Напротив — контрастом с вечно улыбающейся, общительной Лаххи, сидела Элентари. На лице у нее было привычное всем надменно-скучающее выражение. Алебастровое лицо своей неподвижностью напоминало маску. Сегодня — видимо, в честь праздника — она надела платье. Черная бархатистая ткань, глубокий узкий вырез, широкая юбка. В вырезе яркий радужный блеск — адамант в серебряной оправе. Она была соблазнительна, привлекательна — и все же Раэндиль, сам того не желая, видел в ней нечто порочное и больное.
— Эли, ты будешь сегодня петь?
— Почему бы тебе не перестать коверкать мое имя? А, главное, не найти себе другого компаньона по пению?
"Взбалмошная девица!" — с привычной усталостью подумал Раэндиль. Его постепенно начал раздражать ее характер и манера посматривать на всех свысока. Она слишком уж отличалась от прочих девушек Цитадели. Своим характером — резкая, несдержанная, порывистая; болезненностью своей красоты — остальные девушки выглядели, может, и менее утонченными, но куда более полными жизненной силы. Своей ярко выраженной чуждостью в крепости — не подчиняясь ни общим правилам, ни обычаям, не выполняя какой-то работы, она целыми днями могла носиться где-то верхом или сидеть у камина. Раэндиль знал, что она родилась не в самой Цитадели, но это ему не казалось достойным поводом не соблюдать здешних устоев.
Ее не то чтобы недолюбливали — скорее, просто чуть сторонились, тем особым образом, как это умели сделать только здесь: ты все так же включен в общий круг, тебя не избегают. Но все равно к тебе относятся немного по-иному. Раэндиль сравнивал ее с прочими своими знакомыми девушками — Лаххи, Линнэле, их подружками — и ему все больше казалось, что с Элентари что-то не то. Он не мог выразить этого словами, но чувствовал, как безошибочно чувствовал многие другие вещи.
Избалованная папина дочка, очень талантливый ребенок... Он искал причины того, что могло сделать ее такой. Не мог найти — кроме одной: уж очень она напоминала ему по характеру и темпераменту своего отца. Но человеческое тело едва ли было способно выдержать такую силу внутреннего огня — и он подтачивал ее изнутри, медленно, но верно.
И все же Раэндиль любил ее. Несмотря на обидные шутки и частую грубость, на ее явное пренебрежение. Это было выше его сил — заставить себя отказаться от мечты об этой девушке. Раэндиль представлял ее себе вновь и вновь — тонкие пальцы летают над флейтой, серебряный пояс-обруч подчеркивает неправдоподобно узкую талию. Прозрачная кожа на щеке — и синяя жилка на мраморном виске. Сон, а не реальность. Сон, который ускользает из рук твоих, потому что снам не место в реальной жизни. Сны должны таять с наступлением рассвета, оставляя сладкую истому и сожаление о том, что они уходят. Ожившие же сны — мучение и пытка для всякого, кто запутался в их невидимых сетях.
* * *
— Смотри мне в глаза... Смотри через меня.
Раэндиль послушно заглянул Наместнику в глаза. Сначала там не было ничего, кроме зеленых искристых ободков вокруг бархатистых шипов зрачков. Потом ему показалось — он падает куда-то вперед, мчится сквозь абсолютный мрак ночи. С огромной скоростью — звезды вокруг сливались в белоснежные полосы. Его захлестнула темно-синяя волна, и мириады светлячков кружились вокруг, их крошечные крылышки забивали ему глаза, не давали разглядеть то, что было за этой слепящей рябью. Он старался мысленно отогнать их, уловить отдельные части изображения. Оно двоилось, троилось, шло цветными радужными пятнами.
А потом вдруг стена светлячков вспыхнула ослепительно голубым пламенем и опала удушливым пеплом. Он не мог вздохнуть от сковавшего его ужаса — и на одном выдохе остатка воздуха заговорил. Голос звучал как чужой, со стороны.
