Черные глаза, серебряные волосы, серебряное тело, чистая душа... Любимый... Тайлэ вынырнул из небытия и открыл глаза, встретив яростный взгляд Ктулху. За спиной возник Цийкон.

— Повелитель, — шелест пространств стремящегося уйти от насилия мира... Все слои разума закрыты от проникновения бога. Прозрачность стен встает на место.

— Смеешь перечить мне, — казалось, ото всюду сейчас смотрит великий монстр океана, вся его сила, все его лица. Уничтожить сознание мог Черный король за долю секунды. И не было от него спасения в этом узком коридоре, где каждое зеркало он сам.

"Я здесь", — тихий шепот Гнейтта издалека. — "Иди же, не бойся" — все ближе.

Серебряный ангел всегда говорил, что важно глубинное, сокрытое от обычного взгляда. Червичи плели миры. Червичи создавали жизнь и материю. "Любимый мой", — губы целуют лицо Тайлэ словно наяву.

Еще темнее становятся смерти Ктулху и разрывают возможности убежать.

"Не бойся", — улыбка проступает морскими цветами на теле аффы.

— Повелитель, — спокойствие царит во взгляде Открывающего. Он не может умереть, чтобы сейчас не сделал Ктулху, ведь Тайлэ возродится всегда, возможно в другом виде, но будет существовать. Желанием и жаждой любимого, необходимого. — Миры не могут без Пути.

— Ты... — черные щели сузились... — Тебя я любил всегда. Тебе поверял свои тайны... Украл! Самое ценное. Как посмел ты... Ты, открывающий? Ты, рожденный от моего щупальца... — Ктулху рычал, вспоминая каждое мгновение договора с увайи.

— Повелитель, — движение навстречу. Страха нет, есть только жизнь. Зарожденная и рождающаяся. — Верность — это путь. Его я выбрал. Сейчас он разрушен. Любовь — это тоже путь. Его не выбирают, он сам выбирает, и с него не уйти. Я его не выбирал. Я не могу его открыть. Я был избран. Я буду идти до конца, — громкий звук рушащихся стен мешал говорить, заставлял морщиться, закрываться. — Позволишь ли ты выбрать путь верности?

— Верность? — когти черного короля были велики. Слишком велики теперь, он приблизился к Тайлэ, не боясь, что тот воспользуется и попытается убить. — Увайи хотели меня уничтожить — ТОБОЙ! Тебя я учил всему. Тебе доверял. И любовь свою... Ты... — Ктулху зашипел разъяренно, а по поверхности океана пошла грандиозная волна к южным берегам.

— Повелитель, — Открывающий положил руку на грудь Ктулху. В голове появилась отстраненная мысль — как много ему дал серебряный. Раньше бы он никогда не посмел бы так себя вести, не смог бы оставаться спокойным, не мог так тонко чувствовать мир. Раньше он не жил, существовал. — Позволь мне. Допусти в круг. — Пальцы слегка дрогнули.

— Ты желаешь попасть в круг... — черные потоки кружили теперь вокруг двух афф, соединенных в одно. Вода становилось то зеленой, то алой, то синей, словно грозовой. Вода — она умеет менять цвета не потому, что в нее добавляют краски, а потому, что она — живое существо... — Увайи хотят тоже пустить тебя в круг. А ты слишком опасен, открывающий двери. — Ктулху коснулся серебра света, что шел потоком через его любовника.

— Повелитель, — глаза в глаза, голубизна грозовеет и тянет синеву. Пальцы Тайлэ невесомо чертят узоры на коже бога. Спирали, треугольники, рваные линии. Они остаются, как будто нанесены не мягкими прикосновениями, а острыми неровными краями ракушек. Раны с рваными краями, которые тут же заполняются белым светом. — Тебе это нужно, но сам ты не сможешь взять. Я буду давать. Прими или потеряешь все.

— Я был тебе отцом, я был тебе учителем... — Алая вода опасностью сигнализировала и приманивала хищников. Где-то за гранью разговора мустанги втянули кровь в трепещущие ноздри, а здесь Цийкон почувствовал, как становится свидетелем давнего противостояния.

