Взгляд Стэна абсолютно не вязался с расслабленной позой — цепкий и внимательный. Нет, не как прицел, а как сканер.
— Для начала тебе предстоит встретиться с полковником. Как ни крути, а он здесь главный.
Спектакль. В том, что касается чистильщиков, полковник прежде всего посоветуется со Стэном, это знают все на Базе. То, что происходит сейчас — попытка привить парню понятие о дисциплине, чтобы осознал серьёзность происходящего.
— Если он согласится, мы позволим тебе остаться. Будешь работать, скажем, на складе. Школа в городе есть, так что оставшийся год или два тебе придётся доучиться. Утром — на учёбу с попутной машиной, потом — сюда. А мы пока посмотрим, что из тебя выйдет. Готов?
— Готов, — снова вскинутый подбородок, светлые глаза смотрят прямо и дерзко, — хоть прямо сейчас.
А гонору... Хороший мальчишка. Мне определённо нравится.
— Тогда запоминай наши правила.
— Не поворачивать назад? — Парень подался вперёд, не обращая внимания на Кайлана, продолжавшего придерживать его за руку. Интересно, откуда он знает? Не то чтобы мы делали тайну из своего кодекса, но почему-то за пределами нашего круга о законах поведения на неисследованных территориях знали немногие.
— Для начала — не общаться с начальством на голодный желудок. Разговор может затянуться. У тебя есть имя?
— Эрн Леттей.
— Будем знакомы, Эрн Леттей. Я Стэн Анхарт. Если тебе повезёт, и ты станешь чистильщиком, я буду твоим командиром. Ну, или не повезёт, это с какой стороны посмотреть. Идём. Пока не штаб, а в столовую.
Прямо сцена из военного боевика. Ох, не расхохотаться бы — весь спектакль Стэну испорчу. Первую премию на ежегодном кинофестивале ему и так не получить, а жаль. Шикарный вышел бы сержант из пропагандистского фильма про крепкую армейскую дружбу.
— Всё, шоу окончено, — обратился Стэн к собравшимся. — Продолжение будет завтра или послезавтра у штаба.
Надо Стэна попросить, чтобы палку не перегибал. С него станется устроить для Эрна самое настоящее принятие присяги с клятвой на каком-нибудь сувенирном кортике.
Дэй.
Тишина многолика. Это я понял ещё в годы бродяжничества, а саму фразу вычитал в книжке с оторванной обложкой, которую кто-то забыл на сиденье междугороднего автобуса. На пустой трассе ночью тишина одна, в комнате заброшенного дома с выбитыми окнами — другая. О разных видах тишины я могу писать трактаты и читать лекции. Может, и правда стал бы читать и проповедовать — пассажирам в грязных электричках и на вокзалах, случайным попутчикам на трассе. Это в шестнадцать кажется, что ты одинок и непобедим. Так-то от одиночества крыша начинает ехать капитально, кто его знает, что к двадцати годам случилось бы. Встречал я дальнобойщиков, которые с собой в рейсы живность брали. Кошек всяких, хомячков в маленьких пластиковых клетках, крыс. Просто чтоб живое существо рядом было. Я вроде как болтать не люблю, но автостопщика язык спасает. Говорили раньше: хочешь по стране на чужих машинах кататься, учись либо эти машины угонять, либо молоть языком без остановки на любые темы. На любые у меня не получалось, зато всякие байки, страшные и смешные, в памяти застревали столько, сколько себя помню.
Так вот, Ржавчина — это ещё целая куча разновидностей тишины. Бывает тишина затаившаяся, когда не знаешь, что сейчас случится: то ли балка на башку свалится, то ли какая тварь на спину прыгнет. А то и вообще — обернёшься, а там пейзаж уже другой. Бывает — мёртвая. Это когда ничего неприятного нет, просто люди здесь когда-то погибли. Но эту вроде все распознают, не только чистильщики. Уж очень здорово она на мозги давит. Бывает тишина лживая — когда тебя всё вокруг пытается убедить: нет здесь ничего, проходи спокойно, не волнуйся. И бывает тишина-пуля в полёте. Эта в мозг ввинчивается так, что аж в ушах звенит. Как будто где-то высоко твой шанс на тоненькой верёвочке висит, и эту верёвочку медленно так лезвием гладят, по волоску снимают.
