Кордон

Раздался тихий стон. Будто котенок рыси запутался в буреломе и никак не может вылезти.

Орк оглянулся по сторонам. Нет, солдаты уходят. И они смеются, радуясь завершению трудной работы. Никто из соплеменников тоже не смотрит на шамана — даже отводят взгляд, опасаясь лишний раз смотреть. Все знают, что Холчан сейчас не Холчан, а шаман, друг Ворона-Элькха [Ворон-Элькх — верховный бог орков, мифический прародитель]. Тот, кто предупреждал, что не стоит иметь дела с восточными. Даже за ружья Стального Города. Тот, кого не послушали.

У здания, что раньше было конюшней, а сейчас стало выгоревшей коробкой без крыши — она провалилась, когда сгорели перекрытия, лежали трое. Люди Границы. Один мертв, истек кровью. Второй тоже, погиб в яростной рукопашной, мертвые рука так и закостенела, сжимая револьвер с рукоятью, разбитой вдребезги о вражьи головы. И третий...

Этот, почему-то одетый как егерь, сумел выбраться из-под трупов и отполз самую малость, оставляя за собой багровый след. На большее раненого не хватило. От пограничника пахло кровью, порохом и ненавистью. Человек Границы. Один из тех, кого пришли убивать солдаты, режущие дочерей своего народа...

Шаман присел рядом, коснулся прожженой одежды там, где билось сердце. Живой. Но ровно настолько, чтобы рассмеяться в лицо Смерти, когда та, наконец, придет. Умрет в течение суток, скорее раньше.

Орк мягко вывернул револьвер из судорожно сжатых пальцев, требовательно свистнул. К нему уже спешили двое, на ходу раскручивая полотнище для переноски раненых.

Полотнища много, и человек на нем кажется крохотным...

Шаман вынырнул из видения. Костер погас, и угольки не давали и крохи тепла.

Скоро умирающий пограничник окажется перед ним. Человек уже ступил на дорогу, что ведет к Ворону или куда там уходят души храбрых людских воинов, однако, быть может, он прошел не слишком далеко. И тогда его можно остановить.

Они поговорят. Им есть о чем поговорить.

Байда

Были мы, и нет нас. Вам же, господин прапорщик — удачи. И побольше. Даст Царь Небесный, встретимся. Только не спешите.

Глава 17

Анджей проснулся внезапно. Так просыпаются, когда снится падение в пропасть — выдираясь из оков ужаса и паники. Но прапорщику ничего не грезилось. Вот тьма без единой мысли, а теперь бодрствование. Без перехода. Хлоп, и получите.

Он полулежал у костра, закутанный в несколько старых одеял, потрепанных, но теплых. Грудь стягивала плотная повязка. Прапорщик провел рукой по бинтам, скривился — не больно, скорее неприятно, очень неприятно, будто по ребрам изнутри провели шомполом.

Костерок потрескивал оранжевыми искорками. Они взмывали в темное небо, гасли звездочками. Прапорщик стиснул зубы и, преодолевая ощущение шомпола, устроился удобнее. Попутно отметил, насколько он ослабел. Пальцы било крупной дрожью от малейшего усилия, рука слушалась, но казалась чужой. Словно между разумом и конечностью поселился посредник, передающий указания с крошечным опозданием и по-своему. С акцентом, так сказать. Одна рука, второй прапорщик вообще не чувствовал. Она вполне себе двигалась, однако совсем потеряла чувствительность. Не глядя на руку, командовать ей не получалось.

— Проснулся, — сказал орк. Не спросил, а отметил.

Подолянский снова вздрогнул, моргнул. Орк не появился ниоткуда, не соткался из пустоты и темноты. Он все время был здесь, рядом, по ту сторону костерка. Только Анджей его не видел до поры.

Морозило, ледяные иглы касались кожи, прямо напротив сердца, и от алмазно-острого наконечника бежали, струились вглубь тела тончайшие нити могильного холода. Прапорщик плотнее закутался в одеяла.

— Хорошо, — сказал орк. — Мог и не проснуться.

Зеленокожий был очень стар, казалось, что на его фигуре не осталось и полуфунта жира, и мышцы давно растворились. Скелет, который подпоясали веревкой и натянули поверх шкуру, великоватую для костяка, выцветшую до желтизны. А глаза... Глаз у орка не было. Глубокие темные глазницы заливала чернота. Мертвое, неподвижное нечто и ничто.

