— Ваше королевское высочество, — горячо заговорил Храповицкий после моих последних слов, — ради всего святого, не отправляйте меня вглубь Московии, позвольте мне остаться с вами! Прикажите взять меня с собою в Смоленск.
— Даже не знаю, дружище, — задумчиво ответил я, — ваше самочувствие...
— К черту мое самочувствие! Проявите хотя бы каплю милосердия, позвольте мне быть поближе к ней!
— Хорошо-хорошо, вам не стоит волноваться, я отдам необходимые распоряжения.
Задание проводить к царскому шатру государева дядьку оказалось совсем не таким простым. Старик ни слова не понимал по-русски, но упрямо пытался что-то объяснить молодым людям, показывая на крепость. Парни совсем было растерялись, но на помощь к ним пришел командир царских драгун фон Гершов. Выслушав Фридриха, он приказал одному из своих подчиненных, немного знающему русский язык, отправляться вместе с рындами, коротко пояснив:
— Господин Фридрих говорит, что в крепости есть кое-какое имущество, принадлежащее ему и его величеству. Ступайте вместе с ним и заберите, а то, чего доброго, пропадет.
Имущество, особенно если оно царское, — дело серьезное. Тут оплошки допустить никак нельзя, и молодые люди решительно двинулись за царским воспитателем и драгуном. Рейтарский обоз располагался рядом с одной из угловых башен и был окружен солдатами, охранявшими свое имущество от жадных взглядов рыскающих тут и там казаков. До открытых стычек еще не доходило, но друг на друга те и другие поглядывали без малейшей приязни. Как оказалось, два фургона царского дядьки были уже вполне готовы к отправлению и даже лошади запряжены. На козлы первого сел сам Фридрих, вторым правил драгун, а Федька с Мишкой с самым решительным видом двинулись впереди. Казаки проводили полные добра повозки завистливыми взглядами, но перечить царевым слугам не решились.
— Федя, — спросил товарища Мишка, когда они миновали ворота, — а ты видел, какие кони запряжены в повозки? Таких бы и знатному боярину под седло не грех, а их в упряжь.
— Угу, — буркнул все правильно понявший Панин, — чаю, в возах и седла от этих коней найдутся. Молодец старик, поди, всю ночь трудился да добро таскал.
— Ты думаешь? — широко распахнул глаза Романов.
— Знаю, вон как тяжело гружены. Кабы наши холопы вполовину так о господском прибытке радели, мы бы с тобой в золоте с войны вернулись. Вот где они, дармоеды? У нас с тобой служба, ее так просто не бросишь, а им бы сейчас самое время в крепости пошерстить, может, чего бы и упромыслили.
— Так сдалась крепость, — удивленно сказал Миша, — я сам слышал, что государь немцам обещался зажитое не трогать.
— Так то немцам! А ляхи — сам видел — бились, покуда им жизнь не пообещали, а про рухлядь ихнюю разговора не было.
Так, коротая время за беседою, они добрались до лагеря, где, подъехав к царскому шатру, встретились с Шемякиным.
— Откуда обоз сей, детушки? — немного удивленно спросил он рынд.
— Государь повелел, Матвей Иванович, — с почтением отвечал Федька, — сказал-де старик сей сызмальства при нем дядькой был, а до того еще батюшке его служил, а потому велел с ним с почтением обращаться.
— Мало у нас немцев, прости господи... — буркнул себе под нос постельничий и громко спросил: — А в возах что?
— Да вот рухлядишка кое-какая, фон Гершов сказывал, что царская, с прежних времен, да самого дядьки зажитое.
— Ну раз царская — значит, царская, — рассудил Шемякин. — Скажите, пусть туда возы ставит, не пропадет добро, я чаю. А кони-то хороши!
— Да, чуть не забыл, государь сказывал, что пировать будет по случаю сдачи крепости, чтобы все в исправности было.
— А то я не знаю, что после взятия крепостей бывает... — пробурчал тот в ответ, но потом, сменив гнев на милость, поблагодарил: — Спасибо, что передал, Федя.
— А после пира на Смоленск пойдем...