— Дважды будешь ты умирать, и дважды вернешься, и огонь опалит руки твои — цена возвращения. Цепь разомкнута, разорвана... Мщение...
Воздух кончился. Он неожиданно очнулся — на полу, Гортхауэр навис над ним, теребил. Раэндиль еще никогда не чувствовал себя таким слабым и усталым. Он смотрел на Наместника, не понимая, зачем тот все трясет его за плечи. Ему было мучительно безразлично все, что происходило или могло произойти вокруг, в том числе и собственная судьба. Перед глазами стояли картины недавнего видения. Несколько — страшных, едва понятных.
Он теперь жалел, что вообще начал разговор с Наместником. Еще час назад ему казалось, что от этого будет какой-то прок. С самого момента излечения от действия памятного заклинания с Раэндилем творилось что-то странное. Он видел предметы по-другому. Вокруг них часто был разноцветный ореол — и он часто соответствовал настроению, которое создавал предмет. Тот же ореол был и у людей. Еще ему снились странные сны — часто вещие, пусть и в мелочах только подтверждающиеся, но сбывающиеся в точности. Иногда он мог, сам не зная, откуда, указать положение какой-то вещи, узнать имя незнакомого человека. Легко читал чужие мысли, даже затаенные — правда, только те, что были оформлены в слова или яркие образы. Вообще — чувствовал все как-то необыкновенно остро. Цвета, запахи, вкус, настроение вокруг. Ярким, пряным был мир с момента пробуждения. Это часто пугало. И тогда он решил обратиться к Гортхауэру, в надежде, что тот, как виновник всего, сможет ему хоть что-то разъяснить.
Вместо этого Наместник отвел его в свои покои — Раэндиль с интересом и удовольствием разглядывал комнаты. Комната оказалась двойной, но, в отличие от прочих покоев Цитадели, вторая комната не имела окон, оттого снаружи казалось, что комната одна. В первой, с окном, из мебели было только: широкий стол, заваленный книгами и свитками, несколько простых деревянных стульев, вешалка в углу. На вешалке висел изрядно истрепанный простой черный плащ. На полу были толстым слоем постелены разнообразные ковры и коврики местной работы. На стенах были укреплены кованые подсвечники из вороненого железа. Раэндиль узнал руку самого Наместника. Во второй — как бы спальне — стояла широкая кровать, застеленная серебристой пушистой шкурой неизвестного зверя, шкаф и еще пара стульев, простых, с жесткой деревянной спинкой. Мелькнула мысль — а зачем ему вообще кровать, он же не спит? Стены были завешены темными гобеленами с геометрическим узором, на них было развешано оружие — мечи, ножи. На стульях были небрежно разбросаны вещи — верхняя куртка, шелковая рубашка с необыкновенными, должно быть, из цельного аметиста выточенными, пуговицами. В общем — все до крайности скромно. Единственный элемент роскоши — умывальник в углу, не с кувшином, как у остальных, а с подведенной напрямую водой. В прочих комнатах таких не было, умывальники с водой, льющейся из трубы, укрепленной над ними, были только в коридорах Цитадели. Эти трубы, из которых лилась приятно теплая чистая вода, были для менестреля верхом черной магии. Он так и не поверил, что это — совсем не сложное устройство.
А в остальном — все намного проще, чем у самого Раэндиля — тот понатащил себе в комнату всяких вышивок и светильников, выклянчил у кастеляна кресло из библиотеки — уютное, глубокое и мягкое.
Такая простота несколько задевала Раэндиля, он едва ли мог точно выразить, почему. Ему казалось, что наместник такой могучей крепости, как Ангбанд, должен жить так же, как эльфийский король. Он слишком привык связывать роскошь и уважение. Но, искоса глядя на Наместника, он начинал понимать, что этому не нужно ни дорогих одежд, ни драгоценных украшений, чтобы иметь все, что он ни пожелает. Майа был силой и властью уже сам по себе, по сути своей, ему не нужны были атрибуты. Раэндиль чуть искоса наблюдал за ним, делая вид, что разглядывает оружие на стенах. Посмотреть там было на что — работа была редкостная. Но персона Наместника была куда как любопытнее.