На сей раз Подолянский не вздрогнул. Его и без того колотило мелкой противной дрожью. Прапорщик вытянул из-под одеяла руку. Поднес вплотную к огню. Желтовато-оранжевые язычки пламени не обжигали и не грели. Анджей оглянулся, всмотрелся в окружающий мир...

За пределами светового круга костра не было ничего. Ни звезд над головой, ни травы на земле... И абсолютная тишина.

— Я тебя не знаю, — сказал Подолянский орку. То есть, сказать он хотел нечто иное, но вырвались именно эти слова.

— Мы не встречались, — кивнул желто-зеленый. В каждом его жесте была какая-то определенность. Законченность. Так, словно шаман — а как его иначе назвать-то?.. шаман и есть — знал все, что есть и будет, и ничто не могло его удивить.

— Что со мной?

— Ты умираешь, — констатировал орк, все с той же неумолимой определенностью. — То есть, ты уже умер.

— Брешешь, курва вяленая... — выругался Подолянский и тут же зажмурился от резкой боли. — Только ребра шалят. Ну то сам дурак, под пулю подставился, да и то, по касательной прошла.... И вообще, бред это все! Грезится. И ты тоже...

— Грежусь, конечно. Но если у тебя такой бред, значит, пуля удачливее оказалась, чем кажется, — резонно заметил шаман. Говорил он очень чисто, без тени орочьего акцента, придаваемого клыками. Закрой глаза — и обычный человек. Зеленые так болтать не могут, хоть все зубы повышибай.

— Бред, — повторил прапорщик.

— Как пожелаешь, — в голосе шамана скользнула нотка иронии. — Но Смерть уже стоит за спиной. Лучше не оборачивайся.

— Почему? — глупо спросил Подолянский.

— Она тебя увидит, — разъяснил шаман. — Я скрыл тебя. На время. Но если ты посмотришь в глаза Смерти, она тебя увидит. И заберет. Не оборачивайся. Никогда.

Больше всего прапорщику хотелось повторить про бред. Только вот ...

Бред, он обычно другой. Хоть алкогольный, хоть горячечный. И огонь, и шаман... И мысли не путаются, как бывает при помраченном рассудке. Наверное, так выглядит настоящее сумасшествие — все представляется совершенно реальным, даже то, чего быть не может.

В следующее мгновение Подолянского обожгло стыдом. Он забыл. Увлекся своими бедами, словно тварь какая гражданская, фацет моднявый...

— Как ... они? Как застава?

— Никого не осталось, — покачал головой старый орк. — Люди Границы погибли все.

— А ... Она? — Анджей не смог произнести имя. Во рту пересохло, руки снова дрогнули, став ватными. Память с предательской услужливостью подсунула видение мягких как нежнейший шелк волос, рассыпанных на подушке...

Шаман снова качнул головой. И после паузы сказал:

— Остался только ты.

— Но почему? — вопрос вырвался, буквально выдрался, раздирая глотку и душу. — Царь Небесный, блядво ебанное, чтоб вас...

Подолянский закашлялся. Усилие оказалось чрезмерным, кашель заскреб по грудной клетке когтями.

— Уголь, — вымолвил орк, всего лишь одно слово.

— Уголь?

— Уголь, — повторил шаман. — Вас убил уголь.

— Чтоб тебя... — прошептал Подолянский. Мысли внезапно обрели кристальную ясность, начали выстраиваться, цепляясь одна к другой, открывая сокрытое, освещая тайное и непонятное.

— Та партия геологов, первая, давняя, они искали не золото?

— Да. Люди думают, что орки глупы. И гномы тоже думают. Они часто нанимают 'тупых зеленых уродов' на грязную, черновую работу. Бери больше, кидай дальше... — тонкие губы шамана скривились в усмешке. — А потом говорят-говорят-говорят, думая, что мы не в состоянии услышать и запомнить.

Старик помолчал.

— Когда-то я не знал... а теперь знаю, что есть четыре основных разновидности угля. Первые два называются 'бурый камень' и 'черный простой', их в мире много, но это угли плохие, 'некларийные'.

