Катя послушно отползла. А на замечание об очередях ухмыльнулась, благо в темноте этого не видно.
— Уж кто бы говорил.
— А что я? — деланно изумился шепотом. — Я не себе. Кириллу взял. Кирилл, ты попкорн будешь?
Детское личико, освещаемое светом большого экрана, повернулось к ней, ожидая разрешения. Она виновато качнула головой. Кирилл не хуже нее знал вещи, которые из-за болезни не может есть. И относился к ним со смирением. Но всегда ждал ее запрета. Наверное, так ему легче было отказаться.
— Я не буду, — кротко ответил племянник и отвернулся. — Мне нельзя.
Миша перевел вопросительной взгляд на нее.
— Почему? Кать, ничего такого, я просто угостить.
— Не в этом дело, — не в состоянии скрыть вину и горечь, выдохнула Катя. — Ему нельзя не потому, что я запрещаю, а потому что у него...аллергия.
Последовала заметная пауза.
— Аллергия?
— Бронхиальная астма, — уточнила Катя, сцепив дрожащие пальцы в замок. — Довольно давно.
Судя по всему, Михаил не знал точно, что это такое.
— Это...серьезно?
Мужчина поставил ведро с попкорном на стеклянный столик.
— Как тебе сказать... — девушка передала ему колу и придвинулась ближе, чтобы Кирилл их не особо слышал. — Любая болезнь серьезна. Бывают легкие формы, бывают не очень...У Кири...сначала была легкая астма, но с каждым годом его состояние ухудшается, и что будет дальше...
Неприятно было думать о том, что будет дальше. Не в этом случае. Кирилл — ее, и она не позволит чему-либо случиться. Но одна мысль, даже мелькнувшая на задворках сознания вызывала в ней липкий страх, желание закричать...и передернуться, чтобы отторгнуть ее от себя.
Заставила себя встряхнуться. Какого черта она рассказывает обо всем Мишке, загружая ненужными ему проблемами? Ну купил он этот попкорн, ну им нельзя. И бог с ним.
— В общем, — бодрым голосом закончила Катя, — не забивай себе голову. Мы просто сидим на диете.
— Ты тоже?
— Да. Мне кажется нечестным ограничивать ребенка, наедаясь самой. Хотя иногда...не сдерживаюсь. Очень-очень редко.
Миша ничего не ответил. Попкорн благополучно забыли, решив сосредоточиться на мультфильме. Но спроси Катю о том, что в нем было — не рассказала бы под дулом пистолета.
Минут через двадцать Миша устроил свою руку на спинке дивана и близко наклонился к ее щеке, задев чувствительную кожу губами.
— А что можно?
— Что можно? — не поняла девушка.
— Ну, что ему можно? Пить, есть?
Неожиданный вопрос.
— Сок, — решив не уходить от ответа, сказала Катерина. — Лучше яблочный.
Подольский кивнул, медленно убрал руку, скользнув кончиками пальцев по ее макушке, и снова вышел.
— Отдай ему, — мужчина протянул большую зеленую пачку Кате, кивком указав на малыша.
— Кирь, — позвала ребенка Катя. С первого раза ее не услышали. — Кирилл! — повысила она голос. Племянник повернул голову, не отрываясь от экрана. — Держи сок.
Внимание наконец-то переключилось на нее. Сок быстро отобрали, попробовали и довольно забулькали.
— Миша, спасибо ва...то есть, тебе, — поправилась Катерина. — Но не стоило, правда.
— Позволь мне решать, — ее неразборчивое бормотание мягко прервали, и тяжелая рука легка на плечо, согревая озябшее и продрогшее тело. — Ты замерзла.
— Кондиционер, — с обвинением выдохнула девушка, сильно сжав колени, чтобы сдержать реакции собственного тела на властные прикосновения.
Они сидели в кромешной темноте, совершенно одни, не считая Кирилла, расположившегося на другом конце длинного дивана и увлеченно вперившегося в экран. Никого вокруг, голоса мультфильма давно превратились в непонятное рокотание, а все, на чем сосредоточилась девушка — твердое бедро, прижимающееся к ее ноге, шелест и шорох одежды при каждом касании и глубокое дыхание, поднимающее тонкие волосики на виске.