— Иди уж!
Поставив фургоны где велено, старик вместе с драгуном принялся распрягать лошадей, под заинтересованными взглядами молодых людей. Наконец управившись, царский дядька поблагодарил немца, сунув ему монету. Тем временем из царского шатра вышла Лиза и, увидев Фридриха, радостно подбежала к нему и приветливо поздоровалась. Тот, заметив девушку, сначала нахмурился, но потом улыбнулся и стал ей что-то говорить, энергично жестикулируя. Миша при виде царской служанки, или, как ее стали называть, камеристки, тут же впал в мечтательное состояние. Федор же, подойдя к одному из фургонов, бегло посмотрел сквозь щель, оставленную неплотно прикрытым пологом. Предчувствия его не обманули, там были свалены добрые седла, виднелись сабли и прочее оружие и еще какое-то добро. Заметив его маневр, старик подошел и что-то сказал по-немецки.
— Не разумею, — помотал головой Федька и хотел отойти прочь, но Фридрих остановил его, потянув за рукав.
Подведя парня к возу, он вытащил оттуда богатое седло и показал на него, бери, мол. Но Федор в ответ только покачал головой, дескать, я служу государю. Старик понимающе кивнул и, покопавшись в одном из сундуков, вытащил простой рейтарский пистолет.
— Es ist ein Geschenk, — проговорил он, глядя Федьке в глаза, — von mir.[39]
Но парень еще раз покачал головой и отошел к Мишке. Вместе они пошли было прочь, но остановились, увидев, что к шатру идет толпа народа. Быстро вспомнив о своих обязанностях, рынды встали у входа, положа руки на эфесы сабель и внимательно приглядываясь к происходящему.
Царский постельничий вышел к подошедшим людям и громко осведомился, чего им нужно.
— А ты погляди, кто среди пленных оказался, Матвей, — вышел вперед Вельяминов.
Толпа расступилась, и два дюжих стрельца выволокли связанного шляхтича с заткнутым ртом, бешено вращавшего глазами. На лице его выделялся порядочных размеров кровоподтек, свидетельствующий о явном нежелании владельца куда-нибудь идти.
— Лях да и лях, — пожал плечами Шемякин.
— Этот лях посланником был к государю от короля Жигимонта и, когда в кремле послов принимали, лаялся и бесчестил всяко государя нашего, пользуясь неприкосновенностью своей.
— Эва как... — задумчиво протянул постельничий. — Да, помню. Только государь у него грамоты не принял да велел гнать его в шею, да колпак шутовской пожаловал.
— Послов обижать — грех, — продолжал Никита, — только теперь-то он не посол и за слова свои поносные ответить должен!
— Пся крев! Быдло! Холопы взбунтовавшиеся! Варвары бессмысленные! — разразился ругательствами шляхтич, ухитрившийся вытолкнуть кляп языком, — вы только обманом воевать горазды да предательством! А случись в поле сойтись, так все ваше войско поганое одна гусарская хоругвь в грязь втопчет...
Стоящий рядом Анисим Пушкарев покачал головой и незаметно ткнул шляхтича в бок, оборвав того на полуслове.
— Никита Иванович, сделай милость — подойди, пожалуйста, — заговорил невесть откуда взявшийся Михальский.
— Корнилий, — удивился, подходя к нему царский кравчий, — а ты как здесь оказался? Государь с кем?
— Государь с фон Гершовом, будут скоро, — почтительно отвечал ему Михальский и тут же перешел на яростный шепот: — Никита, ты за каким нечистым этого дурака сюда притащил?..
— Да как же, — удивился тот, — он государя всяко бесчестил...
— Вот и удавил бы его по-тихому! Ты посмотри, что он кричит, думаешь, он постесняется государю еще раз неподобное наговорить?
— Вот сразу за все и повесим.
— Ну а сюда его зачем тащить? Ты что, Иоганна нашего не знаешь — велит еще, чего доброго, дать ему саблю да рубиться с ним вздумает, а оно нам надо?
— Государи с холопами не бьются... — неуверенно протянул Вельяминов.
— Это у вас не бьются, а в Европе и не такое бывало! К тому же теперь его хоть в поединке убей, хоть на плаху положи, а все одно скажут, что варвары-московиты пленного убили. Так что тащили бы вы его куда подалее отсюда, пока государя нет!
— Уже есть!.. — скрипнул зубами Федька, заметивший царя, подъезжающего со свитой.
— Что случилось? — полюбопытствовал государь, глядя на бородатые физиономии собравшихся.
— Челом бьем, великий государь, — прогудел Шемякин вместе с остальными собравшимися, — суда просим!
— Час от часу не легче — какого еще суда?
— Да вот, государь, — выступил вперед Пушкарев, — попался нам в руки вор Чаплинский, который на тебя поносные слова говорил в кремле. Но тогда он послом был, и на голову его укоротить нельзя было, а сейчас — в самый раз.
Едва полуголова договорил это, как стрельцы выволокли шляхтича и поставили его перед царем на колени.
— Да и сейчас вроде нельзя, я всем пленным жизнь обещал, — отвечал царь скучным голосом.
— Прости, государь, — внушительно проговорил постельничий, — на все твоя воля! Велишь казнить вора — казним! Помилуешь — отпустим. Вот только негоже таковое спускать.
Собравшиеся вокруг тут же подтвердили его слова одобрительными выкриками. Тем временем шляхтичу удалось отдышаться.
— Проклятые схизматики, дайте мне саблю, и я научу вас разговаривать с благородным шляхтичем!.. — хрипя, выдохнул он.
— Что же ты так убиваешься, болезный? — участливо спросил государь тяжело дышащего Чаплинского. — Ты же так никогда не убьешься!
— О, ваше королевское высочество, — сплюнул тот кровь, — вы одержали победу с помощью предательства, но, клянусь честью, она будет для вас последней, со времен Грюнвальда мы не раз били немцев, побьем и на этот раз.
— Ну-ну, — хмыкнул в ответ царь.
— Казнить бы его надо, государь, за такие поносные речи, — прогудел Шемякин.
— Шутов не казнят.
— Шутов?
— Ну да, я же ему шапку шутовскую пожаловал, — пояснил царь и обратился к шляхтичу: — Чего ж не носишь?
— Легко оскорблять безоружного...
— У тебя было оружие и гарнизон был. Вот только ты, вместо того чтобы воевать, — пьянствовал. Хочешь благородной смерти? Не выйдет!
Сказав, словно пригвоздив поляка к столбу, царь отвернулся и пошел было к своему шатру, но от гнева покрасневший как рак Чаплинский крикнул ему что-то в спину на непонятном языке.
— Что ты сказал, тварь? — немного удивленно переспросил государь.
— Ты слышал!
— Развяжите его, — тоном, не предвещающим ничего доброго, велел стрельцам Иван Федорович, — затем дайте саблю и расступитесь.
Те, помявшись, исполнили и теперь вопросительно смотрели то на царя, то на Вельяминова с Михальским.
— Ваше величество, позвольте мне... — вышел было вперед Корнилий, но поляк лишь презрительно сплюнул.
— С быдлом драться не буду! Ты думал, я тебя не узнаю? — проговорил Чаплинский, скинув кунтуш и разминая запястья.
— Казимеж, назад! Это теперь мое дело.
— Эх, старый я дурень!.. — воскликнул Шемякин и неожиданно для всех, сделав шаг вперед, бросил в лицо поляку свою боевую перчатку — голицу.
— Пся крев! — крикнул взбешенный хорунжий и бросился с саблей на постельничего.
Тот тоже взялся за оружие, и клинки отчаянно зазвенели в яростном танце смерти. Федька и Мишка, позабыв о своих обязанностях, с замиранием сердца следили за поединком. Поляк был моложе и, пожалуй, лучше владел оружием, но старый дворянин тоже знал свое дело и стойко отбивал одну атаку за другой. Наконец лях, кажется, начал выдыхаться и ослабил темп. Матвей тут же перешел в нападение и начал теснить своего противника. "Что ты делаешь, это уловка!" — хотел крикнуть Федька, понявший замысел Чаплинского, но не успел. Хитрый поляк, обманув мнимым отступлением Шемякина, рванулся вперед, и ужом проскользнув мимо сабли противника, вонзил свой клинок ему в бок. Тут же отскочив, шляхтич придал лицу презрительное выражение и хотел что-то крикнуть, но не смог. Лицо его бледнело на глазах, а на рубашке расплывалось кровавое пятно.
— Падай, ты убит! — немного отрешенно подвел итог поединка государь, глядя на Чаплинского. — Ах, Матвей, Матвей, успел-таки...
Поляк, еще не понимая, что случилось, сделал шаг, потом колени его подогнулись, и он опустился на траву. Царь тем временем, не обращая на него внимания, подошел к раненому постельничему.
— Прости, государь, невместно тебе со всякой сволочью биться... — прошептал тот.
— Как ты, Матвей Иванович?
— Ништо, кольчуга на мне. Хоть и пробил ее, анафема, а ничего, даст бог, поправлюсь.
— Эй, кто-нибудь, помогите ему! Да кликните лекаря, кажется, у наемников был. И дернул же нечистый своего в Москве оставить!..
— Да ну его, лекаря-то заморского, и так не помру, я чаю.
— Ну что ты за придворный, Матвей? Царю перечишь, лекаря не хочешь, на дурачка этого с саблей зачем-то полез!
— Прости, государь, но невместно тебе...
— Ты мне зубы не заговаривай, не дурнее тебя и знаю, что коронованная особа должна на бой заместителя выставлять. Только чего ради ты в это дело встрял? Я вон мог фон Гершова вместо себя выставить. Он бы этого шута враз на шпагу намотал.
— Ой ли, государь? Я твое лицо видел — не стал бы ты так делать... а я послужить тебе хотел. Тут у меня на груди челобитная зашита, на случай если что приключится со мной.
— Челобитная, говоришь? Ну, давай ее сюда, а то ты еще что-нибудь выкинешь. Да объясни кратко, в чем суть.
— Ох, государь, горе у меня. Прибрал Господь и жену мою и детушек наших, а я старый уже.
— Ну, не прибедняйся: старый-старый, а саблей как молодой машешь и ножом тоже. Вон как ловко ляху его в брюхо сунул, никто и не углядел.
— То сабля...
— Ладно, а дело-то в чем?
— Сын есть у меня, от холопки. Только законы у нас такие, что не может он мой род продолжить, и я не могу ему вотчину отписать.
— Понятно, а от меня чего хочешь?
— Слышал я, государь, что в твоих землях отец может и байстрюку[40] имя свое и имущество оставить, если у него законных детей нет.
— Есть такое; бывало, кстати, что и мимо законных детей все байстрюку доставалось, только ведь тут не империя... Ладно, понял я тебя, Матвей — подумаю, чем горю твоему помочь.
— Благослови тебя господь, государь.
— Не благодари, рано еще.
Что может быть лучше после тяжелого дня, чем смыть с себя пот и ощутить себя чистым и безгрешным, как в первый день творения?.. Постельничий мой ранен, а слуг я отослал под команду Вельяминова, готовиться к вечернему мероприятию. Так что одеваться в парадный костюм мне помогает Лизхен. Сегодняшний пир посвящен и удачному разрешению осады Белой, и счастливому увеличению моего войска. Поэтому костюм на мне сегодня европейский, а лучше всего с ним управляется юная маркитантка. Старый Фриц рядом придирчиво чистит мою шпагу и ворчит на нерадивость русских слуг, держащих, по его мнению, мое оружие в совершенно скотском состоянии. Я с улыбкой слушаю его, вспоминая прежние беззаботные дни. Да-да, беззаботные! Все-таки причудливая штука — жизнь. Рыщущие по моему следу инквизиторы кажутся теперь невинными детьми перед моими боярами и придворными. А один из наиболее упорных преследователей командует рейтарским эскадроном на моей службе...
— Это хорошо, что над вашим шатром поднят мекленбургский штандарт, — вырывает меня из размышлений голос Фридриха, — но нужен еще и московский, почему его нет?