Последнее слово далось шаману с трудом. Подолянский молча слушал.

— Они идут на обогрев, и в большие топки на больших заводах. Но есть еще 'черный номерной', это очень хороший уголь, без него не будет прочной и легкой стали. А самый наилучший — 'обсидиановый глянец'. Он питает паровые сердца ваших 'големов' и летающих кораблей. 'Номерного' и 'глянца' в мире осталось очень мало, а Йормланд и Арания удваивают потребление каждые десять лет.

Догадка обрела ясность, ударила Подолянского, шарахнула как разряд молнии.

— Те, первые геологи, которые давно умерли?.. Искали уголь? Хороший калорийный уголь? И нашли?

— Да. Но рассказать уже никому не успели.

— Вы их? — изумился прапорщик лихости зеленых.

— Нет. Не мы. Но, знай я суть вещей в те дни... О, тогда бы наши клинки прервали жизни тех многомудрых изыскателей сразу, лишь когда они явились на берег! И записи их сгорели бы в пламени костров!

Шаман тяжело вздохнул, опустил острые плечи.

— Но про геологов не забыли, об экспедиции со временем узнали... или вспомнили другие, — Подолянский вслух разматывал нить рассуждений, вытягивая ее из спутанного клубка событий. — Те, кто не хотели, чтобы про находку узнал кто-то еще. Они прислали новую партию, чтобы найти старые журналы и провести контрольные замеры.

Шаман кивнул:

— Другие геологи, другие инструменты. Но искали то же самое. Проверяли.

— И, надо полагать, нашли. А потом ... потом они убрали свидетелей... всех, — прошептал прапорщик. — Всех, кто помнил про старые записи и мог их прочитать хоть краешком.

— Думай, — строго указал шаман, хмурясь. Сквозь орочьи черты лица проступил на миг Водичка, улыбнулся грустно, — уничтожить заставу, это не хрен собачий напильником шлифануть.

— Да, не сходится, — кивнул Анджей. — А! — он стиснул слабые кулаки. — Та поножовщина, у Бганов...

Подолянский ударил рукой о землю, еще и еще, не замечая боли в разбитых пальцах. Слезы застили глаза.

— Они избавились лишь от нанятых работников, а никто из наших ничего и не знал! Разве что Цмок мог что-то заподозрить. Да то и вряд ли. Надо оно гауптману? Через неделю про геологов забыли бы напрочь, дело сделано. Но тут случилась бойня на мызе, объявился любопытный сыскарь... Медицинское исследование тел, донесения в столицу. Стало бы известно, что работники не просто угорели, начались бы вопросы. Геологи могли привлечь к себе ненужное внимание. Запросы в столицу, как пить дать, протоколы, допросы с подписями, переписанные паспорта. И кто-то решил перестраховаться. Обрубить концы начисто. Орочий налет, все свидетели убиты, все бумаги сгорели, следы захоронены под трупами. Никому нет дела до старых покойников, когда разом появилось столько новых.

— Да, вас просто вычеркнули из жизни. Чтобы никому ничего не рассказали, — констатировал шаман. — Вот теперь все правильно. Раньше жизни забирало золото. Теперь же... Недаром в Герцогстве уголь зовут 'черным золотом'.

— Но кто? — Подолянский уставился на орка, и взгляд прапорщика бесследно тонул во тьме, что стояла бездонными озерцами в глазницах шамана. — Кто мог все устроить? Ты же знаешь!

— Не знаю, — пожал худыми плечами орк. — Это дела людей. Может, еще подгорных, чьи плавильни пожирают уголь. Здесь надо искать следы в ваших городах.

— Значит, остался только я, — опустошенно выговорил прапорщик.

— Ты не слушал меня, — укорил шаман. — Тебя тоже не осталось. Женщина с глазами демона убила тебя. Один глаз она потеряла...

Шаман протянул Анджею раскрытую ладонь, на которой лежала невесомая стекляшка в виде крохотной выпукло-вогнутой линзы из непонятного материала, тускло-серого цвета. Точь в точь, как у Юлии... Вот почему девушка прикрывала один глаз. Она потеряла линзу, которая скрывала... что скрывала? Что может скрывать линза? Настоящий цвет глаз — верную примету, которую подделать невозможно. Оказывается, можно!