Черный король сжигал сознание сотен тысяч существ одним движением щупалец.

Но теперь чудовище любовно гладило лицо наказанного некогда Тайлэ, смотрело неотрывно в грозу любовника, как в личную пропасть. Они так давно знали друг друга, чтобы теперь столкнуться опять. Значит ли это, что повелитель ведал про двуногого? Или увайи спрятали того, кто способен открывать Путь?

— Был... — эхом откликнулся первый аффа. Пальцы продолжали рваный танец, меняющий реальность. — Когда-то... На мне не было вины. Ты убил меня. Я теперь другой. — Просто слова, просто утверждения. Нет ни горечи, ни боли, страха. Слова, вплетающиеся в новую реальность, в новый путь, открывающие и закрепляющие. В новый лабиринт чувств, сомнений, метаний. — Прими.

Щупальца обняли Тайлэ.

— Я могу убить. Ты вернешься. Я прогоню, ты все равно возвратишься... — Черный Король поцеловал Тайлэ, впуская в себя без остатка, как в самый центр водной стихии.

Цийкона отбросило в сторону, и яркий свет ударил во все стороны, на мгновение лишая материальности каменный лабиринт.

"Путь принят!" Звенят и плавятся зеркала реальностей, на миг мешая все, чтобы вернуть мир на место — таким же, но измененным. Серебряная паутина опутывает все и вся, вспыхивает и тут же тает, впитываясь в сущности, в плоть реальности, делая их еще доступнее, позволяя менять движением щупальца. Возможности почти без границ, способность почти бога.

Тайлэ принял новый Путь.

И изменился сам. И вся вода, что была черна от гнева и крови вдруг посветлела. А поцелуй уже не нес злобы — лишь мягкость...

— Я с тобой, — губы прошлись по лицу. Но даже через закрытые веки можно было ощутить, что рядом уже не Ктулху, а серебром переливающийся ангел, который так волновался и ждал.

— Гнейтта, — руки обнимали любимого, щупальца обвивали и ласкали, губы дарили нежность и радость. И всего одно слово, которое включало в себя всю вселенную, все миры, все настоящее и будущее. — Гнейтта...

— Мне было страшно, — волосы червича над головой серебрились. — Ты мог погибнуть. Ктулху жаден. Ты обещал ему так много, — гибкое тело прижалось к аффе. — Если бы ты не вернулся, я бы сошел с ума.

— Много? — тихое веселье пробудилось в теле Тайлэ, унося образ спокойствия и прощения. — Нет, это не много. Главное — ты будешь в безопасности. Он принял новый путь, он не посмеет тронуть тебя. Слишком дорого обойдется отречение от выбранного даже богу. Слишком.

Тела опять слились в поцелуе в единое целое. Но они и так были едины — две половины новой зародившейся сущности, способной изменить веками устоявшийся мир.

Гнейтта льнул к темному телу аффы, увлекая за собой в светлый мох на дне чаши из белого камня. Это было самое дальнее его место в подсознании, где вода казалась прозрачнее слезы, а наверху поблескивало солнце мечтаний. Девственный мир, куда прячут самое дорогое.

— Ты веришь ему? — спросил тихо червич, а в черных глазах его появилось беспокойство.

— Нет. Я верю в воздаяние. Пока король не придумает, как избежать расплаты, он не посмеет, — ласковая вода убаюкивала, звала забыться, раствориться в неге, от желанного опять кружило голову и мир. — Он придумает. Он отдаст кого-нибудь или что-нибудь, как жертву, как искупление, но будет уже поздно.

Голубые глаза опять становились прозрачными синими сапфирами от близости червича, от его терпко-сладкого вкуса.

Гнейтта продвигался медленно пальчиками по позвоночнику аффы, не стремясь его завести, а в том трепете от близости, как будто боялся, что Тайлэ увидит его сейчас как-то иначе. Ведь здесь червич не мог утаить ничего, даже своих страхов и сомнений. В мире, которого на самом деле не существует, в чаше чувств их теперь оказалось двое.

