— Поганая то, кровь у Годуновых! Не хочет господь давать жизнь её ребенку за грехи его деда кровопийцы и самозванца! Вот вылезет он на свет божий, вырастит и станет мстить простому народу за поругание семейства! — распыляли народ княжеские провокаторы, с одного конца Красной площади.

— Ясное дело, ягодка от ягодки не далеко падает! Мстит нам царевна за убиенного брата и мать свою! Это по её приказу годуновские приспешники жилье наше со всеми припасами на зиму спалили! Нас на голодную смерть обрекают, собаки! — неслось с противоположного конца площади.

— Колдунья она! — слышалось с Лобного места. — Государя чарами своими околдовала, а теперь его до смерти изводит! От того Господь и не дает её аспидному плоду прохода, нас бережет от бед лихих!

Пробравшись на Царскую башню и стоя у зубцов, наблюдая, как бурлит и негодует людское море, князь Мстиславский откровенно радовался душой. Не сумев в стычке в Анисьей Типугиной одержать вверх над зловредной старухой, здесь на стене, Федор Иванович понемногу приходил в себя. Подобно темному колдуну он восстанавливал свои духовные силы и уверенность в благополучном исходе задуманного им дела от вида обозленных погорельцев.

Укрывшись в каменном тереме, откуда Грозный царь любил наблюдать за народными гуляниями на Красной площади потехи, он убеждал себя, что именно он руководит всей этой темной толпой, посредством своих тайных людей. Что все идет точно по созданному им плану и теперь самая пора принудить Ближнюю думу издать указ о регентстве, в виду исключительного положения. После чего обойти при назначении на этот пост князя Воротынского, также метившего на это место.

Вид агрессивно настроенной толпы, которая явно не собиралась уходить с Красной площади на ночь, сильно облегчило Мстиславскому выполнение первой части его тайного, многоходового плана. Ибо не только он один наблюдал за всем происходящим по ту сторону кремлевских стен. Напуганные возможностью того, что черный люд сумеет ворваться внутрь Кремля и окружит царский дворец, бояре, не сговариваясь, послали гонца к командиру царских наемников генералу Ротенфельду, с требованием вывести солдат на стены московской цитадели.

Требование было вполне разумным. Вид многочисленной и хорошо вооруженной рати, с изготовленными к стрельбе пушками, моментально охладил бы пыл находившихся на Красной площади погорельцев и прочего подлого люда. Но тут, произошла непредвиденная заминка.

К огромному изумлению бояр, генерал Ротенфельд категорически отказался выполнить их требование.

— Я подчиняюсь только приказам государя Дмитрия Иоанновича. Он меня нанимал и только он может отдавать мне приказ. Принесите мне указ за его подписью, и я его выполню. А до этого, я не сдвинусь с места — важно ответил наемник думному дьяку посланному боярами.

— Да как ты смеешь перечить приказу князя! Выводи солдат на стены, а не то несдобровать тебе! Вмиг голову снесут за непослушание! У нас это быстро делается, раз-два! — стал пугать Ротенфельда дьяк, но немец крепко стоял на своем.

— Голову отрубить мне можно только за измену царю Дмитрию и невыполнение его приказов, а этого нет. Дайте мне бумагу за подписью царя, и я пошлю людей на стены. Пока её нет, весь наш разговор бессмысленен.

— Вот погоди, станет князь регентом, он тебя немчуру поганую в порошок сотрет! — пригрозил дьяк генералу, — попомнишь мои слова, когда на дыбе болтаться будешь, да поздно будет!

— Бумагу, дьяк! — грозно стукнул, кованой перчаткой по столу командир наемников и дьяк поспешил ретироваться. Уж очень было похоже на то, что следующий удар, придется по физиономии дьяка.

Неповиновение Ротенфельда сильно спутало все карты, претендентам на пост регента. Каждый из них видел в поведении командира наемников руку противника, что было для прожженных интриганов вполне понятным явлением. Среди бояр разгорелись бурные разбирательства, которые на некоторое время полностью поглотили их внимание.

Только когда спорщики стали понимать, что им так и не удастся выяснить, кто стоит за Ротенфельдом, прибежали из царского дворца слуги, с сообщением, что царица родила двойню — девочек. Узнав об этом, бояре всей толпой поспешили во дворец засвидетельствовать свое почтение царице и посмотреть на детей.

Не успели они совершить столь важный для дворца ритуал и вернуться во дворец, выгнанные Анисьей Типугиной, как поступили важные вести с мужской половины дворца. Царь потребовал себе духовника со святыми дарами, а после него Ближайшую боярскую думу.

Известия эти полностью смешали и парализовали воли и души бояр из царского окружения. Они растерялись, стали торопиться и для принятия решения о создании поста регента, а уж тем более назначения им кого-либо, не хватило времени. Нужно было бежать к царю.

Утренний рассвет, что забрезжил в окна парадной приемной царского дворца этим спокойным осенним утром, застал царских бояр в нетерпеливом ожидании. Злые и не выспавшиеся, они только и делали, что грызлись друг с другом, в ожидании того, когда их позовет к себе государь.

