— Надо рвать когти, — ритмично накладывая бинт виток за витком, внахлест, шепотом предупредила я своего помощника: — До утра он вряд ли протянет, поэтому дожидаемся темноты и делаем ноги...
— Почему не протянет? — со свойственным ему простодушием поинтересовался юный эльф. — И зачем делать ноги, когда у него болит рука?
— Я такие сложные случаи вообще лечить не умею! Моя специализация — запоры и поносы от обжорства...
— Ты же ведьма!
— Ну, да, ведьма... Вот и слушайся меня! Как только солнце зайдет, отвлекаем крестьян... как-нибудь... Забираем младенца и удираем.
— А коза?
— Бог с ней, с козой! Самим бы спастись...
Бинты закончились — больше я ничего не могла сделать для несчастного. Внезапно пол и потолок поменялись местами и принялись исполнять какой-то дикий танец.
— Козу все-таки надо подоить, — успела прошептать я, прежде чем в глазах окончательно потемнело.
Бедное животное неизвестно, сколько проблуждало по лесу, вряд ли малышка умудрилась высосать ее досуха. А когда молоко в вымени перегорает — это, говорят, для скотины очень вредно...
Глава 3.
— Госпожа ведьма!..
Солнечные лучи проникали в помещение сквозь маленькое окошечко без рамы. Простые бревенчатые стены, минимум необходимой мебели, жесткий матрас прямо на полу — здесь о кроватях вообще никогда не слышали, что ли? Слава богу, хоть пол дощатый, а не земляной. Впрочем, так спать для спины даже полезней, а по летнему времени — и прохладней...
Я попыталась приподняться на локте, чтобы посмотреть, кто меня звал, но голову снова повело. Побег сорвался — по-видимому, из-за того, что я попросту потеряла сознание от невыносимой вони. Хотя сегодня в помещении пахло совсем неплохо — свежим сеном, зелеными листьями... Наверное, меня перенесли в другую комнату.
Сбоку у матрасика стоял глиняный горшочек, накрытый льняной салфеткой. Натюрморт рождал смутные, но приятные ассоциации... Забыв о причине пробуждения, я приоткрыла салфетку — точно, козье молоко! Не цикута, и это уже обнадеживает... Может, мой "пациент" каким-то непостижимым образом еще жив, и у меня есть маленький шанс не отправиться сразу к праотцам, а удрать — скажем, под предлогом сбора в лесу лекарственных трав. Хотя тогда наверняка придется оставить в заложниках Иана или малышку... Хорошо бы козу — но такой доверчивости не стоит ждать даже от крестьян!
Задумавшись, я сама не заметила, как опустошила горшок с молоком.
— Госпожа, что ж вы вчерашнее-то пьете! Сказали бы мне, я сейчас свеженького принесу...
— Э-э-э... Да, пожалуйста!
Я вздрогнула от неожиданности. Дарья! Не набрасывается с кулаками, не поносит последними словами, даже наоборот, смотрит как будто ласково... Ох, не к добру!
Вскинув руки, я принялась лихорадочно себя ощупывать — голова на месте... Самое главное — грудь, — тоже при мне. Значит, я — по прежнему я, ни в кого за ночь не превратилась и не мутировала.
Парное молоко поспело как раз к завершению инвентаризации: одна голова с полным набором черт лица (кажется, моего), ноги — две штуки, руки — пара, два уха, осиная талия, бедра... уточнять размер не будем. Ничего не прибавилось, ничего не пропало. Приняв из рук женщины кринку молока, я осушила ее едва ли не в один глоток — и куда в меня столько влезает?
— Ух, хорошо... А тут зачем молоко стояло? Вдруг для дела, а я его... того?
— Да это ваш малыш вчера козу подоил, и никого не подпускал — мол, госпожа просила.
На какое-то время мне показалось, что она говорит о грудничке — сколько же можно было валяться без памяти, что младенец успел вырасти и уже доит коз? Но потом я вспомнила, что путешествую с двумя "малышами", и облегченно выдохнула.