— Лишь бы нам не было поздно с тобой, — сказал и опустил голову.

— Не будет, — аффа бережно прижал к себе единственного, даря своей уверенностью. — Я не допущу. Тебя не найдут. А если что вдруг и случиться, я всегда сумею тебя предупредить. Увайи тебе помогут, пока я буду разбираться, — Тайлэ ласково скользнул щупальцами вдоль светящихся изнутри молочным светом чешуек. — А ты будешь меня охранять. Ты мой ангел-хранитель, был всегда и будешь.

— Да, буду... С тобой ничего не страшно, — образ внезапно стал таять, сменяясь темнотой воды и черными внимательными глазами Ктулху, что прервал поцелуй, всматриваясь в обескураженное лицо того, кого создал сам, чтобы раскрыть пути и вернуть силу энергии океана.

— Даже теперь ты думаешь о нем, — сказал черный король мрачно. — Как и я, ты болен его серебром, его светом.

Тайлэ мог бы сказать многое. Он мог бы сказать, что влюбился уже будучи человеком. Что он не болен — он одарен светом чистейшего. Что даже если бы Гнейтта его не выбрал, он бы все равно был бы одарен одним из самых прекрасных путей на свете — нести любовь. Что именно черная, изъедающая душу и сердце болезнь привела короля к потере и червича, и первого аффы. Он бы сказать еще многое, но не стал. Все его образы воспринимались бы только как насмешка, как попытка уязвить или унизить.

Нельзя богу быть таким — сила и ярость воды и разумов, которую с начала веков поддерживал Ктулху, гасли, сменяясь мрачным разложением основ. И даже после всего, что Черный король сделал, даже яростно защищая свое, Тайлэ понимал, что нужно сделать.

— Повелитель, — последний мазок на груди, завершающий белый узор. Легкий толчок — и новый путь Ктулху открыт. Открывающий бесстрастно смотрел на рушащиеся зеркала, уводящие в неведомый лабиринт. Пусть их никто не видит, но и избежать также никто не может. Король либо опять станет богом Океана, либо умрет, либо умрут все. Три выбора, три возможности. И Тайлэ знал, что отдаст всего себя, чтобы осуществилась первая возможность. Чтобы Гнейтта выжил.

— Уходи, предатель, — Ктулху оттолкнул того, с кем делился всем в начале времен, кто вел его войска к победе и строил вместе с ним материю. Огромный дракон взревел и выпустил вверх столп пламени, заставляя ринуться в разные стороны мустангов и рыцарей.

Темным богом стихии взвился вверх всадник по имени буря, оставляя в живых и Цийкона, и Тайлэ. А следом за ним потянулся хвост синей воды, в котором путались лучшие дикие кони, коих себе заберет повелитель подводного мира.

"Я приду", — Открывающий провожал сходящего с ума повелителя надеждой и смертью. В самой глубине разума выкристализовалась крамольная мысль — путь верности не подразумевает полное подчинение и веру на слово и всем действиям. А значит... Значит смерть может быть открыта для любого, кроме серебряного.

— Почему Ктулху хотел убить тебя? — Тайлэ повернулся к молодому аффе.

Цийкон все еще не мог прийти в себя. То, что он недавно видел, не входило ни в какие рамки. Подводный мир — столь разнообразный и величественный в своем многообразии, красках, формах, — предстал перед аффой совсем иным, когда он оказался в круге вместе с двумя древними существами, одно из которых до последнего защищало его. И хотя раньше Цийкон боялся рассказов о Тайлэ и даже не любил его, но теперь... после того странного спасения двуногого с земли и его превращения, после того, как жизнь оказалась вне опасности, не мог не поблагодарить и не выразить приязни, которую совсем недавно испытывал к человеку по имени Иххорь.

— Из-за Раймийена, — синие глаза смотрели на собеседника, а видели то, как мустанги скачут со всех сторон, а потом распадаются на пузырьки воздуха. Как вдруг Ктулху вспыхивает темным пламенем, в центре которого серебрится странное свечение.