Короче, проще перечень составить, чем объяснить.
И бывает тишина-перед-заданием. Это когда невидимую границу между обжитой территорией и неисследованной зоной уже перешёл, но ничего странного ещё не произошло. Вроде только что с водителем болтали, шутили — и как отрезало. Ничего за спиной, двигаться только вперёд можно. Конечно, хотелось бы приукрасить: птицы смолкли, ветер стих, и только шорох наших шагов по старому шоссе... Да ну, какие птицы. Те, что есть, поближе к городам держатся, там хоть еда есть. Ветер на месте, шуршит посеревшей листвой. По-моему, позапрошлогодней. Под ногами её тоже предостаточно — асфальта не видно. Исследовательский институт находился за городом — уж не знаю, что они там исследовали, что их предпочли подальше от жилых кварталов сплавить.
Где-то через километр — съезд с дороги. Прямо представляется аккуратная машинка кого-то из профессоров, сворачивающая под тень деревьев. Кстати, если бы не дорога, мы бы по району могли плутать о-очень долго. На задании ведь как иногда бывает: шёл по лесу, впереди — забор. С одной стороны забора лес, с другой — тоже лес. Что огораживали, уже и не поймёшь, а забор остался. Но это там, где леса нормально растут. Этому району не повезло, деревья сохнут. Шесть лет прошло, всё никак не восстановится. А когда-то здесь и базы для туристов были, и лагеря детские, я где-то в караулке рекламный плакат видел. Чуть дальше на север не пойми что творится, там вообще лес высох. Весь, целиком, не отдельные деревья, как здесь, одни стволы как спички стоят. Пришлось как-то посмотреть издалека.
Порядок движения мы выбрали несколько странный для того, кто ни разу не работал с чистильщиками, но привычный для нас. Рин идёт по одной стороне дороги, я по другой. Мы не теряем друг друга из виду, но на всякий оставляем пространство для манёвра.
Мало ли что.
Рин.
Расположенный наверху исследовательский институт превратился в развалины, а вот убежище уцелело. Правда, пришлось повозиться с поиском входа и даже немного покопать начавшую подмерзать землю. К счастью, складные сапёрные лопатки у нас всегда с собой. Первая гермодверь исчезла неизвестно куда, ведущая вниз лестница оказалась полузасыпана. Бетонные ступени едва можно было различить под слоем намытой дождями земли и опавших листьев. Под ними скрылись даже горы битого кирпича, оставшиеся от разрушенного здания. В принципе, пролезть не так сложно, но мы не пожалели времени, чтобы расчистить проход, вытащив кирпичные обломки. Лучше держать пути отхода свободными. Как говорит Дэй, никогда не знаешь, с какой скоростью придётся драпать. Лестница заканчивалась ещё одной дверью, на этот раз надёжно запечатанной. С ней пришлось повозиться — за механизмом никто не следил шесть лет, а на площадку стекала дождевая вода, и земли к порогу нанесло довольно много. Впрочем, если бы он оказался идеально смазан, нам как раз нужно было бы хватать рюкзаки и сматываться отсюда. До следующего года. А лучше вообще вернуться через пару лет и с толпой чистильщиков.
— Если внизу потоп, то наше задание закончится, не начавшись, — тихо бормочу я.
Не потоп. Луч фонаря мазнул по полу, но на нём лишь несколько луж. Можно спокойно спуститься и осмотреться.
Генераторную находим сразу. Дверь — обычная, деревянная, у нас дома такие же стояли — висит на одной петле. Дэй осторожно открывает её, прислоняя к стене, я держу пистолет наготове на случай неприятных неожиданностей. Но в тесной, не больше кладовки, комнатке — лишь переплетение труб, убегающих из одной стены в другую. Каким-то чудом среди них находятся нужные ручки и тумблеры, и в убежище вспыхивает свет. Впрочем, "вспыхивает" — чересчур громкое слово. Неяркие лампочки горят через раз, в углах по-прежнему темно. У стены лежит затоптанная кем-то синяя форменная куртка. Больше никаких следов того, что здесь когда-то были люди.