После нескольких лет затворнической жизни и воздержания Михаил был разрядом тока — таким же неожиданным, сильным и адски болезненным. В хорошем смысле слова.
Миша подтянул ее безвольное и разом обмякнувшее тело к себе, другой рукой скользнув по обтянутой джинсами коленке.
— Расслабься, — тоном змея-искусителя прошептал он...укусив за мочку уха. Катя прикрыла глаза, в надежде взять себя в руки. — Дай я тебя согрею. Провел по ноге мягким, массажирующим движением, безмолвно умоляя и приказывая расслабиться и не сжимать колени так сильно. Вверх, до развилки бедер, и снова в низ, скользя невыносимо сладко и чувственно. Катя не могла видеть выражения глаз, не могла видеть движения, но все чувства усилились и обострились благодаря обнявшему их мраку. Девушка могла реагировать только на звуки трения одежды и их тяжелого, надсадного дыхания.
— Это...плохая идея, — чисто из принципа заспорила Катя.
— Очень плохая, — Михаил продолжил гладить ее ноги, и как только она потеряла контроль, нежно обхватил одну за щиколотку и заставил закинуть на свое каменное напряженное бедро. От неожиданности Катя охнула, откинулась назад и ухватила мужчину за шею, ноготками царапнув кожу. — Очень-очень плохая. Знакомство с тобой вообще было самым неразумным решением в моей жизни.
Она со смешком выдохнула и прошлась языком по пересохшей нижней губе.
— Это комплимент мне или твоя досада?
— И то, и другое.
Он ухватился за "собачку" на черном невысоком ботинке и проворно расстегнул. А она всегда мучилась с несговорчивым замком. Стянул обувь, не глядя бросив на пол, и поставил стопу на свое колено, ни на секунду не прекращая трогать ее. То, что Миша дотрагивался до нее через плотную ткань, лишь сильнее раззадоривало и возбуждало, заставляя с предвкушением ожидать развязки.
— Мы не одни, — она уцепилась за последнюю соломинку разума.
— Не позволяй мне об этом забыть, — прорычал Миша прямо ей в губы и впился в ее рот с ожесточенным, голодным поцелуем, резко контрастирующим с недавними мягкими прикосновениями.
От волны, поднявшейся внутри нее и опалившей болезненно пульсирующую плоть между ног, Катя захныкала ему в рот. Как горячо! Господи, как же горячо! Ее рука зарылась в прямые жестковатые волосы на затылки, царапая кожу головы и притягивая этого демона к себе сильнее.
Он беспощадно пил ее, не давая ни секунды, чтобы опомниться. Скользнул языком по пухлым, покалывающим от прилившей крови губам, и сдавленно выдохнул ей в рот. Жаркие, дикие движения его языка штурмовали потаенные уголки ее рта, и Катя забывала о дыхании, всецело отдаваясь на волю мужчины.
Нежные поглаживания сменились напористыми ласками, и вот уже крупная, шершавая ладонь ребром касается бесстыдно раскинутых бедер, и грубая джинсовая ткань под его давлением невыносимо раздражает набухшие и влажные от возбуждения складочки, скользя под идеальным углом.
Катя прикусила его нижнюю губу и бешено выгнулась вслед за двигающимся запястьем. Матерь Божья! Слишком много.
— Миш, я не могу... — как можно тише простонала Катя и зализала наверняка саднящую ранку. — Хватит, прошу тебя...
Очередное касание между ног, и мысль сметается цунами желания, смывающим весь самоконтроль и разумность. Катя пошире развела ноги, и оперлась рукой на диван позади себя. Ей необходима хоть какая-то опора.
— Не могу, — чуть ли не с отчаяньем прошептал Миша, на мгновение отрываясь от ее припухшего рта. В темноте его губы поблескивали, и снова невыносимо захотелось получить их обратно. В ее пользование. Неожиданно сильно шов джинсов скользнул по пульсирующему клитору, заставив Катю вцепиться в Мишку и потрясенно закусить губу. До крови. Кричать нельзя. В мужском голосе прозвучала боль. — Как тебя отпустить, когда ты...такая...А, черт!