Подолянский недоверчиво хмыкнул, стукнул кулаком в бедро

— Как она меня убила, если я живой?

— Нет, не живой. Смерть уже приняла власть над тобой. Но пока она не может тебя найти. Я спрятал. На время. Так что — не оборачивайся.

Подолянский молчал. Рассудок вопил, тасуя аргументы здравого смысла, подсказывая, что такого не может быть. Все это не более, чем видения разума, помраченного ранением. Надо всего лишь открыть глаза и вырваться из бреда. Увидеть лица друзей и врача, почувствовать койку лазарета под задницей.

Прапорщик опустил голову, напряг шею. Чтобы даже случайно не заглянуть себе за плечо, туда, где была лишь тьма. Абсолютное Ничто за пределами слабого костерка, слепое, голодное, ищущее...

— Зачем? — спросил Анджей. — Я же человек. Я же враг, сто дзяблов тебе в сраку сушеную!

Вот теперь шаман по-настоящему улыбнулся. Очень грустно, как улыбается старик при воспоминании о безвозвратно минувшей юности.

— Когда-то это был наш мир и наша земля, ведь мы стали первыми жителями, — заговорил он. — Здесь правили наши боги. Тогда чудеса были везде и во всем. Такие, как я могли летать, говорить с камнем и ветром. Насылать несчастья и приманивать удачу. И даже возвращать тех, кто ушел.

Тишина.

— А затем пришли подгорные и привели своих богов. Потом эльфы. Богов стало много, а разделенной между ними силы мира оказалось мало. И чудеса были слабы, потому что богам не хватало силы даже для себя, а их народам остались крохи.

— И затем пришли люди...

— Да, затем пришли люди, — эхом отозвался шаман. — Но это уже совсем другое сказание...

— Зачем рассказал мне, человеку? — спросил Подолянский. Прапорщику показалось, что костер начал угасать, и тьма сгустилась, придвинулась ближе к трепещущим язычкам пламени. И к нему.

— Я рассказал это себе, — отрезал орк. — Что до тебя... Я не могу, как старые шаманы, договариваться со Смертью как равный. Не умею возвращать ушедших так, чтобы они жили вновь, будто ничего не случилось. Но я могу скрыть тебя от Нее. Ты умер, но будешь ходить по земле, и никто не заметит, что ты не живой. Кроме таких, как я ... но нас уже почти не осталось.

— Я согласен!

— Конечно, ты согласен, — усмехнулся орк. — Кто бы сомневался!

Подолянский закутался в одеяла. Придвинулся ближе к огню. И все равно прапорщик замерзал. Внутренний холодок плел сеть вокруг бьющегося (пока!) сердца, неторопливо и неумолимо подбирался к сосредоточению жизни.

— У всего есть цена, человек Границы, — сказал шаман, и голос его был тяжел, как скала и мрачен, словно тьма подземелий. — Чтобы обмануть смерть, надо заплатить. И я хочу получить плату.

— Что я должен отдать? — очень тихо, одними губами выговорил Анджей.

— Ты дашь слово.

Прапорщик молчал, ожидая.

— Ты дашь слово, — повторил шаман. — Что убьешь всех, кто виновен в гибели твоих людей. Найдешь хоть на краю света. И убьешь их, до единого.

— Я ... — Анджей встрепенулся, хотел было что-то выкрикнуть, но обуздал порыв, заковал его обручем воли. — Если выживу, то убью их всех и без твоей клятвы. Всех!

Голос сорвался, прапорщик тяжело сглотнул и вытер глаза.

— Ты спросишь, зачем мне это? — опередил шаман. — Ответ простой. Они убили не только твою заставу. Они убили и мое племя тоже. Приговорили к верной смерти. Гномы открыли дорогу, и как встарь, снова вернутся времена набегов. Люди начнут укреплять границу и устраивать карательные вылазки. Мы окажемся между двумя клинками, чужие для всех. А затем начнется дележка угля и великая война за 'черное золото'... Мы мертвы, как и ты. Только это случится позже. Не Они, — шаман отчетливо выделил слово 'они', — создали такой порядок вещей. Но Они столкнули камнепад, который погребет нас. И я хочу, чтобы ты отомстил. За тех, кто еще жив, но уже обречен.