— Спасибо, молоко очень вкусное...
— Может, вы булочку хотите?
— Не откажусь, — стесняясь собственной прожорливости, призналась я.
Совестно было объедать женщину, которой я самым подлым образом подарила надежду, чтобы теперь безжалостно отнять... Но три литра молока, выпитые на голодный желудок, не успокоили, а только раззадорили зверский аппетит.
Деревянный стол рядом с большой беленой печью в мгновение ока накрылся простой, но сытной деревенской едой. Выскоблив деревянной ложкой до блеска целую тарелку молочной каши, я впилась зубами в гигантский калач, сама пугаясь его размеров — ничего, хоть половину сгрызу... В результате же осилила еще целых пять штук, косясь на домашнюю колбасу — но немыслимым волевым усилием решила все-таки ограничиться уже съеденным. Тем более, что новое платье и без того уже едва не трещало по швам...
— Кто этот мужчина, который нас вчера сюда привел? — не решаясь задать самый важный вопрос, я начала издалека.
— Староста наш, — поморщилась женщина.
За уничтожением продуктов она следила с таким умилением, словно в жизни не видела ничего приятнее субтильной девицы с аппетитом кузнеца.
— А почему вы на него кричали?
— Ой, да это долгая история... Дочка его, Ладка, в моего Васятку влюбилась, да и он на нее запосматривал — девка видная, хоть и егоза. Только папаше такой зять без надобности — ему все прынца подавай! — Дарья снова скривилась, выражая нелицеприятное мнение о непомерных амбициях деревенского старосты: — Да ведь сердцу не прикажешь! Вот и стал он моего Васю на свой манер перекраивать: мол, не бывать свадьбе, пока тот не научится какому-нибудь делу, построит дом и сможет содержать семью. А Васенька не ремесленник, он музыкант!
— Вот бы его с Ианом познакомить! — заслушавшись, я совсем забыла, что речь идет об умирающем в соседней комнате парне.
— Так вон уже — учит его бренчать на этом инструменте басурманском! Нет, чтобы сперва поесть как следует, сил набраться...
— Может, и басурманский, зато какие звуки Иан из него извлекает... Как — УЧИТ?! Он что же... — в последний момент я заменила "жив" на более нейтральное: — ...уже встает?!
— Нельзя?! — женщина испуганно прижала ладони к груди.
— Отчего же... Если хочет и может — пусть встает... — голова пошла кругом.
Что здесь вообще происходит? Может, у "Васеньки" есть давно разлученный с семьей брат-близнец? Хотя мать-то должна об этом знать... Да и не такого высокого полета эта птица, чтобы кто-то мечтал занять его место. Я должна увидеть все собственными глазами!
Иан играл — вдохновенно, одухотворенно, закрыв глаза и целиком отдавшись музыкальной стихии. Если прежде, заклиная животных разученными наизусть мелодиями, с поджатой к подбородку ногой (скрипку-арфу следовало придерживать коленом) он напоминал мне застывшего над болотной гладью журавля, то теперь, погруженный в импровизацию и выражающий только собственный чувства, виртуоз производил совершенно другое впечатление. Мне представилась последняя пушинка на облетевшей голове седого одуванчика: ветер налетает снова и снова, пытается сорвать маленький парашютик и унести вместе с семечком далеко-далеко, но он продолжает упрямо держаться...
Захотелось раскинуть руки и взмыть над деревней — впрочем, не мне одной. Разинув рты, вокруг — кто на пеньке, кто прямо на земле, — сидела добрая половина местного населения.
Финальная нота, прозвенев, еще некоторое время висела в воздухе, а затем осыпалась хрустальной пылью. Не удержавшись, я захлопала в ладоши. Будто очнувшись от гипноза, остальные слушатели подняли на меня затуманенные глаза... А затем разом подхватились и бросились прочь, только пятки засверкали. На месте остались только маэстро и какой-то незнакомый парень... смутно знакомый... не может быть!!!