Тем временем, события по ту сторону кремлевских стен стало стремительно нарастать. Князь Мстиславский успел передать через слугу, приказал своим тайным агентам подбить народ на штурм кремлевских ворот, видя в этом единственный способ добиться исполнения своих планов.

Сначала, те стали кричать, что царица родила двух детей, что было истинной правдой, но затем, они выкрикнули полную ложь, что государь умирает.

— Царица колдунья дала жизнь своим аспидам в обмен на жизнь государя! — лихо потчевали агенты Федора Ивановича народ правдоподобной ложью, от чего люди приходили в возбуждение.

— В Кремль! Спасем царя батюшку от чар черных! Воткнем осиновый кол в черное сердце его губительницы! — неслось с одного края до другого, заставляя людей перейти опасную черту разделявшую бунт от недовольства.

— К воротам! Пусть допустят нас до царя нашего батюшки! Защитим его от черных сил! — умело разогревали провокаторы толпу. Уловив момент, они первыми бросили к тяжелым воротам Спасской башни и громко застучали в их дубовые створки. Их посыл был немедленно подхвачен разгоряченной толпой и вот уже десятки кулаков застучали по воротам, требуя пустить их к царю.

С каждой пройденной минутой люди становились злее и агрессивнее в своей святой правоте. С каждой новой минутой невидимый вихрь, все сильнее и сильнее раскручивал страшное колесо бунта

— Спасем государя! На кол годуновскую колдунью! — теперь не кричала, а ревела толпа. Неизвестно откуда у "спасителей царя" появились молотки и топоры, что принялись крушить ворота. Вслед за ними появились лестницы, по которым горячие головы попытались залезть на стену или добраться до башенных зубцов.

Слава богу, эти попытки потерпели провал. Сидевшие в башне караульные сквозь бойницы среднего и нижнего уровня, своими выстрелами смогли остудить горячие головы, но никак не остановить их. Пролитая кровь только усилила накал страстей бунтовщиков, и падение ворот было делом времени.

События явно выходили из-под контроля и тогда, князь Мстиславский решил выйти к толпе на переговоры. Столь смелый и неожиданный шаг объяснялся довольно просто. Стоя на кремлевской стене, он ничем сильно не рисковал, высота башни была большой, а при помощи своих тайных людей, князь собирался воздействовать на толпу в нужном для себя ключе. Одним словом он уверенно поднимался по ступеням башни, а дальше получился откровенный конфуз.

Тайные люди князь толи не узнали его, толи к этому моменту потеряли контроль над толпой, но едва Мстиславский обратился к толпе с призывом успокоиться, в него полетели камни и палки.

Напрасно Федор Иванович пытался продолжить свое общение с народом. Его увертки от летящих в него камней ещё больше заводили толпу. Все кончилось тем, что кто-то пальнул в него из пищали и серьезно ранил его.

Слуги поспешили унести прочь раненого князя, а возбужденная пролитой кровью толпа завыла и загомонила. С еще большей силой застучали в ворота топорами и ломами, от каждого удара которых летели щепки или целые куски дерева.

Как долго они бы выстояли под этим напором, неизвестно, но в этот момент к бушующим людям решил обратиться патриарх Гермоген. И не просто выйти со словом божьим на стену. Патриарх потребовал, чтобы ему открыли ворота, и он мог говорить со своей паствой лицом к лицу.

Подобное решение требовало большого мужества, но патриарху, его было не занимать. С пастырским посохом в одной руке и крестом в другой, он отважно двинулся навстречу отягощенной и ослепленной злобой и ненавистью толпе горожан.

И пусть он не вышел ростом, и лицо его мало походило на чинные благообразные лица библейских патриархов, какие было принято изображать на святых иконах. Но его властная осанка и грозный вид, его пронзительный гневный взгляд в купе с громким требовательным голосом, приковывало к нему людские взгляды, которые трудно было, потом оторвать.

Подобно легендарному пророку Даниилу он твердо шагнул навстречу гомонящему во все горло людскому морю, в котором в этот момент было откровенно мало чего человеческого. Только перекошенные красные лица и отчаянно мятущиеся вверх вниз руки.

— Дорогу! Дорогу патриарху Гермогену! — закричали сопровождавшие его служки, но охваченные возбуждением люди не услышали их голоса. Едва внешние ворота Спасской башни разошлись, толпа хлынула во внутренний проход, давя открывших ворота стрельцов, церковных служек и самого патриарха.

Успей выйти Гермоген наружу, увидь его москвичи в торжественных патриарших одеждах, то он возможно и сумел остановить и образумить заблудшие и обманутые души. Однако все это свершилось в темном переходе, так быстро и стремительно, что никто ничего не понял, а когда поняли — было поздно.

