Черная Рысь-2. Экзамен на прочность

Я больше не хотела засыпать. Казалось, что с тех пор, как мне поставили капельницу, прошло не больше двух часов, за которые я успела выспаться и вновь почувствовать себя бодрой, готовой к жизни... Но с другой стороны... Мне больше не за чем было жить. Пока я решала, существовать ли мне дальше или умереть, чтобы больше никогда не мучиться, я боялась засыпать раньше времени. Если бы я уснула и не проснулась, приняв решение жить, было бы довольно обидно. Уснуть я бы всегда успела.

— Анна,— я услышала знакомый голос. Дарин все еще был в палате, и я повернула к нему голову без малейшей боли в шее, в позвоночнике, в чем бы то ни было. Я пошевелила рукой, затем второй, поочередно приподняла ноги. Тело вылечилось, с меня сняли капельницу.

— Сколько прошло времени?— я посмотрела на него. Дарин изменился. Точнее переоделся. В теории, он мог это проделать за два часа моего сна, но в таком случае, как он посмел оставить меня в таком виде? И у него слишком быстро росла щетина... и волосы отрастали.

— Анна, ты очнулась,— он подошел ближе, хотел было опустить руку на мой лоб. проверить, горячий или нет, но я машинально отвернулась, и он как ни в чем не бывало поправил подушку, будто именно это и собирался сделать.— Я вызову медсестру.— Он нажал на кнопку быстрого вызова.

— Сколько прошло времени?— спросила я. Отчего-то он прятал глаза, но после моего повторного вопроса, прямо посмотрел на меня.

— Полтора месяца. Плюс-минус несколько дней.

Я резко села на кровати.

— Что?!

— Анна, опустись обратно.

— Я была в коме? Дарин!— Я осторожно легла на деревянную подушку, уставившись в потолок.— Теперь я буду видеть будущее. Или призраков. Лучше призраков, тогда я смогу, тогда я успею попрощаться...

Я захлебнулась неудержимой волной своих слез. Мне было абсолютно плевать, что Дарин меня видел плачущей. И все-таки его присутствие было лишним. "Он, только он один виноват во всем,"— думала я, прикрывая лицо руками.

— Уйди,— прошипела я строго, комкая звуки. Я ревела неслышно, давясь горечью. Уже через минуту подушка промокла от слез, и я перевернулась в нее лицом, словно желала перекрыть себе доступ к кислороду и задохнуться. В груди зияла дыра, пустая и тупая. Раны не кровоточили, они ныли, безудержно поглощая всю вновь возникшую жизненную силу. И вместе со скорбью, превозмогая жалость к себе за беспомощность, я спрашивала себя, а что делать дальше. Стоило ли что-то делать? Мое место было там, в могиле, вместе с отцом и сестрой. Но я каким-то ужасом спаслась.

На следующий день, проснувшись после судорожной ночи, я снова увидела Дарина. Он был менее оживленным в этот раз, более сдержанным в эмоциях; сидел в кресле за больничным столиком, отодвинув на край лекарства, и листал какую-то газету.

— Ты все еще тут?— спросила я сухо, припоминая прошлый день. Я мечтала остаться в одиночестве, один на один со своим горем. Дарин поднял голову.

— Еда у твоей кровати,— сказал он, показывая на корзинку, прикрытую салфеткой,— можешь поесть.

И, не говоря больше ни слова, он встал и вышел из палаты, мягко прикрыв за собой дверь. В этот день я больше не плакала, так и не сумев выдавить из себя хоть каплю. И не ела. Но пила воду в больших количествах, восполняя запасы в организме.

На третий день Дарина не было. Я облегченно вздохнула, повозившись в кровати часа два, и решила встать прогуляться по комнате, несмотря на запреты врачей. Я поднялась, прощупывая босыми ногами пол. Тело как будто не слушалось, мышцы тонизировались очень медленно. Я придерживалась рукой о кровать. Постепенно конечности вспомнили свои функции, и я прошлась вдоль палаты до ванной комнаты, самостоятельно. На свое отражение в зеркале было страшно смотреть. На лице не осталось ни синяков, ни ссадин, оно было гладким и омоложенным, не считая безумных, впавших глаз и опустевшего, бесчувственного взгляда. Я насколько смогла привела себя в порядок, и, когда вернулась в комнату, Дарин был в ней. Увидев меня, он встал, собираясь к выходу.