А вот он меня, похоже, узнал с первого взгляда — хотя тут сложно было не догадаться, наверняка в деревне сейчас не так уж много приезжих. С размаху бросившись на колени, "знакомый незнакомец" принялся тыкаться головой в серую дорожную пыль — ни дать, ни взять, вареное яйцо в солонку кунается...
— Спасибо, госпожа! По гроб жизни!
— Достойно ли радоваться о благополучии телесном, духовным пожертвовав?!
Подкравшийся сзади монах в буро-коричневой рясе с оттяжкой огрел коленопреклонного юношу по спине тяжелым медным кадилом на длинной цепи. Ойкнув, тот повалился на бок. Не дожидаясь окончательного расчета, Иан быстро закинул свой инструмент за плечо, и быстрее кошки буквально взбежал вверх по шершавому стволу, чтобы спрятаться в густой кроне — кажется, это была старая яблоня. Хотя в промежуток между цветением и созреванием я одно дерево от другого вряд ли отличу, разве что дуб или клен — уж очень у них листья приметные.
— Что вы делаете?! — я грудью встала на защиту пациента.
Сейчас он ему все почки отобьет, а потом станут говорить, будто я одно лечу, а другое калечу!
— Изыди, исчадие ада! — монах ткнул мне в лицо опять же медный, с пятнами зеленой патины, огромный крест, и плеснул чем-то из непрозрачной бутылочки — хочется верить, что святой водой.
Моей бабушке освященную воду знакомые привозили и присылали со всех концов России, так что у нее дома выстроилась целая шеренга баночек и пузырьков с прозрачной жидкостью, которая не портилась, не мутнела и не приобретала со временем неприятный запах. Здесь же картина была прямо противоположной: либо священник пожалел поболтать в воде серебряным распятием... Либо для верности добавил крысиного яду.
На всякий случай поплевав через левое плечо и утершись рукавом, я сердито посмотрела на не в меру ретивого служителя святой церкви:
— Вы что это себе позволяете?
— А ты, бесовское отродье, пошто дерзаешь являться пред глаза служителю божию и чинить мерзопакостные дела свои под крышами, осененными его благодатью?! — тот воздел руки к небу, будто призывая хляби небесные разверзнуться и поразить нечестивицу громом и молнией.
Однако не меньше, чем гнева небесного мне, похоже, стоило опасаться удара кадилом промеж глаз и, посматривая на раскачивающееся в руках священнослужителя орудие страшной поражающей силы, я упрямо продолжала напирать:
— У отца Михаила почему-то другое мнение на этот счет!
— Скверна проникает и средь служителей его... Воистину, как нет поля пшеничного, в коем ни один коло не был бы поражен спорыньей, так нет и монастыря без единого отступника...
— Как вы лихо о королевском исповеднике!
— Столица — суть кладезь пороков и средоточие зла!
У этого иезуита на все был припасен готовый ответ! Меж тем он снова перешел на личности, тыча в мою сторону указующим перстом:
— О, ехидна! Язык твой — жало изъязвляющее, зубы твои полны яда лжи, в глазах твоих — огонь преисподней, и дьявол радуется, глядя на слугу свою! Заклиная тебя святым именем господа — изыди, сосуд греха!
Попик явно вошел в религиозный раж, и того гляди, примется гвоздить не только словом, но и кулаками. А в рукопашной мне, боюсь, долго не продержаться. Поэтому я вняла доброму совету, и поспешила "изыдить": воспользовалась тем, что оппонент задрал голову к облакам в ожидании божественного ответа, подняла руки — и Иан, обхватив запястья, ловко втащил меня на яблоню. Даром, что тощий, зато жилистый и сильный.
Опустив взгляд и не обнаружив "объект" на прежнем месте, непримиримый боец с нечистью необычайно изумился — будто и не он только что сам посылал ведьму к черту. Наклонившись, монах потыкал рукой землю в том месте, где я только что стояла, ямки не нашел и, почесав бритый затылок, быстро обежал вокруг яблони. Я будто бы испарилась — ни следа, ни запаха. Кстати, о запахе — надо будет поинтересоваться, принято ли здесь купаться в реке, или отдельные энтузиасты все-таки топят бани?..