И снова обжигающая агония и наслаждение, граничащие с болью из-за невозможности двигаться, отвечать и хоть как-то выразить их. Мужчина скользнул рукой вверх, расстегивая тугую пуговицу и молнию.
— Я не выдержу, — жарко зашептала Катя, прижимаясь к твердому плечу с невероятно проступающими мускулами мокрым от пота лбом. — Миша, я не выдержу, если...ты...тронешь...Пожалуйста...
Его другая рука прошлась по изогнувшейся гибкой спине, проникая под мягкий трикотаж и лаская ямочки на спине. И снова вверх, скользнув по невыносимо чувствительной, раздраженной коже. Кончиками пальцев в легчайшей ласке погладил изгиб талии и двинулся еще выше, приближаясь к ноющим от боли соскам, невыносимо трущимся о хлопок нижнего белья, которое час назад казалось удобным и мягким.
Чтобы хоть как-то освободиться от копившегося напряжения, Катя грубо дернула на себя его голову и втянула нижнюю губу, зубами прикусив язык. И снова яркие, дикие поцелуи, от которых внутри все переворачивается. Если Миша все делает так же, как и целуется, то он ас. С большой буквы.
Женские бедра начали мелко подрагивать, и хотелось их свести вместе, но Михаил активно этому препятствовал, продолжая ее мучить и испытывать на прочность. Но и сам он не остался равнодушным. Его грудь вздымалась, как кузнечные меха, он хрипло и тяжело дышал, и Катя чувствовала, как по виску скользит холодная капля пота. Самоконтроль убивал их обоих, не работая на полную мощность, но и не позволяя сорваться и отпустить поводья.
— Я все! — позади нее раздалось громкое восклицание, заставившее их с Мишей испуганно и дергано отшатнуться друг от друга, впрочем, не выпуская из тесных объятий. Катя как-то дико поглядела в словно выточенные из камня черты, и со страхом оглянулась назад. Кирилл так и не повернул голову в их сторону, а молча протянул опустевшую пачку. — Я выпил.
С ужасом поняла, что не может выдавить из себя ни слова. Попробует — и с губ сорвется бессвязный, тщательно удерживаемый стон. Дрожащей рукой забрала помятую пачку, кинула ее рядом с собой на диван и уперлась лбом в ямку между Мишкиным плечом и шеей. Мужчина процедил что-то сквозь зубы, его рука заботливо прошлась по влажной спине в последней ласке, а губами он скользнул по ее щеке. Стало больно.
Катя едва слышно зашипела и дернулась.
— Не надо.
Медленно спустила свою ногу с его бедра, по-прежнему ощущая невыносимый жар и твердость его тела. Ему тоже больно. Так же, как и ей.
Обулась, поправила съехавшую кофточку, застегнула джинсы. В темноте звук застегнувшейся молнии прозвучал слишком резко и громко. Катя поморщилась и постаралась двигаться как можно меньше. Миша разбудил в ней то, что она старательно сублимировала и контролировала последние годы. Она спрятала все свои желания (не только сексуальные) глубоко внутри, закрыв их тяжелым амбарным замком и выбросив ключ.
А Миша взял, и, не особо напрягаясь, его сломал, снял и выбросил, выпустив что-то дикое и неуправляемое наружу.
Они долго молчали, невидящим взглядом глядя на красочные кадры, и не проронили ни слова. А еще старались друг друга не касаться. Не потому что стеснялись своих порывов или того, что произошло под покровом темноты, просто малейшее резкое движение, и неизвестно, чем все это закончится. Сегодня.
Глава 13.
— Михаил Иванович, простите, это снова я.
— Галя, родная моя, я же сказал, что занят и беспокоить меня сейчас нежелательно.
Секретарша отсоединилась, и Миша уже успел обрадоваться и снова погрузиться в колонки и строчки цифр и расчетов. Рано радовался. Галина без стука распахнула дверь и немного с удивленным и заинтригованным выражением лица протянула ему трубку.
— Ты издеваешься? — не понял он.
— Это правда вас.