Убежище небольшое. Несколько туалетов и душевых (воды, естественно, нет, она должна была поступать из городского водопровода, да где теперь тот водопровод и тот город), кладовки с небольшим запасом армейских сухпайков в зелёных пластиковых контейнерах. Интересно, для чего его можно приспособить? Прав полковник, разве что в качестве перевалочной базы для рейдов в неисследованные районы.
Большая часть дверей заперта, но у нас есть комплект ключей. Когда-то их делали стандартными, чтобы можно было открыть двери любого убежища в любом конце страны. Конечно, к замкам они подходят со скрипом — то ли потому, что всё-таки не родные, то ли просто замки нуждаются в хорошей смазке.
В конце коридора конференц-зал. Или что-то вроде него: длинный стол, сложенные у стены стулья, зелёная доска на дальней стене. Слева от неё — радиорубка.
— Интересно, зачем им весь этот официоз? — На пыльном столе вполне можно было написать своё имя, если бы нашла такая блажь. — Лучше бы койки в несколько рядов поставили.
— Не знаю, — Дэй пожимает плечами. — Хотелось пафоса, как на правительственных убежищах с плакатов и картинок?
Радиорубка по размерам ещё меньше генераторной. И поначалу мы не понимаем, кто и зачем втиснул в крошечное помещение ещё одну дверь. Причём втиснул так неудачно, что, открываясь, она неизбежно упрётся в кресло радиста. Аппаратура давно вышла из строя, и её вряд ли возможно реанимировать. Несколько глубоких трещин прорезали потолок, сквозь них сочится вода, но вроде бы на голову обвалиться ничего не должно. Всё так, как и должно быть. Мёртвая электроника в пустом отсыревшем убежище. Вот только дверь эта... Деревянная, словно бы небрежно врезанная в тёмно-зелёную стену. И висячий замок в петлях. Облупившаяся белая краска. Под ней — я осторожно отколупнула чешуйку — более старый слой, но тоже белое.
Самая обычная дверь. Не считая того, что ей здесь совершенно не место.
Любой человек на нашем месте обязан был уйти. Не в панике убежать, а именно спокойно и без резких движений выбраться из убежища и только потом бежать. После чего вызвать специалистов. А специалисты — это мы, нам звать некого. Мы отвечаем за безопасность людей, которые будут здесь работать. И обязаны проверить всё.
— Открываем? Ключа на этот случай у нас точно нет.
— А нам и не нужно. — Дэй приподнимает замок, и становится ясно, что дужка не защёлкнулась.
Дверь распахивается без ужасающего скрежета — так, негромкий скрип. За ней обнаруживается решётка, как в обычных подвалах. Место замка занимает грубый шпингалет. Не приржавел, легко сдвинулся с места. По ту сторону — небольшая площадка и уходящая в темноту лестница. На стене горит одинокая лампочка.
— Интересно. — Луч фонаря Дэя скользит вниз, кусками выхватывая из темноты нижнюю площадку, но пока непонятно, спускаются ли ступеньки дальше. — Это на какую же глубину тут закапываться решили?
Впрочем, беззаботность эта наигранная. Я прекрасно знаю, что он настороже. И ни капли не верит в то, что в убежище обнаружился ещё один ярус.
Дэй делает шаг, собираясь спуститься вниз. Меня буквально парализует ужасом. Не-ет, я туда не полезу. И его не пущу.
— Уходи оттуда. Немедленно.
— Я должен проверить.
— Уходи. Живо!
Не знаю, что там написано у меня на лице, но Дэй подчиняется. Я почти отпихиваю его от двери, закрываю решётку и дергаю некстати заклинивший шпингалет.
