— Уж там-то должны знать... — протянул ее собеседник, поправляя костыли, грозившие съехать на пол по спинке кровати, к которой они были прислонены, а потом стал объяснять:

— Зедвуэм — это боевая молодежная организация, созданная в 1943 году по заданию ППР... Польска Партия Роботнича, — пояснил он, снова увидев непонимание в ее глазах, и, чтобы было совсем ясно, добавил:

— Попросту говоря, коммунисты. Вот меня как раз в 1943 году и перебросили в Польшу из СССР.

— Так ты тоже из Советского Союза? — удивилась девочка.

— Почти, — улыбнулся Ромка, — я там учился в детском доме в Иваново, после того, как моя мать бежала из Польши в Советский Союз со мной на руках.

— Бежала?

— Ну да, — кивнул худенький паренек в больничной пижаме. — Она работала в Коминтерне. А в 1938 году ее посадили... Хорошо, что Ванда Василевская была ее подругой, и перед самой войной сумела добиться освобождения мамы.

1938 год Нине тоже запомнился. И про Ванду Василевскую она кое-что слышала. Во всяком случае, она хорошо помнила вышедший на экраны в 1943 году фильма 'Радуга', созданный по одноименной книге этой польской писательницы.

— А что ты делал в Польше, когда тебя перебросили? — поинтересовалась Нина.

— Я же сказал — вместе с товарищами мы создавали молодежную боевую организацию. Пытались помочь восставшим в гетто.

— В каком гетто? — даже само это слово вызывало у девочки лишь какие-то смутные ассоциации.

— В еврейском гетто в Варшаве. Это было в том же году, — было заметно, что воспоминания не доставляют Ромке радости. — У них почти не было оружия, не было людей, умеющих воевать. Да и у нас тогда было не густо. Мало чем смогли помочь. А аковцы все твердили свое — 'стоять с ружьем у ноги, таков приказ из Лондона'! — зло ощерился он. — Хотя, — тут его голос немного смягчился, — и среди них находились честные люди, кое-чем помогали, а небольшая группа даже пошла в бой.

Кто такие аковцы, Нина уже немножко знала. Знала и то, что 22 июля 1945 года членам подпольной Армии Крайовой была объявлена амнистия, и ей воспользовались очень многие, но далеко не все...

— Вот во время восстания 1944 года меня в Варшаве не было, — продолжал между тем Ромка. — Тогда много наших ребят погибло, а меня как раз послали курьером через фронт, к Люблинскому правительству. Ну, к Польскому комитету национального освобождения, — добавил он, опасаясь, что его собеседница снова не поймет, о чем речь.

Нина уставилась на его распахнутую на груди больничную пижаму, не скрывавшую несколько заметных шрамов.

— Где это тебя?

Он сразу понял, о чем его спрашивают:

— Да в основном после войны. Было несколько крепких стычек, — не стал уходить от ответа Ромка. — Война тоже пару отметин оставила. Ну, и в гестапо руку приложили.

— Тебя схватило гестапо? — ужаснулась девочка, услышав это пугающее слово.

— Да, было дело, — паренек повел плечами, зябко поеживаясь. — С другой стороны, можно сказать — повезло, попал просто в облаву. Допросили для порядка, избили пару раз, но особо не усердствовали. Не было тогда у них на меня ничего. Но я насмотрелся, что они делают с теми, кто попал под серьезное подозрение... — Ромка еще раз поежился. — А меня после допросов просто вышвырнули обратно на улицу. Хуже было во второй раз...

— Ты что, снова попался? — Нине было и страшно, и очень интересно узнать, как этот худощавый парнишка сумел пройти через застенки гестапо и уцелеть.

— Попался, — понуро кивнул тот. — Явка была провалена, и меня как раз на той явочной квартире и взяли. Я чувствовал, что теперь уж меня просто так не выпустят. Вцепятся... А как они пытают, я уже видел.

— И как же ты?

