Поскользнувшись на скользком берегу и едва не упав в очередной раз, Вогнутый Лоб быстрым шагом взбежал на прибрежный откос и дальше на взгорок, поросший кустарником.
Детёныша нигде не было.
* * *
Вода небрежно плещется о песчаный берег, а Режущему Бивню кажется, будто он слышит, как поёт каждая капелька. Поёт соприкосновение. Нежность.
Он улыбается. Он пришёл искупаться после нелёгкого дня и сбросить тяжесть с души, пришёл один — и вдруг передумал, забыл. Эта вода, она так хороша и без него, он не хочет порушить её сладкую песню.
А по воде плывут лебеди. Как три облака в синем небе. Он, она и птенец, уже большой. И теперь охотник смотрит на них, на белых птиц.
Это знак. Знак ему. Их будет трое. Чёрная Ива родит ему сына, они станут как эти лебеди, дружные и прекрасные. Как белые птицы. Как облака на ветру.
Кончается лето. Мир поёт песню Заката. Всё поёт, не только вода. У алого неба тоже есть голос, узор сиреневых облаков напевает, подобно качке деревьев, подобно трепету кустов. И вечерние мотыльки шуршат песню, и стрекозы, и все остальные. Ухо не слышит большинства этих песен, но сердце чувствует. Шаман утверждает, что даже гусеницы могут петь, они поют для муравьёв и дают им молоко, как матери детёнышам. А "детёныши" защищают их, как отцы. И Режущий Бивень будет защищать, теперь у него есть, кого защищать, теперь он знает, о ком заботиться. Весь мир сошёлся в одно, в Чёрную Иву — и в ней это всё, все эти напевы, вся эта прелесть. В ней, в белой лебеди.
В стороне раздались громкие всплески, кто-то грузно плюхнулся в реку — и всё испортил. Режущий Бивень морщится, глядит чуть ли не со злобой. Конечно же, Кривой Хребет. Три лебедя повернули и быстро поплыли вдоль берега прочь. Режущий Бивень тоже поднялся и потихоньку направился следом. Очаровали его эти птицы.
Берег порос светлыми ивами, им достаточно влаги, их узкие листья сочны и блестящи с изнанки. Они все смотрят вслед заходящему солнцу, провожают светило, готовятся ко сну. Режущему Бивню тоже надо бы возвращаться, немного поспать и опять браться за работу. Опять. Потому что работы оказалось больше, чем он рассчитывал. Потому что семье нужно мясо на долгую зиму, потому что у него есть жена, ненаглядная Чёрная Ива, а ещё будет сын. Или дочь.
Плесканье Кривого Хребта больше не слышно, лебеди остановились. Мирно покачиваются на воде, словно дремлют. И Режущий Бивень присаживается. Ещё светло. Ещё солнце не село. Ещё рано спать. И, всё равно, Чёрная Ива не может спать с ним рядом, не полагается. А одному — какой сон?
Может быть, он вздремнёт прямо здесь, на берегу, подальше от шума, под сенью ив. И эти ивы будут спать вместе с ним, этим не запрещено, никаких душ они не обидят, никаких духов. Хотя... хотя он не понимает, ну никак не понимает, кого может обидеть любовь, их любовь с Чёрной Ивой, с женой, почему так долго нельзя... Почему? А на оргиях можно. Всё можно. Всё, что угодно!
Он так сильно стискивает зубы от возмущения, что, кажется, слышит их яростный треск. Зубы его понимают. У них тоже много запретов: не ешь то, не ешь это, даже не пробуй... Исстари так повелось, заповедано, духи рассердятся... Может, и вправду рассердятся, а ему всё же кажется, что возрадуются. Настоящей любви и неистовой духи радуются — как может быть иначе? Разве у львов есть запреты? Сделают немного шагов в сторону — и опять. Упадут, поднимутся — и опять. Без конца, днями и ночами напролёт. А носороги? Кажется, солнце успеет оббежать полнеба, а они всё ещё взгромождены друг на дружку. И никого не стесняются. Никаких духов. Никаких душ. У душ ведь другие заботы, что им любовь?.. Что волку рога...
Пробежал ветерок по воде, поднял рябь, взбаламутил. Лебеди прижались к самому берегу, к низким тростникам. Там, наверное, и заночуют.
Но не думают ещё лебеди о ночлеге. Опрокидываются в воду, погружают длинные шеи, достают клювами тину со дна. Кормятся. А над ними нависли ивы и плещут светлыми листьями, а ещё выше, в верхушках деревьев, полощется ветер. И бегут алые облака к ночному водопою. "Прекрасная жизнь", — думает Режущий Бивень. Вернее, он даже так и не думает, это думается само — и без слов. Одними улыбками. Одной непрерывной улыбкой. Очарование.
Но что-то ещё происходит в его голове. Он что-то слышит такое... от духа?.. кто-то отчетливо произносит: "Оргий не будет". Режущий Бивень от неожиданности озирается по сторонам: кто же так мог сказать? Неужели Кривой Хребет так бесшумно подкрался?.. Нет, конечно же, нет. Тот, кто это сказал, тот невидим. И, наверное, просто почудилось. Однако он согласен. Оргиям не место в этом очаровании. Режущий Бивень уже успокоился, но... Но опять кто-то так говорит прямо в самое ухо или вовсе внутри головы, у её основания. Нехорошее теперь говорит. Что-то про смерть. Не воскреснешь, пока не умрёшь. Мир тоже воскреснет. Оргий больше не будет. Звери станут послушными. И даже растения. Их можно будет брать в плен... Ничего не понятно. Режущий Бивень в смятении и опять озирается по сторонам. Но там нет ничего. Ничего, никого. Ничего он не видит. Но всё ещё слышит: "Оргий не будет". Должно быть, не выспался он. Должно быть, устал. Одурел от обилия мяса перед глазами. Любой одуреет.
А на пологую, наклонившуюся над водой иву неслышно взобрался лис. Плут бесшумно прошёл по суку — и вдруг свалился с небес на беспечную троицу. Рыжий снег на белую голову. Режущий Бивень опешил, поначалу даже не понял, что за яркий комок вдруг мелькнул, и почему птицы так всполошились, загоготали, и почему лебёдка вдруг пригнула шею к самой воде, распластала, а поверх этой шеи навис воротник. Лебедь растерялся, первым делом прикрыл детёныша, не бросился сразу же на подмогу Белянке — и вместо него бросился Режущий Бивень. Возмущённо вскочил, вбежал в воду, махая руками — всех разогнал. Лис поплыл от берега, и двое лебедей тоже, в разные стороны, но третья птица, самая белая, уже не могла поднять над водой перекушенной шеи. Режущий Бивень не верит, всё ещё машет руками, всё ещё говорит, что-то там говорит или шепчет. Без толку. Клочки перьев с пятнами крови прибило к берегу, прямо к ногам охотника, водные духи отдают добычу ему... А он всё ещё видит белую лебедь. Он ведь думал, что это — знак, он так решил для себя и... ошибся. Ошибся.
Лис в отдалении выбрался из реки и затаился, словно чувствуя, что добыча всё-таки от него не уйдёт. Но появился другой охотник, раздетый Кривой Хребет — заявился на шум и обрадовался:
— Хорошую добычу заполучил Режущий Бивень, ловко расправился.
Режущий Бивень медленно, как в полусне, повернул голову. Кривой Хребет радуется. Чему?
— Лисья это добыча. Режущему Бивню она не нужна.
Кривой Хребет взглянул недоумённо, но долго думать не стал. Вошёл в воду, забрал тяжёлую птицу, ещё бьющую перепончатыми лапами в предсмертной агонии, вынес на берег и довершил лисье дело, свернул окончательно шею.
Нет больше лебеди. Только мясо.
"Всё-таки это знак", — думает Режущий Бивень. Так и на оргиях какой-нибудь лис прыгнет на его лебёдушку... а он... что он сделает? Что сможет сделать? Разведёт руки в стороны и уступит... Кривому Хребту!..
Надо бы ему ополоснуться в воде, он ведь за этим первоначально пришёл, но теперь как? Теперь в воде плавает кровь, он и без того замочил ноги.
Солнце село. Пора возвращаться. Впереди ещё много работы.
* * *
Для Высунутого Языка настала благодать. Настоящая благодать. Горы мяса кругом, требуха, кости — изобилие, и никто не мешает. Нюхай сколько угодно. Шаман к мясу не лезет, а люди гиен стерегут, не его. А ему только лучше от этого, что нет гиен, вольготнее. Вот уж нанюхался. Такое раздолье. Благодать. Праздник.