Холод, вот что было в нем основной компонентой. То есть, где-то там внутри был и огонь — темное пламя недр земли — но на поверхности был только лед и мороз. Он был равнодушен — деланно ли, искренне ли — ко всему, что вызывало у обычного человека реакцию: чья-то боль, какая-то радость. Вежливое внимание — максимум, что можно было получить от него. Никогда не улыбающееся по-настоящему, слишком красивое для человека лицо, слишком яркие — абсолютно нечеловеческие — глаза невозможной зелени, оттенка налета на старой меди или отлива крыла селезня, с золотыми брызжущими искрами. Странно — но очень высокий и широкоплечий Гортхауэр не производил впечатления физической мощи. Весь устремленный вверх, слишком легкий, мягкий в движениях. Словно эльф, думал Раэндиль. И в самом деле, Наместник походил больше на эльфа, чем на человека. Очень пышные, крупно вьющиеся волосы дополняли это впечатление.
Гортхауэр задавал ему всякие, нелепые на первый взгляд, вопросы. Заставлял делать странные вещи — например, смотреть с закрытыми глазами на разные предметы в комнате. А потом вдруг заставил сделать вот это странное — и теперь менестрель лежал на полу, на мягких и чуть колючих коврах, не имея ни малейшего понятия, что же это было.
— Рассказывай, что ты видел. Говори.
Менестрель молчал. Не хотелось ему говорить вслух о том, что он увидел. Но Майа настаивал.
— Тебя. Другим. Внешне другим, — поправился он. — Но все же — тебя. Вода, много воды — и ты был в ней, под толщей. Потом — равнина, войска, клинок. Сломанный клинок, бьющий в горло. Еще какие-то лица, люди... Ты узнаешь, что такое смерть, если я понял смысл видения.
Майа поднялся, сел на стул, скинув на пол куртку. Менестрель обратил внимание на то, что Гортхауэр нервно сплетает и расплетает кисти рук — в тесно облегающих перчатках, длинные гибкие пальцы. Перчатки были как бы второй кожей, только угольно-черной. Раэндиль пытался понять, отчего же так, словно зачарованный, следит за каждым жестом Наместника, обращает внимание на мельчайшую деталь его облика. Он четко чувствовал, что между ним и Гортхауэром есть некая связь, установившаяся с момента произнесения слов заклинания Смерти. И, внезапно, он резким движением поднялся с пола, встал напротив Наместника, глядя на него сверху вниз. Стиснул кулаки, в которых напряженно билось желание ударить в это надменное лицо.
— Что ты сделал со мной?
— Если бы я сам знал...
На мгновение Раэндиль застыл, обескураженный такой наглой откровенностью — в голосе Майа не было ни малейшего сожаления, словно он просто оборвал с дерева лист, а не сделал нечто, возможно, опасное, с человеком. Потом его охватила ярость. Такой он еще не знал никогда, да и никогда не знал, что сможет собрать ее в такой багровый клубящийся шар и метнуть в противника. Он не видел ничего обычным зрением — только багровая пелена, но знал, что где-то там впереди Майа отшатнулся, как от удара плетью, стиснул виски обеими руками.
А потом его ударило серебряной молнией — по глазам, по лицу, — и отшвырнуло к стене так, что у него полностью перехватило дыхание от боли в спине. И эта молния стала скручивать его, прожигая в местах прикосновения кожу насквозь — так ему казалось... Он увидел глаза своей смерти — зеленые с золотом, теплые по цвету, но холодные, словно ледник...