— Как, как... Страшно было, ты представить не можешь! Боялся, что не выдержу, и выдам своих. Решил бежать — пусть лучше убьют при побеге, чем предателем сделаться, — Роман дернул головой. — Привели меня в отделение гестапо, а это как раз было начало июля сорок четвертого, жарища, и окно у них на первом этаже нараспашку. А под окном, слышу — мотоцикл урчит. Ну, я и сиганул прямо через окно. Немца из седла вышвырнул — и по газам. На мое счастье, в ворота как раз грузовик заезжал. А ворота стальные, тяжелые, и их электромотор открывает и закрывает. Створки уже начали сходиться, и я рванул вперед, пока они еще совсем не захлопнулись. Чудом проскочил! Опять повезло: пока ворота закрылись, пока они их снова на открывание включили, — я уже в переулки зарулил, мотоцикл бросил и проходными дворами добрался до люка канализационного канала. По нему и ушел...

Беседовали они еще долго. От Ромки девочка впервые получила сколько-нибудь подробное представление о происходящем в Польше — ведь Нина об этом знала немногим больше, чем сообщалось в скупых заметках советских газет.

Когда Ромке пришла пора выписываться, он оставил ей свой адрес — на случай, если она будет в Варшаве. На прощание поинтересовался:

— Говорят, тебя при взрыве в доме генерала Речницкого контузило?

— Да.

— А что ты там делала?

— Застрелиться хотела.

— Зачем?!

И Нина рассказала ему обо всех своих обидах. 'Ну и дура!' — подвел итог ее рассказу Ромка:

— Ты что, не понимаешь, что мужику женщина нужна?

— Так он же женат!

— А сколько лет он свою жену не видел?

— Всю войну...

После чего ей пришлось прослушать популярную лекцию о том, зачем мужчине нужна женщина.

Вернувшись из госпиталя, Нина предъявила претензию отцу:

— Почему ты мне сразу все не рассказал?

— Ну, была бы ты парнем, — ответил он, — я бы, может, еще знал, как тебе рассказать. А как рассказать девчонке? Я понятия не имел, как и подступиться.

— Считай тогда, что мы оба мужики, — решительно заявила ему дочка, — и говори со мной обо всем прямо, как есть.

И с тех пор отец так с ней и говорил, не обходя острых углов.

7. Член ZWM

Вскоре после выхода из госпиталя Яков рассудил, что сидеть Нине взаперти во вроцлавском особняке — не лучшее дело. Таким манером в польское общество не вживешься. Да девчонке и учебу продолжить — совсем не помешает. Ну, и спокойнее будет, если Янка с дитем не будет мозолить дочке глаза, и наталкивать на всякие ненужные мысли. Посему генерал решил отправить дочку в Варшаву, в русскую школу-интернат Министерства национальной обороны Польши.

Если кто-то решил, что с переездом в Варшаву для Нины началась размеренная спокойная жизнь, сосредоточенная только на учебе, то он жестоко ошибся. Нет, сторонний наблюдатель поначалу действительно мог бы решить, что так и оно и обстоит: тринадцатилетняя девочка приехала в Варшаву, оформилась в школе, получила место в общежитии интерната, стала ходить на занятия в 5-й класс. Но даже и здесь для Нины о спокойной жизни не могло быть и речи — как из-за ее неугомонного характера, так и... А вы что думали, погоны на нее повесили чисто для проформы?

Не прошло и месяца, как в Варшаву, как раз под Новый год, приехал генерал бригады Якуб Речницки. В варшавской Цитадели для высших офицеров Войска Польского намечалось празднование Нового, 1946 года. Якуб отправился туда вместе с дочерью, для которой это был первый выход в свет и первый в ее жизни новогодний бал. Казалось бы, такое событие должно оставить в памяти девочки неизгладимый след, но этот бал плохо запомнился Нине, потому что впечатления от праздника были напрочь вытеснены последующими событиями.