— Мне уйти, так?— спросил он, уверенный в ответе, но все-таки надеясь, что я передумаю.— Если тебе ничего не нужно, конечно,— добавил он из вежливости.

— Нет, ничего не нужно, спасибо,— я и так нашла оставленные им пакеты,— можешь идти. Хотя нет, постой. Я пойду в душ, жди здесь, пожалуйста, на случай, если я упаду и вышибу себе мозги.

Я знала, что мне опасно принимать ванну, но чистоплотность из прошлой жизни пинками гнала меня под освежающую струю воды.

Меня выписали из больницы под расписку, с большим трудом: после ряда необходимых обследований и процедур, которые показали, что я полностью здорова. Разве что врачи предупредили меня о тахикардии и прописали ежедневные упражнения для укрепления сердца и лекарства. Но я была оборотнем, и тахикардия для нас — дело привычное. Вся больница удивлялась загадке моего чудесного спасения. Больше всего врачей удивляла внезапная кома, к которой не было ни единой предпосылки. Они приговаривали, какая я удачливая, и поздравляли с исцелением как со вторым днем рождения, шансом, дарованным небесами. Разумеется, от врачей сохранили в тайне уничтожающее действие яда, который не оставлял следов, а медленно убивал.

— На тебя все еще ведется охота,— сказал мне Дарин как-то раз, перед тем как забрать меня из больницы под свою ответственность. Он поднял рукав моего нового кардигана, который прихватил в ближайшем стоке (моя старая одежда не годилась даже для половых тряпок), и погрузил иглу шприца с неизвестным препаратом в вену на сгибе локтя. Поначалу я думала, что он посадил меня на наркотики, хотя он клятвенно уверял, что это результат работы моего покойного отца. Опыты еще не проводились, но действовать приходилось не думая. С течением времени я успокоилась: было это наркотическим веществом или не было, оно не вызывало привыкания, да и к тому же подходило к концу, созданное в единственном экземпляре. Поэтому вне зависимости от противного эффекта или, не дай бог, ломки — дорога была прямой на кладбище. Через месяц со дня пробуждения я поняла, что до этого, несмотря на нескончаемую и каждодневную боль утраты, к которой я привыкла, мне туда совсем не хотелось.

— Я думала, вы все уладили?— спросила я спокойно. Со времени моего пребывания в больнице, точнее со времени моего бодрствования, мы часто разговаривали. В наших разговорах уже не было флирта или намеков на наши прежние отношения, не было игривости, детской наивности и жажды любви с моей стороны, потихоньку я расправлялась с остатками слабости духа, подавляла их в себе, приучалась жить своим умом. Не было холодности, притворства и расчетливости со стороны Дарина, редко проскальзывало самодовольство или высокомерие, но он старался быстро их отметать, замечая, как отрицательно действуют на новую меня его старые привычки. Неизвестно, что произошло между нами, как повлияла моя клиническая смерть на наши характеры и взгляды на многие вещи, но мы никогда этого не обсуждали.

— Нет, далеко не все. Мне удалось вывести отца из дела, он заправлял охотой за вами, но теперь, после ваших ночных похождений, на тебя точит зуб не одно поколение оборотней. Точнее как сказать: у нас кровная месть, и одно убийство, порождающее ответное, в конечном счете ведет к клановым войнам. Только и успевают, что прятать жертв, а как это остановить, я честно не знаю.

Дарин уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Приносил мне книги и нормальную еду, с которой мы быстро расправлялись в тайне от медсестер: мне полагалось диетическое питание, но я ела мясо, жареную картошку и шоколад, не опасаясь последствий. Иногда Дарин приходил поцарапанный, как я после стычек с ищейками, и, не объясняясь, хмурый уходил на балкон. Я пребывала в одиночной палате с балконом, выходившем на дворик, где гуляли выздоравливающие пациенты в сопровождении, как правило, друзей и родственников. В такие моменты я также выходила на балкон, становилась в сторонке, молча, чтобы не мешать ему оставаться наедине со своими мыслями, и наблюдала за счастливыми семьями. В качестве траура я носила с собой зажигалку Марии, желтую, ее любимого цвета. Больше от нее ничего не осталось, кроме крестика — символа ее вечной веры, которая не уберегла ее от гибели — ушедшего вместе с ней или потерянного в траве. Ах, да, наши рюкзаки, оставленные в скверике, стащили бомжи.