— Раймийен? А ты при чем? — Тайлэ искренне удивился. Про золотого охотника он знал только то, что Ктулху опять пытается приручить уже сбегавшего и непокорного червича. И Открывающего немного беспокоило то, что он не смог отследить, куда исчез Ктулху. Но путь не сломлен — это главное.

— Все произошло случайно... Я хотел посмотреть. Ктулху стянул червича сетью. Почти убил, — Цийкон очень нервничал, боясь за судьбу юного возлюбленного. — Мий выбрал меня...

— Червич выбрал за несколько дней? — Тайлэ судорожно проверил зеркала пространств. Похоже, дело еще хуже обстоит, чем он предполагал. Безумие короля нарастало слишком быстро, и мир начал защищаться, создавая пары. Если его с Гнейттом можно было еще как-то объяснить, то Цийкон с Раймийеном не вписывались ни в какие правила. Даже на гормональном уровне у них не могла за такое время создаться пара, не то что на потоках. Открывающий потянулся к молодому аффе: — Ты почему не доплел единение?

Цийкон смутился этому вопросу. Он и сам не знал почему... то есть понимал, что все может быть слишком рано, что червич его пожалел, что... Молодой аффа сомневался в себе, как подросток, впервые влюбившийся.

— Все так быстро произошло, — фыркнул недовольно. — Он может ошибаться.

— Червич? — Тайлэ казалось, что он не может еще больше удивиться, но ошибся. Может. Но это не помешало ему опять приникнуть к Цийкону, всмотреться в него, попробовать проследить нить. — Червичи не могут ошибаться — их ведут не эмоции, не гормоны, не желания — потоки. Вы бы не смогли тогда соединиться. Незавершенное плетение легко разорвать, — щупальце, проверяя связь, скользнуло по гребню глупого юнца, которому непонятно почему выпала такая честь — золотой червич. И который может его потерять. — Где он сейчас?

— Я спрятал его в алой долине. Он сам предложил. Там предки... его родня. Никто не решится идти против цветов, несущих смерть. — Цийкон все больше нервничал, чувствуя, что за словами Тайлэ скрывается нечто большее, чем объяснение их близости с Раймиеном. — Ты думаешь, Ктулху почувствовал... — став фиолетовыми, глаза выдали ужас. — Король направился туда?

— Плетение пока цело, но я не могу привести сюда Раймийена. На охоте мог, — Тайлэ поморщился — нарастал гул океана, выкручивая нервы и больно ударяя по сенсорам. — Нужно уходить. Сейчас будет извержение. Сначала ко мне, потом ты будешь показывать мне червича.

Тайлэ толкнул грань, падая в черный водоворот, обжигающий холодом. Это было плохо. Ктулху мешал потоки океана, оставляя только за собой право идти по каналам. Открывающий не понимал зачем, но они должны были успеть. Щупальца коконом окрутили Цийкона. Глаза Тайлэ, казавшиеся в этом мире яркими осколками неба, терзали синие:

— Думай!

— Не могу, — гулом слышался теперь голос аффы среди поднимавшихся вверх скал. Зарождающийся океан ярился пастью самого Черного короля, который рвал в клочья сердце из-за своей любви. Но другое, юное, что билось в груди Цийкона, умоляло найти Раймийена, тянулось к нему с болью. Если найдут, если только найдут... убьют без жалости, без права возродиться.

Охотник крепче вцепился в щупальце Тайлэ, видя, как где-то далеко подземный огонь заставляет воду озаряться болью и отчаянием. И подчинился старшему брату, следуя за ним по неизведанному пути.

Не было ни времени, ни пространства, только безумство жизнетворной крови мира. Тайлэ двигался по золотой паутинке, тонкой, но крепкой. Безумие жизни, безумие мира, безумие пространства, безумие любви, безумие единения. И каждое движение — нарастание безумия. Остановишься на миг — задавит, попадаешь между жерновами пространства и времени — разотрет в пыль. Пока жива путеводная нить — они будут целы. Безумие пропустит безумие. Щупальца легко отводили в стороны ярящиеся и ластящиеся потоки, плели из них подмогу, прокладывали дорогу. "Спасибо тебе, серебряный мой..."