Генерал Речницки не остался на балу до конца — у него появились какие-то срочные дела в штабе Варшавского округа, и он с группой офицеров проследовал туда, а его дочь отправилась... Правильно, вместе с отцом, исполняя свои обязанности телохранителя. Через январскую метель они подошли к штабу, который размещался в одном дворцов парка Лазенки, — там же, где размещался штаб Варшавского округа еще до революции. Когда оказались уже вплотную у входа, Якуб обратил внимание, что часовой при появлении генерала даже не пошевелился.

— Ты что честь не отдаешь? — возмутился генерал и тронул никак не реагирующего на его слова часового за плечо.

Часовой упал в одну сторону, карабин — в другую, а голова покатилась по свежевыпавшему снегу. Офицеры схватились за пистолеты и бросились внутрь. Оказалось, что дежурные офицеры и охрана штаба были вырезаны, сейфы вскрыты, и в них как раз копались нападавшие. Вспыхнула беспорядочная перестрелка, перешедшая в рукопашную. Нина, следуя инструкциям, все время держалась рядом с отцом, прикрывая ему спину, но в конце схватки пропустила сильный удар по голове и потеряла сознание. Тем не менее, для нее все окончилось благополучно — в чувство ее привели довольно быстро, и каких-либо серьезных последствий этот удар не имел.

В общем, новогодний бал оказался совсем не скучным.

А дальше... А дальше пошла рутина школьной жизни. Но Нина не забыла адресок, полученный во Вроцлаве, и отыскала Романа. Оказалось, что Средняя русская школа Министерства Национальной Обороны Польши на аллее Шуха (ставшей вскоре аллеей 1-ой Армии Войска Польского) и дельница (районное отделение) ZWM, куда Нина пришла по полученному от Романа адресу, располагаются в разных районах. Школа — на Срёдмесцье, а дельница относилась к району Мокотов. И в то же время они находились в десяти минутах ходьбы друг от друга: аллея Шуха после площади Унии Любельскей переходила в улицу Puławska, а у развилки этой улицы с улицей Warynskego как раз и стояло здание, где размещалась Моктовская дельница ZWM.

На дельнице ее приняли, по меньшей мере, с любопытством: хотя встретить теперь в Польше русских было не мудрено, но у них девчонка из страны Советов появилась впервые. Хотя нет, вру: была среди зедвуэмовцов Мокотова еще одна девушка, угнанная немцами во время войны с Украины на работы в Польшу, да так и осевшая там. Но уж, во всяком случае, дочери генерала у них еще точно не было!

Свое решение вступить в ZWM Нина принимала отнюдь не спонтанно. Якуб Речницки попросил одного из своих друзей, работавших в Варшаве — полковника Владислава Андруевича, заместителя Главного военного прокурора Войска Польского, — присмотреть за своей дочкой. У Нины с ним тоже сложились дружеские отношения, и именно к нему она пришла посоветоваться.

— Хотя мы знакомы с тобой, Янка, не очень давно, но характер твой я уже почувствовал, — улыбнулся полковник. — Если шлея под хвост попала, — всемером не удержишь. Вечно тебя на приключения тянет. Это ведь не шуточки — за зедвуэмовский галстук ведь и убить могут!

— Так ты что, пугать меня решил? Если против — так и скажи! — девочка уже была готова вскипеть.

— Постой, постой! — шутливо поднял руки вверх Андруевич. — Я еще ни слова, ни против, ни за не сказал. А вот что я тебе точно присоветую — переговори-ка ты с отцом.

Генерал Речницки довольно часто бывал в Варшаве наездами, и разговор с ним вскоре состоялся. Поначалу Якуб был настроен более чем скептически:

— Ни к чему это, — заявил он. — Тебе учиться надо. Да и нашим делам это может помешать.

— Ага! Значит, запереться в интернате и никуда нос не высовывать? — съязвила Нина. — Сам же говорил, что мне среди поляков надо осваиваться. А как я освоюсь, если в интернате одни наши?

Отец задумался.

— Ладно, — проговорил он после долгой паузы, — не будем рубить с плеча. Давай-ка я для начала с этим Романом побеседую.