В марсельском отеле, где Дарин снял две комнаты, мы пробыли совсем недолго. На третий день, когда я закончила утренний туалет, он постучал в мою дверь и вошел в номер, как, бывало, заходил в палату, погруженный в свои беспокойные мысли.

— Чай будешь?— спросила я, обосновавшись в своей маленькой обители. Комната досталась приятная, с двухместной кроватью, стоявшей точно по середине под навесным потолком с десятком встроенных лампочек. Шторы, собранные в бантики, днем открывали вид на бирюзовую реку и противоположный ее берег с песчаными, отливающими солнцем домами и замком Иф вдалеке на холме.

— Не откажусь,— сказал он, проходя за мной на небольшую кухоньку, за пользование которой бралась отдельная плата. Я поставила чайник и достала из мини-бара то, что нашла съестным. В этот день Дарин ничего не принес.

— Что-то случилось?

Я поставила на стол круасаны, а сама села напротив него, поджав под себя ноги.

— Да так, проблемы с одним делом. Можешь посмотреть?— он приподнял край рубашки, под которой я увидела наскоро прилепленный лоскуток, пропитанный кровью. "Что ж за напасть такая? Мы покончили с кровью! Покончили!" Но я с невозмутимым выражением лица отогнула край повязки. Дарин напрягся, поморщившись.

— Так, жди здесь, я сбегаю на ресепшн за аптечкой.

Дарин остановил меня, поймав за ремень джинсов. Кстати, выбор одежды его был исключительным; они отлично сидели.

— У меня есть, в машине,— он достал ключи из кармана и вложил мне в раскрытую ладонь, без малейших сомнений, которые были у него раньше, в первые дни нашего знакомства. Хотя именно сейчас у меня появились основания уехать, и именно сейчас я бы довела дело до конца.— Я не хочу, чтобы на ресепшене знали. Чтобы кто-либо кроме тебя знал.

Я кивнула и оставила его на кухне, спустившись на первый этаж. Стеклянные двери с декоративными украшениями автоматически раздвинулись, и я вышла на улицу. В Марселе пел май. За то время, что я пролежала в больнице, распустились цветы, покрывая все зеленые поверхности своими пышными бутонами. Пальмы раскинули ветви, создавая расползающуюся по дорожкам тень. Теплый воздух, ни капли не освежающий, дул в лицо, принося с собой запах реки. Мне не пришлось долго гулять и наслаждаться погодой, удивляясь, как столько времени вычеркнулось из моей жизни. Я прошла на стоянку, поздоровавшись с охранником, нашла на втором этаже сырого помещения серебристый седан Дарина, к слову, той же модели, что был черный Chevrolet в Италии. Достала из багажника аптечку и вернулась в номер.

— Теперь потерпи,— сказала я Дарину, сдирая его заплатку и обрабатывая рану как следует,— кто это тебя так покусал?

— Твари с Ла Жольетт, оттуда был и твой... ну тот, лучник. Я хочу найти их босса, но пока безрезультатно, молчат, гады.

— Зачем тебе их босс?— допытывалась я, накладывая повязку на йод.— Разве все еще не закончилось? Разве мало было смертей?

— Для них мало. Я напрасно надеялся, что поймать Черную Рысь — их главная цель. Нет, скорее это была цель кампании моего отца, ну и моя цель какое-то время. Теперь они взялись не только за оборотней из вражеских кланов, но и за своих же людей, большинство из которых есть или были под моим началом. Какой-то недоумок хочет единоличной власти и отсиживается в стороне.

— Ну и как успехи? Не вышел на след?

— Нет, пока безрезультатно.— Дарин напрягся, когда я плотно обвязала его бинтом,— ты мне возвращаешь должок?— улыбнулся он. Я также вспомнила, как он притупил мне бдительность в римском переулке, а я, наивная, считала его спасителем.

— Когда-нибудь я верну тебе все свои долги,— пообещала я и направилась к чайнику.