А шаман спит в своей палатке. Должно быть, спит. Но Высунутый Язык так нанюхался — не до шамана ему. Свою женщину вспомнил. На ту глядит. Любуется.
Она возится с мясом. Устала. Одна она режет и солью посыпает. Муж её бросил. Такую женщину бросил. Какой муж у неё непутёвый! Другие женщины рядом работают, мужчины работают, но Высунутый Язык на других не глядит, на неё только. Ему хорошо. Какая она красивая! Нарадоваться не может. Он всё готов сделать для этой женщины. Всё, что в его силах и даже больше. Охранять будет, раз муж её бросил. Как мог уйти от такой! Какой непутёвый. Жалко даже её Высунутому Языку. С мужем не повезло ей. Совсем не повезло.
Но не всё здесь так благодатно. Костров много горит. Трещат, ослепляют. Мешают Высунутому Языку. И люди тоже мешают. Много людей. Других людей много, посторонних, а ему одна она нужна. А другие мешают. То по сторонам озираются, то с нею говорят, отвлекают. Надо бы её от костров отозвать, чтобы одна была. И чтобы он её охранял. Этого хочется.
Высунутый Язык пробует внушить: "Отойди от костров, женщина. Хватит резать уже. Хватит солить. Отойди. Отдохни". Долго он так внушает, но не получается. Не слышит его женщина, не чувствует. Далеко он от неё находится, а приблизиться не может. Костры мешают. И лишние люди. Только Высунутый Язык настойчив. Опять внушает: "Отойди, женщина. Хватит уже. Отдохни". Нет, не слышит его. Не чувствует.
Зато гиена услышала и почувствовала. Сзади за Высунутым Языком стоит и сопит. Мяса хочет, чтоб он провёл, указал, где можно украсть, где нет охраны. А он не хочет указывать. Гиена ему не нужна. Гиена выдаст его. Люди заметят гиену, а потом могут заметить того, кто с ней рядом. Повёл гиену Высунутый Язык. Повёл, да не туда. Нарочно к мальчишкам направился, где они сторожат. Там долговязый юноша стоит на посту. С дротиком стоит, покажет гиене, как воровать. Сейчас покажет.
Но гиена не глупая. Сообразила, что ведут в западню. Обозлилась и пошла прочь. Назад в темноту улизнула. И Высунутый Язык тоже обратно вернулся. За своей женщиной наблюдать. Наблюдать и внушать. "Отойди в сторону, женщина. Хватит уже. Отдохни!"
На этот раз вроде как получается. Вроде услышала. Призадумалась. Нож отложила. Пошла в темноту.
Высунутый Язык сразу за ней. Она до ветра пошла. А он — охранять. Вдруг гиена какая к ней сунется. Вдруг ещё кто. Присела женщина по своему делу, а Высунутый Язык неподалёку таится. Вместо мужа её защищает. От любого заранее защитит. А она даже не догадается, какой у неё защитник. А он защитит. Он способен.
Быстро сделала своё малое женщина, поднялась. Сейчас к мясу вернётся, к остальным людям. А он останется тут. Её влагу нюхать, что из неё вышло. Он нюхает влагу. Приятно ему. Лучше даже, чем мясо нюхать. Приятно. Будто он с нею вместе. Будто слился в единое. Вошёл в неё, не отлепится. Как муж с женой. Будто в страсти слились. Хорошо ему. Здорово.
Но она не ушла. Наоборот, отошла ещё дальше от остальных, от костров и от мяса. Опять присела. Но теперь по-другому присела. Как будто к духам хочет обратиться или к предкам станет взывать. Высунутый Язык бросил нюхать. Он должен быть рядом. Охранять должен. Уже сзади стоит. Прямо за нею. Защищает.
