турабар не бросит в беде своего верного поклонника, мечтающего о подвигах в Его славу!
Вождь и в самом деле ярился, словно бешеный кабан. Еще бы — любимая дочь спуталась с каким-то проходимцем, бродягой без роду без племени, все добро которого умещалось в переметных сумах на полудохлом ишаке! Ох, развелось попрошаек в последнее время, ох, развелось! И как только Валарам допускает такое бесчинство!.. Гетар ах-Маруз гепардом метался по шатру, судорожно сжимая рукоять кинжала, кровавая пелена застила глаза. Языкастая рабыня давно выскользнула наружу, справедливо рассудив, что награду — если такую дадут — можно получить и попозже, а сейчас вождю лучше не попадаться на глаза.
Дидик молча вскинул руку, упреждая настороженный возглас стража. Он вслушался в доносящиеся из шатра ругательства и слегка поежился. Верная сабля осталась притороченной к седлу, да и нет от нее сейчас никакого прока. Не драться же со всем стойбищем? Но без нее парень чувствовал себя почти голым. Он гордо расправил плечи, запахнул безрукавку и, отстранив охранника и не проронив ни слова, вошел в шатер. Охранник качнул головой и последовал за ним. Он знал парня, знал, что тот совсем не такой дурак, каким его считали многие, но мало ли что... Оставлять вождя с глазу на глаз с приблудным чужаком он не собирался.
Гетар поначалу даже не понял, что в шатре, кроме него, есть кто-то еще. Он изрыгнул еще несколько проклятий, затем остановился, недоуменно всматриваясь в лица, неразличимые в свете масляной лампы, несколько раз сморгнул. Потом, взревев, словно бык на случке, и размахивая кинжалом, он бросился на Дидика.
Парень ловко уклонился, нырнул под клинок и не слишком умело завернул вооруженную руку вождя за спину. Его пробил пот — несмотря на преклонный возраст, вождь оставался быстр и силен, и лезвие прошло в паре вершков от его лица. Однако из захвата, который давным-давно показал такой же, как Дидик, побродяга, вывернуться оказалось непросто. Вождь несколько раз дернулся, зашипев от боли. Дидик вывернул руку еще сильнее, и кулак противника разжался от нестерпимой боли. Кинжал тускло звякнул об утоптанную землю.
— Выслушай меня, о момбацу сан вождь! — торопливо заговорил парень, надеясь, что боль слегка отрезвила вождя. — Я люблю твою Зурилу, я возьму ее в...
Вождь снова взревел и дернулся изо всех сил. Охранник заколебался. С одной стороны, бродяга вроде бы не делал хозяину ничего плохого. С другой — это слишком уж походило на неуважение к старшему, да и вообще — вождь свой, а пришлый — чужой. С совсем третьей стороны, парень являлся каким-никаким, но гостем, а вождь явно не соображал, что делает. Так и не решив, как поступить, охранник растерянно застыл на месте.
Суринал ах-Маруз отдернул полог и вошел внутрь. Он поспешил сюда почти сразу, как только до его ушей донеслись вопли, но его перехватила рабыня, быстрым шепотом пересказав свою версию событий. Зная брата, Суринал не сомневался, что тот продолжит бесноваться, пока окончательно не обессилеет, и лишь потом вновь обретет способность соображать. До того соваться ему под горячую руку опасно даже ближайшим родичам. Однако вместо того, чтобы постепенно утихнуть, ругательства возобновились с удвоенной силой, и кочевник решил на всякий случай взглянуть, что происходит. Мало ли что... И вот теперь его глазам представилась нелепая картина: брат, багровый от ярости, бешено извивался, пытаясь стряхнуть с себя парня, почти мальчишку, с редким пушком вместо усов, в потрепанных шароварах и грязной меховой безрукавке. Охранник же столбом стоял перед ними, даже не пытаясь что-то сделать. Яростно выдохнув, Суринал ринулся вперед и со всей силой врезал пареньку кулаком в челюсть. Как-то странно всхлюпнув, тот выпустил вождя, отлетел в сторону и пластом упал на землю.
Воспользовавшись обретенной свободой, вождь бросился на Дидика, навалился сверху и принялся душить. Суринал немного понаблюдал, как лицо бродяги принимает благородный синеватый оттенок, как он безуспешно пытается сбросить с себя вдвое более тяжелого противника, потом огляделся по сторонам. Его взгляд упал на кувшин со скверным и уже прокисшим пивом, что накануне привез бродячий торговец. Он поднял кувшин, аккуратно примерился и вылил его содержимое на голову брата.
Отплевываясь, Гетар откатился в сторону, вскочил на ноги и начал ошеломленно оглядываться. С его редких волос катились струйки вонючей жидкости, он отчаянно отплевывался, пытаясь понять, что происходит. Суринал присел на корточки и стал терпеливо ждать. Вскоре брат должен был окончательно прийти в себя, пока же можно отдохнуть. Ободранные костяшки немного побаливали. Парень ворочался на полу, пытаясь подняться.
— Оторву мерзавцу голову! — наконец пробормотал вождь. Впрочем, приступ гнева окончился, и теперь с ним снова можно было разговаривать.