— Двадцать пятый раз повторяю — я занят! Что вы ходите тут все? — прорычал, не сдержавшись, Мишка. — Я битый час этот лист читаю, — ни в чем не повинный листок со всего размаха полетел на гладкую столешницу. Дорогая тяжелая ручка отправилась следом. — Меня не трогать!
— Вас мальчик спрашивает.
— Какой мальчик? Ты что, смеешься?
— Нет. Честное слово. Он уже второй раз звонит.
Подольский нахмурился, отчего лоб прорезала вертикальная морщинка, и в недоумении над всей ситуацией покачал головой.
— Галя, не дури. Ошиблись. А ты из-за этого шум подняла.
Женщина чуть ли не с отчаяньем на него поглядела.
— Он дядю Мишу спрашивает. Михаил Иванович...
Внутри что-то екнуло в узнавании. И сам не поверил той мысли, которая первой пришла ему в голову. Наверное, от недосыпа всякая дурь в голову лезет.
— Дай сюда, — Миша поднялся из-за стола, перехватил телефон и поднес к уху, стараясь говорить спокойно. Мало ли что. — Алло.
— Привет, — поприветствовал бодрый, жизнерадостный тонкий голосок.
— Привет, — осторожно отозвался он, делая Галине страшные глаза и жестом приказывая уйти из кабинета. Та от любопытства шею вытянула, прикусила губу, но послушно вышла. Точнее, выползла.
— Это я, — произнес мальчик таким тоном, словно это все объясняло.
Миша тихо хмыкнул. И без его уточнения понятно, кто на проводе. Дети в офис звонят редко, если совсем точно — вообще никогда, да еще с требованиями позвать "дядю Мишу".
— Я понял.
— А ты работаешь, да?
— Вообще да, — Подольский уселся на подоконник, помахивая в воздухе ногой, и посмотрел на улицу. — А ты как сюда позвонил?
— Мне Любовь Антоновна набрала.
— Это кто?
— Воспиталка, — неприязненно, но с благоговейным страхом прошептал Кирилл.
— У нее был мой номер? — удивился Мишка.
— Я сам взял.
— Не понял.
Ребенок горько вздохнул. Очевидно, его не прельщало разъяснять такие, по его мнению, элементарные вещи.
— После кина я у тебя взял бумажку с телефоном и попросил Любовь Антоновну позвонить.
— После кино, — отстраненно поправил он, думая совершенно о другом. — Ты что, визитку мою взял?
— Да. Белую.
Вообще-то она была светло-бежевого цвета, но ребенку, судя по всему, фиолетово.
— Ясно, — усмехнулся Миша. А что говорить дальше — не известно. Ну позвонил, ладно, а дальше? — И...эээ...ну...
— Тебе мультик понравился? — бойко спросил Кирилл.
Миша вспомнил. Отнюдь не мультик про какого-то там пингвина, которого даже в глаза не видел. А тяжелое дыхание, согревающее шею, нежные тонкие руки, державшие за него так, словно он — спасательный круг во время шторма, мягкое тело, идеально подходившее ему. Но не об этом надо рассказывать ребенку. Не об этом.
— Да.
— Мне тоже. И Кате. Я у нее спрашивал, — похвастался он. — Надо еще сходить. Да?
Только у детей получается спрашивать простые вещи так, чтобы поставить отнюдь не глупого человека в тупик. Подольский был в ступоре. И уже какой раз за последние пару минут не знал, что сказать.
Промычал что-то неопределенное в трубку, что Кирилл сразу принял за согласие.
— А ты долго работаешь? — невинно уточнил малыш.
Он ослабил узел галстука.
— Да.
Ребенок жалобно вздохнул.
— Катя тоже долго сегодня работает.
— Понятно, — протянул Миша, совсем не понимая, чего от него хотят.
— Она очень долго работает, — с нажимом сказал Кирилл.
Миша не успел ответить, потому что на заднем фоне послышался резкий и отчитывающий женский голос, приказывающий Кириллу закругляться и положить трубку. Ребенок отдалился, начал что-то возмущенно доказывать и всячески противился попыткам забрать у него телефон.