— Гермогена! Патриарха убили! — дружно заголосили стрельцы, что стояли по ту сторону толстой кованой решетки, перекрывавшей башенный проезд. Не сговариваясь, они дружно дали залп из ружей по растерявшейся и ничего не понявшей людской толпе. Толку от этих выстрелов было мало. Стрельцы убили четырех и ранили семерых человек, но при этом вызвали страшную давку в рядах атакующих. Напуганные, они заметались, завертелись в наполненном проходе, безжалостно топча ногами тех, кто уже лежал и не давали возможность встать на ноги тем, кто был сбит с ног. Тем самым уничтожив малейший шанс на спасение для Гермогена.

Окончательную точку в этих событиях поставили "худородные полки" Михаила Самойлова. Узнав о том, что в Москве началось брожение, он поскакал в Семеновское село, где находились подчиненные ему войска.

Столь поспешное исчезновение из Кремля Самойлова породило массу нелицеприятных высказываний в адрес "кремлевского воеводы", но судьба жестоко посмеялась над сквернословами. Подошедшие к Красной площади со стороны Белого города, стрельцы принялись нещадно избивать бунтовщиков. Дав попеременно два залпа, они обрушились на мятежников, рубя и коля их саблями и бердышами направо и налево.

Увидев государево знамя, что развивалось позади стрельцов, немедленно оживились кремлевские караульщики. Они выкатили на стены три пушки и дали залп картечью по беснующей толпе.

Оказавшись между двух огней, люди дрогнул, и бросились по Васильевскому спуску к реке, надеясь за ней найти спасение от клинков стрельцов, но не тут-то было. Проснувшийся и стряхнувший с себя медлительность и осторожность генерал Ротенфельд, вывел своих наемников через Тайницкую башню на берег Москва реки. Быстрым маршем они вышли к мосту у Беклемишевой башни и ударили по бегущей толпе. И тут проявилась разница между стрельцами и наемниками. Первые кололи и рубили людей, для того чтобы обратить толпу в бегство. Отбить её нападение, оттеснить, рассеять и только. Никто не хотел лишнего кровопролития.

Немцы в отличие от стрельцов разили мятежный московский люд до полного его истребления. Именно полное и окончательное уничтожение бунтовщиков являлось основной задачей наемников, и справились они с ней отменно.

Как потом писал летописец "секли они москвичей как траву и по безжалостности своей мало чем уступали крымским басурманам". Много русских людей побили в этот день ландскнехты Ротенфельда. Много было затоптано, людей потонуло в Москве реке, куда они бросались от мечей немцев.

Когда государю, чье здоровье пошло на поправку после приобщения к святым дарам, они приказал во всех московских церквях служить в первую очередь не за свое здравие, а панихиду по всем убиенным.

— С живыми разберемся потом, сначала надо отдать должное погибшим. Ведь все они русские люди — изрек Дмитрий и приказал оплатить из казны погребение всем убиенным в этот день. Кроме этого были выданы деньги всем погорельцам Замоскворечья и тем купцам, чьи лавки на берегу реки пострадали в результате схватки наемников с мятежниками.

Отдельным денежным вкладом царь помянул патриарха Гермогена, что торжественно был похоронен в Успенском соборе, при огромном скоплении народа. Громким криком каялись москвичи, что поверили подлым наветам на своего государя и государыню, в результате чего пролилось столько крови и погиб патриарх.

Многие из тех, кто пришел на Соборную площадь в этот день искренне плакали и каялись, били себя в грудь и истово осеняли себя крестным знамением. Однако были и те, кто со злом смотрел в сторону царского дворца и тихо бурчал себе под нос.

— От крови людской и блаженного патриарха, вернулось здоровье самозванцу и его колдунье. Пейте, веселитесь и разом подавитесь, ироды — не все москвичи простили царю пролитую кровь, к которой тот был совершенно непричастен.

Таковы были нравы того времени, таковы были люди.

Глава XXI. Чаша горести.

Прав был воевода Шереметев, говоря о коварной и богомерзкой натуре крымских татар. Едва почувствовав силу своего сюзерена разгромившего в пух и прах одного из лучших полководцев Польши, потомки Чингисхана в момент подняли голову, расправили плечи и стали думать, как отомстить казакам за нанесенные им обиды. Куда и когда совершить свой новый карательный поход.

Первой и самой удобной целью для крымчаков были запорожцы. На южных границах Руси стояло войско воеводы Шереметева, готовое в любой момент отразить нападение степняков. Нападать на донцов татары боялись, уж слишком большую силу те приобрели. Нападение на них могло обернуться большими потерями, что было совершенно недопустимо. После успехов в Молдавии у великого султана возникли новые военные планы и крымскому войску, отводилось в них важное место.

При подобном раскладе дел большой кровопролитный поход против донцов исключался, а вот обрушиться на Запорожскую Сечь — это было на данный момент вполне по зубам бахчисарайскому хищнику. Большинство казаков находилось в Черкассах, в войске гетмана Сагайдачного и столица казачкой вольности была беззащитна. В ней, конечно, было казачье войско, но татары надеялись сломить его сопротивление при помощи хитрой уловки.