* * *
И вдруг все кончилось — но не просто оборвалась боль, нет — сверкнуло что-то пламенным алым, его больно ударило в грудь. Где-то там далеко, он как-то знал это, такой же удар, только намного более сильный, пришелся по Наместнику. Раэндиль увидел опять комнату, предметы, Наместника, в точно такой же позе распластанного на противоположной стене, так же державшегося за грудь. А на пороге был силуэт человека и Раэндиль в испуге отвел от него глаза, едва взглянув. Ослепительно черное одеяние — глаза резала эта чернота, так, что нельзя было даже разобрать толком очертаний. Бледное пятно лица, видны на нем только глаза — мечущие молнии, леденящие душу. Над этими страшными глазами — венец с невозможно блестящим камнем. Мелькор. Стихия Гнева. Несущий смерть демон...
Раэндиль опустил глаза в пол и старательно считал квадратики на коврике под ногами. Гортхауэр тоже молчал, и, как ощущал краем чувств менестрель, чувствовал себя не особенно лучше. В комнате висело напряженное, тяжелое, как скала, молчание. Было страшно и тревожно, словно перед грозой.
— Что здесь произошло? Говори.
От звуков этого голоса у Раэндиля по спине потек холодный пот и затряслись руки. Больший ужас он испытывал только тогда, на Тропе Мертвых. Мелькор говорил на наречии Трех, но обращался не к нему. Голос Гортхауэра был деланно уверенным и спокойным — Раэндиль был достаточно чуток, чтобы распознать эту деланность.
— Он использовал магию против меня. Истинную Магию.
Гневные, страшные глаза уставились на Раэндиля. Он чувствовал, как ладони покрываются бисеринками влаги, леденеет дыхание. И вдруг пропало ощущение страха, сменилось теплом — таким, какое бывает, если пригреться на солнце. Он робко поднял глаза — перед ним стоял все тот же чародей из Тронного зала, с его мягким лицом и глубокими озерами глаз... Словно и не было миг назад воплощенного ужаса, карающего гнева.
— Разве ты не видел, он не понимает своей силы, делает это случайно?!
Резкий, гневный голос, обращенный к Майа, но уже не вызывающий панического страха. Просто — гнев человека, не ужас из глубин земной тверди.
— Случайно?! Да он меня едва не...
Тут Наместник запнулся, потом сделал нечто неуловимое, такое, от чего в воздухе повис неприятный звон, словно комариный писк. Какой-то яркий свет возник в промежутке между двумя Айнур. С трудом, напрягая второе зрение, Раэндиль увидел, нечто вроде черно-фиолетового смерча на месте Гортхауэра, пляшущего, вертящегося на месте. Внутри этой кляксы мрака порой спыхивали и быстро гасли темно-алые и тускло-золотые полосы и пятна. Менестрель понял, что видит истинную форму Майа, для которого тело было лишь оболочкой, одеждой.
Но на месте Мелькора он не увидел ничего подобного, как не напрягал зрение. Все тот же человек, только в ало-серебряном, где-то по краю — ярко-синем ореоле. Какая-то мысль прошла по периферии его разума, и ушла куда-то глубоко. Вторым зрением он смог на миг четко увидеть лицо Владыки Ангбанд — тонкие, немного мелкие черты, большие темные глаза, чуть впалые щеки. Мягкий очерк губ, упрямый подбородок. Через все лицо, наискось — три багровые полосы, шрамы от когтей орла Соронтура. Они не портили лицо — смотрелись как-то отдельно, не связывались с остальным обликом. В общем — лицо было вполне человеческим, даже не сказать, что особо красивым, особенно в сравнении с точеным профилем Наместника. Обычное лицо, усталое и несколько безвольное даже, пришлось признать менестрелю. Он вспомнил эльфийские рассказы и едва не расхохотался — эльфы так красиво живописали страшного Черного Властелина, исполненного страшной мощи, огромного роста и с ужасающим обликом. Ах, если бы они знали, в чем на самом деле заключается мощь того, кого они звали Моргот Бауглир... Если бы понимали, что не надо быть огромным, чтобы быть страшным... Что пугать можно — вовсе не страшным огромным боевым молотом. Достаточно быть просто — Вала. Силой Воплощенной.
Четкое видение вздрогнуло и расплылось, почти пропало. Теперь он видел только причудливую игру света и цветов между Айнур.