А она заговор шепчет. Силы для себя хочет. Во тьме видеть хочет. Хочет любое насквозь прозревать. А он сзади стоит. Он всё слышит. Он мог бы схватить её душу, как медведя схватил, и тогда её бы тоже закопали, как закопали его, но он не хочет ей зла. Ей — не хочет! Хорошего хочет. Помочь. Ей он поможет. Направит. Не так она делает. Шаманского зелья себе не достала, попусту шепчет. Кто её слышит? Никто. Он только слышит, а она даже не знает. Не видит. Не чувствует. Нос гиены ей нужен, пускай долговязый юноша проткнёт гиену своим отравленным дротиком, пускай идёт по следам и отрежет нос. Пусть так сделает юноша, для неё пусть так сделает, он ей это внушает, сзади внушает, но попусту. Она шепчет своё и не слышит. Не слышит. Не чувствует. Без шаманского зелья не чувствует. Он ей снова внушает своё, опять повторяет про долговязого юношу — нет, всё попусту. Не слышит она. Не получится. И гиена никак не пойдёт к долговязому юноше, не подставит свой бок под его дротик. Отчаялся Высунутый Язык. Только и может, что охранять. Но не от кого охранять. А помочь ей не может. Не слышит она. Не слышит. Не чувствует. Всё своё шепчет. Силы просит. У кого просит? У тьмы?
Высунутый Язык опять ей сзади внушает. Другое внушает. Мозги стервятника ей помогут. Тогда сможет прозреть, как того хочет. Пускай добудет мозги стервятника. Муж её непутёвый пускай поймает стервятника и отдаст ей мозги, так надо сделать, тогда будет толк, а шептать попусту нечего. Незачем. Но и это не слышит она. Не слышит. Не чувствует. А её муж непутёвый не поймает стервятника. Мамонта не поразил и стервятника не поймает. А он сам как поможет? Душу стервятника мог бы схватить, но мозги как достанет? Никак. Да и стервятник его не подпустит. Не глупее гиены стервятник, всё видит, насквозь прозревает. Не получится ничего. Не получится.
Внушает он всё равно. Про нос гиены внушает. Про мозги стервятника. Женщина не откликается. Как в тот раз, не откликается. Всё своё шепчет. Шепчет и шепчет. Силы просит. У кого просит? Кто её слышит? Один только он. Не получается у него. Но вот встрепенулась. Услышала всё же? Нет, не его. Другую женщину услышала. Другая женщина идёт до ветру, а она испугалась, вскочила, пошла назад. К мясу решила вернуться. К кострам. К другим людям. А ему там что делать? Нанюхался.
Долговязый юноша один стоит на посту. Мясо от гиен охраняет. Долго так тут стоял, уморился. Задремал юноша. Высунутый Язык хочет над ним подшутить, хочет схватить душу мальчика, как медведя схватил, пускай вспомнят его, как над ним издевались, пусть почувствуют на своей шкуре. Сейчас он поиздевается. Но остановился призрак в последний момент, не стал хватать. Грёзы увидел. Мальчик грезит о взрослой женщине, о той самой, о ней он мечтает. Высунутый Язык хочет теперь проникнуть в его грёзы. Хочет этому внушить. Ему есть, что сказать. Если мальчику нравится взрослая женщина, нужно много подарков. Настоящих подарков. Таких, каких не сможет добыть её муж. Никто другой не сможет добыть. Только мальчик. Если мальчик добудет для неё взрослые подарки, он и сам для неё станет взрослым. Пускай помнит! Пускай дерзает!
Доволен Высунутый Язык. Юноша так влюблён, юноша должен себе уяснить. Тогда будет у него помощник. Тогда вместе они много сделают. Он подскажет ему. Всё сделают, что только надо. Чего хочет женщина.
Вернулся, опять мясо нюхает. Наперёд надо нанюхаться, надолго. Силу надо иметь, чтоб с шаманом бороться. Много силы иметь. Высунутый Язык полагает, что у него теперь много силы. Справится он.
* * *
Ночь — это время Пятнистого Демона. Весь день она с небольшой свитой шла по пятам самонадеянного льва, вместо того чтобы спокойно спать в уютной норе. Весь день её желудок был пуст. А после заката лев вернулся к своим жёнам, у львов ведь главенствует лев, не как у гиен, у которых самцы не смеют и рявкнуть. У гиен женского пола даже имеется длинный кичливый отросток промеж задних лап, точно такой же, как у жалких самцов, украшение. Украшения ведь подобают сильнейшим. А самцы — это вынужденная ошибка природы, такая же, как и все львы, удручающая необходимость. Так полагают гиены. Кто их оспорит?
