Небо и земля

— Не у всех печей трубы выходят на улицу.

— Вот даганны и проверяют, прикладывая ладонь. Ты непривычная, а опытный человек сразу поймет, живет кто-нибудь за стенкой, или там пусто. К тому же, солдаты смотрят на двери. Добротные и запертые сразу попадают под подозрение, а если остались лишь косяк да петли, и снег наметён у порога, то в квартиру не заглядывают. И окна примечают. Крепко заколоченные и со стеклами попадают под подозрение.

— А почему обыскивают в глухомань?

— Потому что три-четыре часа — удобное время, когда все крепко спят. Не ночь, и не утро. Ложись-ка в постель, завтра на работу.

Айями укрылась одеялом, обняв дочку, и та прижалась, сонно забормотав. Хорошо, что не проснулась, и её не напугали большие черные фигуры с горящими огнями во лбах.

Значит, даганны не доверяют никому. Даже переводчицам не доверяют и проверяют всех подряд. Вот почему днем в ратуше было безлюдно. Военные готовились к обыску, задействовав все имеющиеся резервы.

На улице посыпалось разбитое стекло, послышались крики. Выстрелы позвучали совсем рядом, почти над ухом, и Айями вспомнила казнь на площади. Вжалась, укрывшись одеялом с головой.

— Пусть шальная пуля пролетит мимо. Пусть не заденет наши окна, — шептала тихо.

— Мам? — протянула сонно Люнечка.

— Спи, цыпленок, это Северный дед бьет в барабан. Скучно ему, когда все спят.

— А-а, — зевнула дочка. Потерла глаза и перевернулась на другой бок.

Везет же крохам, в их детстве всё просто и беззаботно, и беды по плечу. Окно разбилось — неужели кто-то пытался сбежать? Значит, беглец укрывался по соседству, в чьей-то квартире.

— Я думала, даганны проверяют тех, кто на них работает. А, получается, рыщут по всему городу, без исключений, — сказала Айями.

— Похоже на то, — ответила Эммалиэ. Она тоже прислушивалась к звукам снаружи.

И опять вместо сна лезли в голову разные мысли. Наверное, Имар обходит квартиры, и А'Веч тоже. Смотрят на испуганных полуодетых женщин и заглядывают под кровати. Или целятся и стреляют вслед убегающим. И убивают.

Остаток ночи пролетел как один миг. Вот и пора подниматься, идти за водой, а в глаза словно песка насыпали.

Отправляясь по утрам к реке, Айями надевала портупею с ножнами. Хоть улицы и освещались, но четверть пути от набережной до дома пролегала по темным дворам и закоулкам. Но сегодня Эммалиэ сказала:

— Пока обыски не закончатся, стилет не носи. Неизвестно, какими полномочиями наделены патрули. Вдруг остановят, и удостоверение им не указ?

Айями катила тележку осторожно, выбирая тропинки поукатаннее. Посматривала по сторонам и глядела под ноги, боясь увидеть красное пятно на снегу или убитого. Но ни тел, ни крови, ни преследователей не встретилось. Такое впечатление, что город пережил повальную облаву между делом и улегся досматривать прерванные сны. Окна темны, повсюду тишина.

Тихий стон послышался на грани слухового восприятия, и Айями насторожилась, замедлив шаги. Машинально сунула руку за пазуху и чертыхнулась: сегодня она не надела портупею.

Опять раздался стон, от которого сердце ухнуло в пятки. Бежать бы отсюда со всех ног, но тележку не бросишь, да и бидон с водой жалко.

Стон повторился совсем близко, за сугробом возле дома. Не стон, а плач — тонкий, отчаянный, с хрипами. Так хрипело в груди у Люнечки, болевшей бронхитом.

Поставив тележку, Айями осторожно приблизилась. Вряд ли за сугробом прячется бандит. Бандиты не плачут жалобно, словно в беспамятстве.

В углу, между стеной дома и спуском в подвал, забился человек. Сидел на корточках, сжавшись. На голове грязный капюшон, вокруг шеи намотано тряпье, руки спрятаны в карманах засаленной куртки. Айями могла бы пройти мимо. Сделала бы вид, что не расслышала бессвязных стонов и не повстречала никого по пути с речки. Но вместо этого тронула сидящего за плечо.