Я пропустила момент, когда это появилось. Только на минуту отвела взгляд, а когда вновь взглянула вниз, оно уже было там, у нижних ступеней лестницы. Высокая фигура в белом, словно светящемся костюме биологической защиты. Мужчина? Лицо скрыто странного вида очками и громоздким респиратором. И — страх. Нет, не панический, когда бежишь, не разбирая дороги, а вполне осознанный. Мне очень даже осознанно хочется выпустить в это существо пару очередей. Удерживает только привитое опытом и чужими смертями знание, что первое побуждение в таких ситуациях — далеко не всегда самое верное. Может, оно как раз хочет, чтобы в него выстрелили? Но, если попробует подняться, точно не выдержу.
Не пробует. Какое-то время пялится на нас глазами-линзами. И исчезает так же незаметно. Вроде чуть сместился взгляд, а оно уже шагнуло в сторону и пропало в темноте.
Я смотрю на Дэя. Вид у него... Нет, не испуганный. Точнее, не только испуганный. Ещё и удивлённый. Будто ему показали то, о чём он слышал, но даже поверить не мог.
Вдвоём мы молча закрываем дверь и выходим из радиорубки. Из стульев на скорую руку сооружаем что-то вроде баррикады.
И быстро уходим, оставив всё как есть. Иногда объект непригоден — и никто, даже чистильщики, не в силах что-то с этим поделать. Разве что задержаться на пару минут, чтобы запереть ещё и гермодверь, не бросать её нараспашку.
Наверху ощутимо теплее. И я, наконец, решаюсь заговорить.
— А ты ведь знал, что это за штука была внизу.
— Ну, не знал. — Дэй закидывает на спину рюкзак, в который только что спрятал фонарь. — Скорее, догадывался. Есть такая легенда у чистильщиков. Белый Доктор.
— Я бы к такому на приём не пошла, — шутка далась нелегко. — Где ты её услышал?
— Кажется, на Перевале. Он был не только медиком, этот мужик. Да, он лечил людей, когда всё началось. Тогда много кого лечить надо было. Но вообще занимался тем же, что и мы. Зачищал разные объекты. Наземные и подземные. Помнишь завод у реки?
— Конечно.
— Говорят, его работа. Странное было место, там люди не задерживались. Многие умирали непонятно от чего. Неизвестно, что Доктор сотворил, но теперь всё нормально. Завод работает. Знаешь, я думаю, этот тип не просто бойцом был. Доктор — скорее всего, учёная степень. Кликуха — Док.
— А потом?
Если мы и дальше будем двигаться в таком темпе, успеем к месту встречи засветло.
— Понимаешь, он брался за самые безнадёжные объекты, — в голосе Дэя сквозит мальчишеское восхищение. — Его в рейд провожали как готового покойника. Не знаю, с напарником он работал или с группой, но в любом случае они психи были. Шесть раз он в такие безнадёжные рейды уходил. Это не считая всякой мелочи. На несколько месяцев пропадал. А из седьмого не вернулся. И вроде как не потому, что погиб, просто нашёл в катакомбах что-то такое, что возвращаться не захотел. Поговаривают, если с ним лицом к лицу столкнёшься в подземелье, поймёшь, что он там нашёл. И уйдёшь вместе с ним. Правда, мне интересно, к чему его просто так увидеть. Со спины вдалеке. Или как мы.
— А группа вернулась?
Дэй пожал плечами.
— Должна была вернуться. Кто-то ведь рассказал историю.
— Готова поспорить, каждый рассказчик клянётся именем матери, что этот человек работал именно на его базе. И не проверишь, потому как чистильщиков за шесть лет погибло много, а имени никто не называет.
— Угадала.
А был ли он вообще? Каждая профессия нуждается в хранителе. Люди всегда рассказывали легенды о мастерах своего дела, которые после смерти, а то и при жизни уходили за грань привычной реальности — как будто эта реальность была пыльным пологом, наброшенным на каркас мироздания. Иногда такое говорили о людях, чья судьба прослеживалась по архивным документам и воспоминаниям. Но слова рассказчика меняли героев до неузнаваемости, превращая смерть в бессмертие, а жизнь — в сказку. Почему бы не появиться и у нас, чистильщиков, такому вот ходячему архетипу? А ещё лет через двадцать-тридцать дети станут вызывать Белого Доктора в тёмных подвалах высотных домов.