Вернувшись в гостиницу Министерства национальной обороны после беседы с глазу на глаз с Ромкой, генерал бригады свое мнение переменил:

— А этот твой жиденыш оказался крепким парнем...

— Все никак свои антисемитские замашки не бросишь? — сердито отреагировала Нина. — У самого полно друзей — евреев, а все дурью маешься. Может ты и сам из них, только признаваться не хочешь? — саркастически заметила она.

— Я бело'ус! — в гневе воскликнул генерал. С момента поступления в Войско Польское он начал открещиваться от своего польского происхождения, — вероятно, вся его судьба заставляла не слишком радоваться факту родства с польской шляхтой, и он при случае предпочитал выпятить свои белорусские корни. А вот когда он сильно волновался, то начинал немилосердно картавить.

— Вот-вот, а я о чем? — продолжала издеваться дочка. — Ну, как же? Яков Речницкий — вполне подходяще.

— Я тебя выпо'ю! — закричал Яков.

— Чем? 'емнем? — передразнила его произношение Нина. И тут же, чтобы уберечься от нешуточного генеральского гнева, выскочила из комнаты.

Речницкого, конечно, можно было вывести из себя, однако и самообладанию у него тоже можно было поучиться:

— Вернись! — спокойным командирским голосом произнес он вслед убегающей дочке. Почувствовав изменение тона, она остановилась и с некоторой опаской повернула обратно.

— Придержи язык и слушай. Твоего Романа я проверил по нашим каналам. Ты в курсе, что он родственник известного польского революционера Феликса Кона?

Нина помотала головой.

— Но дело даже не в этом. Парень битый, с боевым опытом, и, главное, голова у него соображает хорошо. Поэтому потереться рядом с ним тебе будет небесполезно, да и дополнительный канал информации пригодится. При случае же их боевку можно использовать как прикрытие. Поэтому, черт с тобой, — вступай! — смилостивился Яков. — Но учти: я всегда должен знать, где ты находишься. Когда меня нет — ставь в известность Владислава Леонардовича. И по первому моему сигналу ты должна оказаться в моем распоряжении. Уяснила?

— Tak jest! — обрадовано откозыряла Нина двумя пальцами на польский манер.

— Вот чудо мне досталось! — уже беззлобно высказался генерал. — Сколько раз тебе говорить: к пустой голове руку не прикладывают! — и тихо добавил:

— Эх, была бы ты парнем...

8. Интернат

Русская школа-интернат располагалась в районе, который не слишком пострадал от военных действий, а посему там находилось немало совершенно целых зданий. Вот и в школе в некоторых окнах даже сохранились старые беленькие оконные рамы со ставнями-жалюзи из темного дерева. В остальных же оконных проемах красовались свежие рамы, так же выкрашенные белой краской — но уже без всяких жалюзи. Сама школа представляла собой типичное здание конца девятнадцатого — первой четверти двадцатого века: каждый этаж разделяли декоративные карнизы, стены были отделаны рустом, окна имели небольшое закругление в верхней части, а под окнами вторых и третьих этажей виднелись небольшие прямоугольные ниши. Обширный двор школы был засажен деревьями и кустарниками, а кое-где на стенах здания со стороны двора уцелели плети дикого винограда.

В интернате Нина перезнакомилась с массой школьников. Оказалось, что там учатся не только дети офицеров, переведенных на службу в Войско Польское, но и дети некоторых офицеров, служивших в Восточной Германии, и даже нашелся один мальчишка, — назовем его Вилькой, — у которого отец был начальником политуправления в одном из наших, граничивших с Польшей, военных округов. С этим школьником, на год младше Нины, у нее сразу установились неприязненные отношения. Девочка не раз замечала за ним попытки унижать и избивать тех, кто помладше и послабее. Такого Нина никому не спускала, поэтому Вильке от нее не раз изрядно перепадало по шее. Не любили его и другие ребята — за то, что он постоянно пытался прикрывать свои похождения враньем и жалобами учителям.