— Эй, слышишь меня?

Он поднял мутные серые глаза. Молодой, безусый. Не старше брата, а быть может, моложе. Не ответив, мелко задрожал и уткнул голову между коленями.

— Вставай, замерзнешь, — затеребила Айями, но незнакомец не отреагировал. Пришлось чуть ли не силой поднять его на ноги. А что делать с тележкой? И парня, и бидон Айями не дотащит.

Вода, набранная из реки с большой аккуратностью, вылилась с бульканьем на снег.

— Обопрись на меня, — велела Айями, забросив руку парня на свою шею. Поддерживая его за бок, Айями волочила пустую тележку, как назло цеплявшуюся за снежные колдобины и замедлявшую движение. Юноша едва переставлял ноги, но был худ, легок и ростом чуть ниже Айями. Каждое движение давалось ему с трудом и сопровождалось стоном или мычанием. Голова моталась, похоже, незнакомец не соображал, куда его тащат, кто тащит и зачем.

— Осторожно! — Айями огляделась по сторонам. Они миновали темный участок дороги, и предстояло перейти освещенную улицу. Хорошо, что вокруг ни души.

Вдвоем они кое-как доковыляли до подъезда, и злость Айями росла. На тележку, а не на парня. Та, казалось, поставила целью вывести хозяйку из терпения, став неуправляемой. Забравшись на лестничную площадку, Айями поскреблась в дверь.

Юноша глухо застонал, и Айями закрыла ему рот:

— Тихо!

Выглянувшая Эммалиэ мгновенно сообразила, что и к чему. Сняв передник, она накинула пальто и помогла дотащить парня до своей квартиры. Незнакомец повалился кулем, когда его прислонили к стене.

В свете свечи женщины работали молча и споро, понимая друг друга с полуслова. Сперва оценили масштаб раскуроченности в комнате, которая долгое время была нежилой. Внутри такая же холодина, как и на улице, а доски, которыми забиты окна, — что мертвому припарка. Нужно передвинуть мебель, чтобы закрыть щели. Содержимое шкафов давно продали на рынке, а ящики с дверцами ушли на растопку. Остались пустые короба. Зато из секретера пришлось наспех выбросить остатки книг и вынуть полки.

— Утеплять будем позже, — сказала Эммалиэ. — Давай-ка поставим буфет набок.

Двигали его осторожно, стараясь излишне не шуметь, но не удержали, и буфет упал, сотрясши пол и стены.

— Плевать, — отмахнулась Эммалиэ. — Не беспокойся, соседям что-нибудь наплету. Придумаю.

Женщины подтянули ближе печку деда Пеалея и, чертыхаясь, вставили дымовую трубу в шахту вентиляции. Айями сбегала за волшебным углем, дарованным даганнами, и заодно проверила, крепко ли спит Люнечка. Вскоре в печке весело затрещало пламя.

— На полу холодно, давай соорудим настил, — велела Эммалиэ.

Сложив книжки стопками, они установили на них полки, вынутые из секретера. Убедившись в прочности конструкции, Эммалиэ сходила домой и вернулась с подушкой и матрасом.

— Вот видишь, он сгодился. А вы с Люней подшучивали, что я сплю на двух перинах как принцесса на горошине.

Вдвоем женщины уложили парня на импровизированную кровать. Утро толком не началось, а Айями чувствовала себя вымотанной до предела, передвигая, таская и волоча. Зато рядом с печкой, в закутке, огороженном буфетом, быстро потеплело.

— Без сознания, — заметила Эммалиэ, размотав драный замызганный шарф и сняв капюшон с незнакомца. — Совсем мальчишка. Лет двадцать или младше.

Она расстегнула куртку.

— Фу, — скривилась Айями. Похоже, юноша не мылся целую вечность.

— А ты хочешь, чтобы благоухал розами? Он же в бегах, — ответила Эммалиэ.

— Это тот, в кого стреляли ночью?

— Не знаю. Может быть, и он.

Вдвоем они стянули куртку, и Айями зажала рот рукой, ужаснувшись увиденному. На плече расплылось красное пятно, грязная рубашка заскорузла от засохшей крови.

Эммалиэ ворочала раненого, и тот сдавленно застонал.

— Тише, сынок, сейчас полегчает. Нужно тебя осмотреть.

На спине, повыше лопаток, оказалось похожее пятно.

— Стреляли сзади, пуля прошла навылет. Хорошо, что не застряла внутри и не затронула легкие. Не могу сказать, задета ли кость.

Айями сглотнула.

— Эй, милая, а ты хотела устроиться санитаркой в госпиталь, — поддела Эммалиэ. — У медперсонала работа не ахти. И кровь, и гной, и внутренности наружу. Нужно обработать рану.

— Я не принесла воду, — вспомнила Айями.

— Не беда. Снега наберем.

— А если даганны вернутся?

— На этой неделе они не сунутся. Нас хорошенько припугнули, а у самих недостаточно сил, чтобы организовывать обыски через день. Даганны хотели одним махом охватить весь город, чтобы мы не смогли предупредить друг друга ... Ты же опаздываешь на работу! — всплеснула Эммалиэ руками.

Айями заметалась.

— Оставим парня здесь или перенесем к нам?

— Пусть тут лежит. Нельзя Люню впутывать. Она может проговориться соседям или другим детям.

— Верно. А вы выдюжите? — спросила Айями. Ведь нужно и за дочкой приглядывать, и за раненым.

— Справлюсь, не волнуйся. А ты вечерком забеги к Зоимэль, попроси что-нибудь от жара. Может, она антисептик даст. И поторопись на работу, иначе выгонят.

Угроза подстегнула Айями. Бросив последний взгляд на бледное лицо и синюшные губы юноши, она кинулась домой. Собиралась в спешке, понимая, что безнадежно опаздывает. Поцеловав спящую дочку в лоб и застегивая пальто на ходу, Айями заглянула в квартиру по соседству:

— Всё, я ушла.

Не ушла, а побежала быстрее ветра. Чуть ногу не подвернула и доковыляла, прихрамывая, до ратуши. А на площади — машины, военные. Двигатели фырчат, даганны переговариваются как ни в чем не бывало, словно и не исчезали вчера.

Не успела Айями поздороваться с переводчицами, как в комнату заглянул Имар:

— Аама, наконец-то вы здесь.

— Простите, я опоздала. У меня дочка заболела, — выпалила она и замолчала, удивившись лжи, слетевшей с легкостью с языка.

— Снимайте пальто. Вас ждут в приемной подполковника А'Веча.

У Айями подогнулись ноги. Сейчас её накажут за опоздание. Или уволят. А может, кто-то видел, как она тащила раненого беглеца, и успел донести даганнам?

____________________________________________________

Северный дед* — в амидарейской мифологии аналог Деда Мороза, жестокий и злой старик с бородой до пят. Требует к себе уважения, в противном случае насылает стужу и замораживает насмешника. В древности, в трескучие морозы, задабривая Северного деда, приносили в жертву девственниц, привязывая раздетыми к дереву.

25

Каждый шаг на третий этаж давался с трудом. Если накажут, то уменьшат паёк. Или уволят, и придется идти в санитарки или в прачки. Если возьмут, конечно. А могут устроить допрос с пристрастием и выведут на чистую воду. И арестуют всех: и Айями, и Эммалиэ, и незнакомого парня. Взрослых расстреляют. Выведут на площадь и поставят в ряд на помосте. А Люнечку отправят в чужую страну. О, нет, нет! Айями упадет на колени и будет умолять. Она сделает что угодно, лишь бы даганны не отняли дочку.

В приемной помощник показал кивком на обитую дерматином дверь, мол, проходи в кабинет, хозяин заждался. Большая дверь, а Айями маленькая. Или она сгорбилась, став ниже ростом? Кто тут раньше заседал? Наверное, помощник бургомистра. Помещение небольшое, с письменным столом, с креслом и тахтой у окна. И темная фигура, рельефно выделяющаяся на светлом квадрате.

А'Веч присев на подоконник, без удивления наблюдал за вошедшей. Словно предугадал момент, когда она появится на пороге.

Айями замерла, не зная, что делать. Сперва поздороваться или без вежливых вступлений падать в ноги и умолять о снисхождении?

Господин заместитель прошел к столу и с комфортом уселся в кресле.

— Садись, — показал на стул.

Устроившись на краешке сиденья, Айями нервно крутила пуговицу на платье. А он педантичен: хоть стол и завален документами, но папки разложены аккуратными стопками, и соблюдается общий порядок.

— Простите, я опоздала, — выдавила жалобно и прокашлялась. — Здравствуйте. У меня заболела дочка. Но я обязательно отработаю... Вдвойне! И на дом возьму перевод, и в выходные приду!

Разволновавшись, Айями не сразу заметила, что на столе очутился цилиндр, матово поблескивающий боками.

— Разлей, — велел господин подполковник.

— Что? — воззрилась она изумленно. Лицо А'Веча было невозмутимым, а взгляд — внимательным. Вот пару дней назад он непринужденно смеялся и вел себя по-свойски, а сегодня перед Айями сидел даганский офицер, который не потерпит панибратства с какой-то амидарейкой.

Он изучает! Ищет прокол в её поведении, чтобы вывести на чистую воду.

— Это термос. Открути крышку и разлей, — повторил А'Веч.

Айями неловко взялась за цилиндр, металл оказался теплым. Но руки не слушались, и резьба не поддавалась.

— Дай сюда, — выхватив термос, он снял крышку и вынул чашки, вложенные одна в другую. Извлек пробку, и из горлышка пошел парок. Коричневая жидкость потекла аккуратной струйкой, и А'Веч протянул полную чашку: — Пей.

Неужто кофе? С какой целью? Может, в него подмешали препарат, который развязывает язык? А что, военные всё могут, у них немало передовых разработок. Напившись экзотического напитка, Айями выболтает и о раненом пареньке, и о вранье с болезнью Люнечки. Зря она ляпнула, не подумавши. Мысли материальны. Упаси святые от хвори, что прилипнет к дочке из-за гибкого языка Айями.

— Пей, — потребовал господин заместитель, и она, сделав глоток, обожгла язык.

Горячий кофе и ароматный. И сладкий.

— Ешь, — на столе появилась блюдце с горкой квадратиков песочного цвета.

— Печенье, — пояснил А'Веч, и глаза Айями округлились.

Какая-то путаница. Зачем господин заместитель угощает вкусностями? Наверное, хочет отвлечь внимание от основного блюда. От наказания или от обвинения в укрывательстве преступника.

Нет, даганны бы не стали церемониться. Сразу бы уволили или отправили на допрос и в карцер.

— Ешь, — повторил он, и Айями, взяв квадратик, откусила с опаской. Рассыпчато, на языке осел вкус халвы и незнакомых специй с приятным ароматом.

— Это ты писала? — А'Веч подвинул мятый листок. Послание с пространными благодарностями и уверения в том, что Айями не забудет о своем спасении и обязательно отблагодарит при случае.

Она кивнула.

— Здесь грамматическая, ошибка, а тут орфографическая, — ткнул А'Веч в строчки. — А здесь ошибка в управлении. Употребление предлога "tuh" излишне. Получается, ты не просишь прощения, а, наоборот, требуешь извинений от того, кому адресовано послание. Или ты специально поставила предлог?

— Конечно же, нет! Я ошиблась! — воскликнула Айями и дернулась, чтобы выхватить безграмотное письмо. Чашка опрокинулась, и горячий напиток растекся лужицей. Тонкая струйка, добравшись до края стола, закапала на колени А'Веча.

Ах! — вскочила Айями. Что она натворила! Теперь, ко всем прочим неприятностям, испортила важные бумаги и обожгла высокого начальника.

Чуть не плача, она обогнула стол и лихорадочно сгребла намокшие папки.

— Я вытру... Кофе не успело впитаться...

— Это он, — ответил заместитель полковника, протягивая тряпицу. — Кофе — существительное мужского рода.

— Да, конечно, — согласилась Айями, вытирая папки и столешницу. — Простите, пожалуйста. У меня руки как крюки... И с письмом получилась плохая идея.