— Угомонись, брат, — безразлично ответил ах-Тарранах. — Если хочешь — оторви, только не так. Что случилось?
Ах-Маруз прорычал под нос что-то неразборчивое, потом свирепо уставился на охранника.
— Выйди, дурак! — рявкнул он. Дождавшись, пока за тем упадет полог, он повернулся к брату и потряс в воздухе кулаком. — Я скажу тебе, что случилось! Этот верблюжий ублюдок, — он ткнул в сторону Дидика, — имеет мою дочь! Без моего отцовского позволения, не взяв ее в жены по всем правилам, он просто имеет ее в кустах! Кто ее теперь возьмет, порченную? А? Мне так и кормить ее теперь до старости?
— Я возьму ее в жены! И я не червяк! — пробормотал бродяга, поднимаясь на четвереньки и тряся головой. — Мой отец сам великий вождь...
— Ах, вождь? — развернулся к нему Гетар. — И где же твои стада, сын вождя? У тебя в волосах пасутся? И с чего ты решил, что я отдам тебе в жены свою любимую дочь, пусть и третью? Попрошайка!
— Злобный Сумар, позавидовав нашему процветанию, забрал наши стада в Куратане два года назад, — ответил Дидик, наконец усаживаясь на корточки. Он попытался гордо вскинуть подбородок, но дернулся и скривился от боли. — Мор напустил. Отец принес себя в жертву, чтобы спасти племя, но гнев Сумара не утих. С тех пор я странствую по миру...
— Воруешь и побираешься! — отрезал вождь. — Что ты можешь дать за мою дочь, бродяга? Два куста перекати-поля и тощего суслика? Да мне проще убить ее, чем отдавать задаром!
— Пусть сейчас я попрошайничаю! — заносчиво ответил парень. — Но я не всегда был таким и не собираюсь оставаться нищим! Я добуду богатство своей собственной саблей! Я сын вождя, и я умею драться. Я...
— Языком ты умеешь драться, не саблей! — скривился вождь. — Я проклинаю день, когда позволил тебе испить воды из наших колодцев! Если бы за каждое хвастливое слово, что я слышал, мне давали овцу, я давно владел бы несметными стадами! Сначала ты должен доказать, что достоин купить мою дочь в жены, и только потом тащить ее на свою рваную попону. Ну? Докажи!
— Погоди, брат, — остановил его Суринал, — паренек и в самом деле непрост. Тебя он, во всяком случае, скрутил очень неплохо. Может, из него и в самом деле выйдет прок. Погоди, я не кончил, — поморщился он, увидев, что Гетар опять багровеет от возмущения. — Слушай, как тебя... Дупик...
— Дидик ах-Куратан! — возмущенно поправил его тот. — Я сын вождя, а не безродный пастух!
— Пусть Дидик, — отмахнулся Суринал. — Значит, уверен, что станешь героем и завоюешь своей саблей богатство?
— Уверен!
— Хорошо, — одобрительно кивнул Суринал. — Но повторишь ли ты свои слова прилюдно? Принесешь ли клятву смерти?
Парень сглотнул.
— Но клятву смерти может принести лишь тот, кто принадлежит к племени, — растерянно сказал он. — А у меня своего племени больше нет...
— Тогда завтра с утра Гетар объявит тебя парратаром нашего стойбища, — равнодушно пожал плечами брат вождя. — И как парратар ты принесешь клятву смерти, скажем... скажем, на год, а, брат? А то твоя любимая Зурила увянет, и найти ей мужа не получится. Ну, как?
— Клятву смерти... — пробормотал Дидик. — Клятву смерти...
— Иначе завтра тебя выпорют плетьми и пешим выгонят в степь, — зловеще ухмыльнулся вождь. — Без воды! Ну, что, червяк, страшно? Лучше бы тебе сразу сбежать.
— Я не трус! — зарычал ах-Куратан, вскакивая на ноги. — Я принесу клятву смерти, я мочусь на твои угрозы! Я завоюю богатство и славу и принесу тебе выкуп за дочь! Завтра утром я произнесу клятву перед всем племенем... если ты, вождь, не побоишься назвать меня парратаром!
Он рванулся к выходу и исчез в темноте, боязливо растворяющейся в сиянии восходящего Огненного Пруда.
— Сбежит... — проворчал вождь, глядя ему вслед. — Зря ты не дал мне придушить его.
— Не сбежит... — усмехнулся Суринал. — Парень слишком горд, даром что бродяга. Кто знает, может, и впрямь разбогатеет, если голову раньше не снесут.
— А если не разбогатеет? — с сомнением спросил вождь. — Что я тогда со своей паршивкой делать стану? И так уже в девках засиделась, а жрет, как кобыла.
— Если не разбогатеет, клятва смерти настигнет его, — пожал брат плечами. — А паршивку всегда можно рабыней продать. Да, так все равно пришлось бы сделать. Ну кто на твою третью дочь позарится? Мужчин не так много, и война скоро — еще многие погибнут. А бабы словно слепни рождаются. У меня у самого пятеро дочерей, скоро продавать начну. Вот на севере, говорят, за дочерей отец их женихам платит. Там бы тебе туго пришлось...
— Платить? Мужу? За дочь? — поразился ах-Маруз. — Да они меня бы нищим оставили! Как бы я за семерых заплатить смог? А ведь еще сыновьям надо жен покупать... Слушай, да как они там вообще живут, если мужьям платят?
— Ну, у них и детей не полтора десятка, как у тебя. Говорят, там трое — уже много.
— Трое? От пятерых жен? — недоверчиво переспросил вождь. — Да даже от троих, и то мало! Врут, наверное. Или северяне не мужчины?
— У них только одну жену брать можно, — пояснил брат. — А может, и врут. Ты бы на праздниках проезжих слушал, а не пивом надувался, авось и знал бы побольше. Ну, ты как хочешь, а я к себе пошел. Не забудь завтра племени объявить про... хм, нового парратара.
— Не забуду, — вновь потемнел лицом вождь. — Ох, не забуду...
Дидик замедлил шаг. Он чувствовал, как быстро свежеющий ночной ветерок пробирает до костей. От холода зубы мелко постукивали. Или не от холода? Принести клятву смерти... А если он не сможет добыть богатство за год? Прилюдно резать себе глотку — ох, как не хочется... Бродяга передернул плечами. Ну что же, лучше глотку перерезать, чем нищим всю жизнь болтаться.
Зурила сидела возле его костерка и тихо плакала. Она вскинулась на звук шагов, тихо ойкнула, потом бросилась парню на шею.
— Живой... — пролепетала она, жадно его целуя. — Живой...
— Уймись, женщина, — пробормотал Дидик, неловко отпихивая ее от себя. — Я и не собирался помирать. Завтра я ухожу.
— Уходишь? — неверяще уставилась на него Зурила. — А как же я? Отец...
— Завтра я дам клятву смерти, что за год добуду себе богатство клинком, — буркнул парень. — А год — не так много... Твой отец согласился подождать. Ничего он тебе не сделает.
Зурила бросилась ему на грудь и расплакалась.
— Год... целый год... — бормотала она. — За год я состарюсь и стану некрасивой. Ты разлюбишь меня, ты не захочешь меня, и отец продаст меня диким бериутам в рабыни... Ты уйдешь в ахмузы, любимый?
— Вот еще! Разбойники не бывают богатыми! — снова отпихнул ее парень. — Я знаю, как разбогатеть. На севере живет много ленивых толстых людей, они копают землю и бросают в нее зерно, а потом снова выкапывают его и едят. Они богатые, у них много добра. Я соберу храбрецов, мы обдерем с них жир, вытопим его в котле войны и навсегда поселимся в парчовом шатре! Твой отец еще пожалеет, что так грубо разговаривал со мной!..
— Ты погибнешь... — Зурила опустилась на колени и закрыла лицо руками. — Ты погибнешь, а меня продадут бериутам...
— Не продадут, — Дидик опустился рядом с ней. — И я не погибну, а стану великом воином. Иди ко мне и перестань скулить, пока я тебя не ударил!
Позже, когда они лежали бок о бок, Зурила спросила:
— Сан Дидик, а ты всегда будешь любить меня?
— Всегда, — пробормотал тот в полудреме. — Даже если возьму еще четыре жены, ты всегда останешься первой и любимой. А теперь не мешай спать, женщина, я устал.
— Брат Перус приказал передать письмо, — посланник, почтительно склонив голову, протянул свиток. — Послание самого Настоятеля Семлемена. Ответ просили отослать со мной же как можно быстрее.
Настоятель Комексий брезгливо принял влажную от пота бересту, сорвал печать и проглядел резы. Буквослоги почти стерлись и читались плохо, что раздражало.
— Что за бред? — нахмурился он, в конце концов осилив текст. — Не ведет Перевет никаких переговоров с дикарями. Я бы знал. Впрочем... могу и не знать. Князь в последнее время волком смотрит. На словах ничего не приказано передать?
— Нет, господин, — снова поклонился посланник. — Все в письме.
— Ладно, пока иди. Скажи там, чтобы тебе отвели келью. Сегодня я переговорю с князем, завтра отдам ответ. Почему бы, кстати, голубем не отослать?
— Нельзя! — покачал головой посланник. — Сказано, что для пущей надежности — только со мной. А голубя и сова перехватить может, да и сокола охотничьего науськают... У Настоятеля много завистников внутри Храма.
— А на тебя лихих людей натравить можно, — проворчал Комексий. — По мне, так голубь надежней. Ладно, иди уже.
Оставшись в одиночестве, Настоятель еще раз перечитал письмо и задумался. За храмовым окном шумела базарная площадь. Со всего Куара в Тушер съезжались смерды и холопы, и после сбора осеннего урожая на площади становилось особенно многолюдно. Вот только в нынешнем году народу снова оказалось куда меньше обычного. Недород, опять недород! Людишки уже голодают, а если и со следующим урожаем не повезет, начнется голодомор. Настоятель покачал головой. Даже смиренные обычно братья и сестры начинают потихоньку роптать, шептаться насчет гнева Отца...