— Самое ужасное,— продолжал Дарин,— что я практически каждый день узнаю о новых жертвах, которых когда-то знал и с которыми работал рука об руку. Я бы мог напрямую через своих соплеменников узнать, кто всем этим дельцем заправляет, и оторвать ему голову, если б не потерял у них авторитет. Знаешь, Анна, твое спасение мне дорого стоило.

— Я знаю. Верность клану для вас важнее дружбы и всего такого,— я вспомнила Жульена, и сердце наполнилось гневом,— но ты поступал исключительно из своих эгоистических соображений. Я ведь не просила меня спасать,— я слабо улыбнулась, разливая воду по чашкам и пролив каплю,— мало того, я даже не хотела этого.

— Правда?— он приподнял бровь в знак удивления, но я-то знала, что он не был удивлен. Он ожидал такого исхода. Интересно, сколько еще соков осталось в его любой игрушке, которые он не выжал?

— Правда. Я пока не придумала, как буду жить дальше, но раз уж такое дело — придумаю что-нибудь в скором времени. Сколько мне осталось без твоего супер-лекарства?

"Корень чистой линии", как, оказывается, прозвал его папа, неделю назад подошло к концу.

— Сколько пожелаешь. Я же говорил, что яд тебе больше не угрожает. "Корень", как я вижу, не имеет противопоказаний, твой отец не соврал. Тебя ведь не мучают боли, слабость в теле, ломка в костях? Печень, желудок в порядке?

— Да, все отлично, меня проверяли в больнице, помнишь? Но я поверить не могу, что ты спустил все под чистую. Это же было такое изобретение! Папа верил в него, оно могло спасти еще столько душ...

— Анна, я тебе уже говорил,— Дарин нахмурился, как будто злился за мои слова,— я бы не успел спасти их: действие яда мгновенное. Пару секунд, и ты была бы с ними!

— И пусть! Пусть!

— Да, я это уже слышал. Жить тяжело, и все такое. А кому не тяжело, Анна? Тебе дан еще один шанс. Миллионы людей о нем мечтают, а ты ноешь, и ноешь, и ноешь без конца о своей тяжелой судьбе.

— Нет, ты будешь это слушать!— я вскочила со стула, возвышаясь над ним. Его спокойный, уравновешенный взгляд меня взбесил.— Никто другой, именно ты, Дарин, будешь выслушивать все мои жалобы! Потому что ты нашел меня в Риме маленькой беззаботной девятнадцатилетней девочкой и искалечил. Потому что никого другого я не виню в смерти своих близких так, как тебя!

— И это твое "спасибо"?— уточнил он слегка обиженно.

— Считай так. Тебе никогда не понять, что у меня происходит здесь, внутри. Залечил мое тело и думаешь, все в порядке. Но нет. Смысл жизни? Ха! Я хотела учиться и я училась, в хорошем римском университете, я бы вышла замуж за итальянца, получила бы гражданство, родила бы кучу маленьких ребятишек. Подружилась бы со свекровью, и наша семья переехала бы в дом побольше, где-нибудь на берегу моря, с виноградником и шумными соседями под боком. А ты из-за своей жажды власти, жажды славы пошел по головам, растоптал меня. Мне очень жаль, что приходится говорить эти вещи вслух, потому что ты всегда был холоден ко мне, ни во что не ставил, обращался, как с собачкой, пользовался...— не помня себя от гнева, я выливала все мысли, которые приходили ко мне в голову, не обращая внимания на то, как они действовали на Дарина. Я вообще мало думала о нем в ту минуту, просто хотела, чтобы он знал, как мне плохо.— Но такого больше не будет. Я не пожелаю и врагу того, что пережила за эти дни, и я теперь другая. Да, я стала сильнее; да, я убивала, не зная жалости; да, я рыдала и останавливалась, зажимая в себе свое горе; и, да, я не боюсь сказать тебе в лицо о своей ненависти, которую я испытывала все это время, когда ты игрался мной, не ставя ни во что мои чувства. Ты этого хотел? Спасибо? Точно! Спасибо тебе, Дарин, спасибо,— в конце тирады я поклонилась и вышла из комнаты, прихватив ключи от номера и горстку монет, которую мужчина оставил для горничной.