Не отыскав меня ни за, ни под, ни — как не вглядывался — на дереве, длиннорясый приуныл, вновь поскреб тонзуру, затем кончик носа, потом толстое пузо под лежащим параллельно земле крестом и, тяжко вздохнув, потопал восвояси, волоча за собой кадило, точно игрушечную машинку на веревочке. Его разочарование легко было понять: схватка со злом получилась совсем не зрелищной. Я не плевалась огнем, не изрыгала проклятия, даже не очень-то и испугалась. А пропала и вовсе как-то незаметно, без языков пламени и клубов черного дыма, воняющего серой, как полагается всякой уважающей себя ведьме. Сломала мужику весь кайф...
Как только монах удалился на достаточное расстояние, Иан все в той же манере спустил меня с небес на землю, и сам ловко спрыгнул с гостеприимного дерева — это действительно оказалась яблоня-дичок. Василий, пользуясь случаем, куда-то убежал... Хотя нет, вот и он — выползает задом наперед из кустов боярышника.
— И кто это такой был?
— Батюшка местный, — парень нахмурился, разглядывая прореху на рукаве, оставленную острыми колючками: — Вернее, из соседнего монастыря. Должно быть, его на отпевание позвали...
— Ну-ка, покажи руку! — недоверчиво потребовала я.
Тот покорно протянул обе. Совершенно одинаковые — с той лишь разницей, что одна левая, а другая правая. Ни следа от ранее полученных повреждений!
— Ладно, ступай, — голос мне почти не повиновался. — А мы... Нам еще поговорить надо.
— Расскажи-ка, что вчера было? — как только "пациент" отошел достаточно далеко, чтобы не слышать, о чем мы говорим, я мертвой хваткой вцепилась в Иана.
— Ты разве не помнишь? — простодушно удивился тот.
— Помню! Но не верю. Может, мне все это просто приснилось?
Увы, воспоминания эльфа мало отличались от моих: он достаточно подробно описал дорогу, спор со старостой у ворот в деревню, внешний вид больной руки и мои над ней шаманства.
— И все равно, это невозможно, — я покачала головой. — Допустим, это была не гангрена... не перелом... Но даже вывих не мог пройти сам собой настолько быстро! Как...
— ...По-волшебству, — закончил мою мысль Иан, и равнодушно зевнул.
Для него это было само собой разумеющимся, и вовсе не казалось неправдоподобным, чудовищным, диким... Одно дело — колдовать по книге, точно следуя предписанному ритуалу, приносить кровавые жертвы для обретения могущества — это, конечно, плохо, но хотя бы объяснимо и с натяжкой понятно. Но я-то ничего подобного не делала, просто кривлялась, работала на публику!
Оставалось сделать единственный мало-мальски правдоподобный вывод: отправившись вместе с другими мужчинами на лесоповал, Вася испугался валящегося дерева, упал и вывихнул руку из сустава. Разумеется, она сильно опухла и начала болеть — но не почернела, как мне показалось с перепугу и от недостатка света. В крестьянских домах в окна вставляли не стекло и не горный хрусталь, а пласты какого-то мутного полупрозрачного минерала — а то и вовсе натягивали бычий пузырь, не пропускающий излишков света. Дарья, волнуясь за сына, позабросила домашнее хозяйство, вот и испортился на плите целый горшок супа, или протух кусок приготовленного для варки мяса. А мои камлания, как ни странно, помогли: вращая руку во время укладки в лубки, я могла как-то незаметно вправить сустав на место. Узнав же о том, что им занималась ведьма, парень безоговорочно поверил в чудесное излечение и позабыл о боли...
В такое сложно было поверить — но мне этого очень хотелось!
Узнав о напавшем на нас с Ианом и отходившем Василия по хребту кадилом священнике, староста донельзя обрадовался:
